Читаем без скачивания Кантонисты - Эммануил Флисфиш

В «Записке» далее говорилось, что репрессивные меры заставляют евреев содрогаться и трепетать насчет их будущего в России. «После ряда жестоких ограничений в правах, — пишут виленцы, — евреи впали в полное отчаяние, а потому они просят обратить внимание на сей несчастный и оклеветанный народ и оградить его от дальнейших преследований; не по нравственным качествам, а по вере своей еврейский народ так гоним».

«Записка» указывала также на целый ряд тяготевших на евреях ограничений в деле отбывания рекрутской повинности. В то время как некоторое количество нееврейских кантонистов оставляют временно жить при родителях или у родственников, хилые еврейские мальчики, оторванные от своих родителей, загоняются в далекие области необъятной страны, где они попадают в бесконтрольное распоряжение военной власти. Их гонят при самых ужасных условиях передвижения в такие отдаленные города, как Оренбург, Троицк, Верхнеуральск, Омск, Томск, Казань, Архангельск, Петровск, Тобольск, Красноярск, Иркутск, Семипалатинск, расположенные за много тысяч верст от черты еврейской оседлости. Далее указывалось, что при отправлении рекрутской повинности по уставу 1827 года евреи не имеют тех облегчений, какие предоставлены коренному населению. Виленский кагал между прочим просил, чтобы евреев, вместо положенных лет от 12 до 25, принимали в рекруты от 20 до 35 лет. Департамент военного министерства дал на это положительное заключение и Государственный совет утвердил его, но Николай I наложил собственноручно резолюцию: «Оставить по-прежнему».

Что же касается «Записки» в целом, то правительство не только осталось глухим к просьбам и соображениям, высказанным еврейскими представителями, но своими последующими указами и постановлениями еще больше ухудшило положение.

Двойственная политика правительства, провозгласившего прогрессивный лозунг просвещения и в то же время проводившего систему репрессий и ограничений, вызывала подозрение. Опасения виленцов вызывали тревогу за будущее и это чувство разделяли все евреи России, а забота министерства просвещения казалась неуместной на фоне общего законодательства. Со стороны правительства были, правда, сделаны заверения о том, что оно далеко от мысли отвлечь евреев от их религии путем просвещения, но все это затмевалось вопиющим фактом еврейского бесправия.

13 лет спустя после подачи докладной записки, Россию посетил видный общественный деятель Англии Моисей Монтефиоре для ознакомления с положением там евреев. Монтефиоре был принят Николаем I в специальной аудиенции. Уезжая из Петербурга, он остановился в Вильне и изложил евреям недовольство и все нарекания против них со стороны правительства и высших сфер.

Представители трехмиллионного еврейского населения стояли перед Монтефиоре и оправдывались в страшных обвинениях, возведенных на них российскими сановниками. Выступления еврейских представителей сопровождались рыданиями. И когда обвиняемые сами выступили в роли обвинителей, они нарисовали истинную картину положения евреев в России после издания стеснительных законов и указов и введения просветительной реформы.

По обширной Российской империи, говорили представители, тянется черта, приблизительно совпадающая на востоке с границей бывшего Польско-Литовского государства. Эта, так называемая, черта постоянной оседлости евреев делит империю на две неравномерные части: на Россию восточную, запрещенную для них, и на Россию западную, меньшую, беднейшую и доступную для евреев. Вдоль всей границы с соседними государствами тянется еще одна, так называемая 50-верстная черта, из пределов которой подлежат выселению до 300 тысяч евреев. Помимо этого, вследствие изгнания из сел и деревень, образовалась третья черта городских и местечковых земель, вне которой евреи не имею права селиться. Существует еще целый ряд других крупных и мелких ограничений в праве передвижения и жительства даже в пределах, так называемой, черты оседлости.

Живя в тесных территориальных границах, евреи подчинялись тому, что им было дозволено делать и не занимались тем, чем по закону евреям было запрещено заниматься. Евреи занимаются главным образом мелким торгом. Раньше торговля была сосредоточена почти исключительно в их руках, теперь же стали торговать и неевреи, вследствие чего возникла вражда между конкурентами. Приказ о выселении евреев из Киева (1827 г.) издан был именно по инициативе христианских купцов. Правительство упрекает евреев в том, что они так падки на мелкое торгашество и не занимаются земледелием. На это представители отвечали Монтефиоре, что правительство не разрешает евреям приобретать землю. Они даже не имеют права быть простыми земледельческими рабочими. «Если вам угодно, — заявили виленскому губернатору, в присутствии Монтефиоре те же представители, — мы мгновенно достанем вам 5 тысяч человек, готовых на какой угодно тяжелый труд, лишь бы иметь кусок хлеба».

Чтобы заняться земледелием евреи должны были переселиться в Новороссийский край и другие далекие по тому времени южные губернии. Переселенцы в пути массами погибали. Покупать же землю в местах своего жительства они не имели права. В городах свободной земли для занятия земледелием нет, а вне городской черты они не имеют права даже селиться.

Картина нищеты и бесправия евреев довершалась описанием произвола и продажности чиновников и необходимостью на каждом шагу задабривать и откупаться от них.

В царствование Николая I недовольными, ожесточенными были не передовые, не прогрессисты, а огромная масса отсталых евреев, в глазах которых этот период был сплошной цепью гонений и притеснений и тяжесть которых они чувствовали на каждом шагу. Сжавшись в своей скорлупе, русское еврейство было проникнуто одним желанием — остаться при своих старых традициях. На всякую перемену, даже если она таила в себе благие последствия, евреи, наученные горьким опытом, смотрели как на бедствие и старались избавиться от него. Суровые меры николаевского времени наложили на все печать уныния и страдания и эти чувства получили отражение в народном творчестве — в его песнях. Немногочисленная же еврейская интеллигенция была настроена лояльно к государственной власти и, в отличие от народного творчества, еврейские писатели того времени — Гинсбург, Левинзон, Мапу и другие проповедовали в своих сочинениях верность и любовь к существующей власти, прославляя заботливость правительства о благосостоянии евреев, о поднятии их культурного уровня.

Интеллигенция оценивала правительственную деятельность исключительно с точки зрения ее просветительных тенденций. Корреспондент немецкой газеты «Israelische Annalen» писал из России: «Наше правительство не упускает из виду ни одной стороны нашей жизни; оно одинаково заботится и о нашем просвещении и о нашем благополучии».

Передовые элементы не то, что не знали и не чувствовали бедствий своего народа. Наоборот, они это знали больше, чем масса, но причины бедствий они видели не вне, а внутри современного им еврейства: в крайней косности его, в суеверии, в отчуждении от окружающего мира. Еврейская молодежь совершенно не знала русского языка. Она была оторвана от производительного труда, от истинного знания. Правда, в этом была значительная доля вины суровых и всевластных раввинов, сковавших дух народа, не дававших ему свободно двигаться, преграждавших религиозными предписаниями и обрядностями пути к знаниям, к красоте и радостям жизни. Для борьбы с этим врагом прогрессисты были слишком слабы и малочисленны. Они обращались за помощью к внешней силе — к государственной власти, на нее возлагали они свои надежды, к ее представителям обращались они с проектами изменения еврейской жизни. Немногочисленная интеллигенция верила, что правительственная система реформ будет той силой, которая выведет евреев из темноты, в которой они жили. Власть выполняла предложения передовых евреев, но выполняла по-своему, в духе николаевской эпохи.

Итак, еврейская масса хотела одно, а интеллигенция - другое. Но истинное положение вещей понял и правду о том времени высказал в немногих словах в 1855 году не еврейский народ и не его передовые элементы, а русский человек — будущий министр — граф Валуев.

В своей статье он писал: «Везде преобладает у нас стремление сеять добро силою. Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания».

Вернемся, однако, к будущим кантонистам, шагающим по просторам России, к школам, в которых они будут воспитываться. После долгих месяцев лишений и страданий, пока продолжался тысячеверстовый поход, малыши, наконец, прибывали в школу. Прибывала половина. Не выдержав испытаний, они погибали в пути, и холмики могил, как вехи, указывали путь их следования. Но тяготы похода — это лишь незначительный этап великого мученичества. Положение становилось особенно мучительным и невыносимым на местах. Трагедия достигала своего апогея в стенах кантонистских школ, где дети стали полной собственностью школьного военного начальства. Культурный же уровень этого начальства, даже помимо его отношения к «проклятым жиденятам», был самый низкий. Это были грубые и жестокие пьяницы, которых военная среда выбросила из своих рядов.