Читаем без скачивания Банда 6 - Виктор Пронин

— Это почему же? — с обидой спросил Шаланда, будто его упрекнули в полной бесчувственности и уже потому он никогда не поплывет умственно и душевно.

— Потому что этого не может быть никогда! — твердо произнес Пафнутьев и даже губы сжал, показывая, как он уверен в своих словах и в самом Шаланде.

— Ну, ладно дурака валять... Что с Маргаритой?

— Мертва.

— Почему?

— Жора, никаких следов насилия. Лежит смирненькая такая, ручки, ножки вытянула, глазки прикрыла, бледная вся... В общем, совершенно неживая.

— А убивать есть за что?

— Есть. После смерти Объячева она осталась хозяйкой дома. А дом с участком по приблизительным прикидкам тянет на миллион долларов.

— Опять миллион! — проворчал Шаланда. Видимо, история с обнаружением у Вулыха долларов его достаточно потрепала.

— Так вот, если кто-то решит, что может на каких-то там основаниях этот дом присвоить... То Маргарита обречена.

— Может, самоубийство? — предположил Шаланда.

— Я уже думал... Но знаешь... Это ведь четвертый труп. До сих пор никакими самоубийствами не пахло. А здесь железный повод — дом. И, по моим глупым прикидкам, есть все-таки люди, которым жалко с этим домом расставаться.

— Кто эти люди? — спросил Шаланда таким тоном, будто готов немедленно мчаться на задержание преступников.

— Жора... Не гони волну. Мы с ними разберемся. Опять же я не уверен. Говорю осторожно — по моим глупым прикидкам...

— Я уже знаю, Паша, такую закономерность... Когда я слышу от тебя глупые прикидки, можно смело вызывать группу захвата. Мне кажется, сейчас именно такой случай. А там как знаешь... Не сбегут?

— Я сказал им, чтобы меня дожидались.

— Послушаются?

— Конечно. Дом-то ведь — это такая вещь, которую с собой в чемодане или за пазухой не унесешь.

— Павел Николаевич, — уважительно произнес Шаланда, — скажи мне откровенно... Что происходит? Как все понимать? Жители города взбудоражены! Четыре трупа за двое или трое суток из одного дома... Такого никогда не было, Паша! Что доложить народу? Ведь все эти события не имеют разумного объяснения!

— Худолей предполагает, что будут еще трупы.

— Что?!

— Так говорит Худолей. Последнее время он увлекся оккультными науками, мистикой, потусторонними связями.

— Ему мало четырех?!

— Дело не в том, что мало... Он говорит, что там ждут прибавления.

— Где ждут?

— В потустороннем мире.

— Он что, тоже тронулся? И ты вместе с ним?

— Поживем — увидим.

— И он знает... Он знает, кто будет пятым? — спросил Шаланда почему-то шепотом.

— Боюсь, что знает. Но не говорит. Ему запрещено.

— Кем?!

— Ну, это, — Пафнутьев помялся, скосил глаза в одну сторону, в другую, словно желая убедиться, что никто их не подслушивает, ничья призрачная тень не стоит за его спиной. — Те силы. Потусторонние. Он говорит, что если скажет, то это...

— Ну? Ну?

— Если скажет, то сам будет пятым.

— Чушь какая-то, — шумно выдохнул воздух Шаланда. — Вы что, все там с ума посходили?

— Я же предупредил тебя.

— О чем?!

— Что ты один не тронешься. Умом.

— Знаешь что?! — Шаланда встал, резко отодвинул стул, поддал ногой еще один, который оказался у него на дороге, с грохотом распахнул окно. Казалось, шумными звуками он разгонял тени из загробного мира, которые скопились, скопились у него в кабинете и мешали свободно дышать. — Я твоего Худолея, как ты знаешь, не очень люблю... Но теперь я его ненавижу!

— Вам просто надо выпить как-нибудь, а? Вы оба хорошие ребята, только в разных весовых категориях. Вот и все. Если бы ты знал, с каким уважением он отзывается о тебе!

— Худолей?! Обо мне?! — с гневом спросил Шаланда, но уловил хитроумный Пафнутьев, уловил все-таки слабую, почти неслышную нотку детского удивления и зарождающейся признательности. — А что он во мне такого увидел?

— Жора, должен тебе сказать, что Худолей — чрезвычайно проницательный человек. Он видит суть. Ну, да ты большой, шумный, крупный руководитель, у тебя в подчинении сотни людей... А знаешь, что сказал Худолей?

— Ну? — чуть слышно выдохнул Шаланда.

— Георгий Георгиевич, говорит он, человек необыкновенно тонкой душевной организации. У него, говорит, интуиция просто потрясающая. Мы с тобой, это он мне говорит, месяц бьемся, как мухи в стекло, и когда наконец у нас намечается просвет, когда мы только начнем понимать случившееся... Ты вспомни, Паша, что говорил нам Георгий Георгиевич месяц назад!

— Он называет меня Георгием Георгиевичем? — недоверчиво спросил Шаланда.

— Исключительно. Только так. Так вот, говорит, ты вспомни, что месяц назад на месте преступления сказал нам Георгий Георгиевич... Он уже тогда указал нам правильный путь поисков. Не знаю, Жора, не знаю, — плел свою интригу Пафнутьев, — может быть, тебе эти слова и не понравятся, но сказал мне однажды Худо-лей, имея в виду тебя... Если бы, говорит, Георгий Георгиевич получил другое образование, он мог бы стать великим музыкантом. Или художником. У него, говорит, слух просто абсолютный. Помнишь, ты как-то в машине запел по пьянке? А он услышал.

— И так сказал? — спросил Шаланда надтреснутым голосом. — Он так сказал?

— Жора, он очень проницательный человек.

— А от тебя, Паша, между прочим, я никогда доброго слова не слышал. И знаешь, вот сейчас меня осенило, — ведь и не услышу никогда от тебя доброго слова. Разве что над свежей могилой, — Шаланда отвернулся к окну и осторожно, одним пальцем, смахнул набежавшую слезу. — Значит, не сказал, кто будет пятым?

— Жора, если бы это был ты... Он наверняка бы сказал. Сам бы ушел в могилу, но тебя предупредил.

Шаланда еще некоторое время постоял у окна, подождал, пока просохнет на щеке предательская слеза, и только после этого хмуро прошел к своему столу.

— Будешь говорить с Вулыхом?

— Хотелось бы.

— Мне выйти?

— Как хочешь.

— Понял, — обиженно сказал Шаланда. — Мне надо выйти.

— Ты ведь уже с ним беседовал, — извиняясь, сказал Пафнутьев. — Нового ничего не услышишь, а он может тебя испугаться.

— Конечно, меня можно только пугаться. — Шаланда вышел из кабинета, с силой бросив за собой дверь, и минут через пять вошел Вулых. Остановился у порога, обернулся на стук закрываемой за его спиной двери, увидев Пафнутьева, чуть поклонился.

— Здравствуйте вам, — сказал он, скрестив руки внизу. — Вот и свиделись.

— Никуда нам друг от друга не деться. Садись, Васыль, заскучал я по тебе. Ушел, не попрощавшись, хотя обещал не уходить. Нехорошо. Мужики так не поступают.

— Пришлось, — осторожно ступая по ковровой дорожке, Вулых прошел на середину кабинета, потоптался в растерянности, не зная, на каком стуле он будет выглядеть наименее вызывающе, на какой ему можно присесть.

— Выбирай любой, — сказал Пафнутьев. — Кабинет не мой, позволили нам побыть здесь, значит, можем располагаться, как самим хочется. Согласен?

— Я теперь со всем согласен. Меня можно и не спрашивать. Был человек — нет человека. Одно только название — и ничего больше. Нет меня уже на этом свете. Кончился. Вышел весь без остатка.

— Так, — кивнул Пафнутьев, — понял. Значит, хочешь, чтобы и тебя в трупы записали, да? Пятым хочешь быть?

Вулых долго молчал, опустив голову и чуть шевеля губами. Наконец поднял глаза.

— А почему пятым? — оказывается, он на пальцах прикидывал — сколько же людей погибло в объячевском доме. — Я вроде того, что могу стать только четвертым?

— Пятым. Маргарита мертва.

— О боже! — Вулых обхватил лицо руками, и Пафнутьев только сейчас обратил внимание — у него были натруженные руки человека, который с самого детства не выпускал из них топора, лопаты, рубанка. Пальцы представляли собой какие-то костистые обрубки. Избитые, искореженные неправильным ростом ногти впивались в окончания пальцев, и скорее всего срезать их приходилось ножницами для металла. — А ее за что?

— Как и остальных.

— Да нет, — Вулых покачал нечесаной головой. В волосах уже пробивалась седина, красная кожа лица казалась шершавой, как у черепахи. — Там со всеми случалось что-то свое, на других не похожее.

— Это в каком же смысле? — спросил Пафнутьев, но Вулых, как это частенько бывает с людьми простыми и нелукавыми, сразу понял его уловку.

— Какой тут может быть смысл... Разве Объячева и этого несчастного бомжа убили по одной причине? Так не бывает. А Маргариту жалко, хорошая была женщина. Правильная.

— Правильная — это как?

— Есть законы, по которым живут люди, — медленно раскачиваясь из стороны в сторону, проговорил Вулых. — А есть законы, по которым живут нелюди... Маргарита жила по людским законам. Она не обижала нас.

— А Объячев обижал?

— Было.

— А что случилось с вашим напарником, с этим... Петришко?

— Беда случилось, помер мужик.

— Сам помер или помог кто?

— И то, и другое. Помер сам, но не без помощи.