Читаем без скачивания Мифриловый крест - Вадим Проскурин

По математике Агафон знал гораздо больше меня и ему не удалось получить никакой новой информации в этой области. С физикой получилось куда более удачно. Теория относительности стала для Агафона настоящим откровением, несмотря даже на то, что я смог вспомнить одну-единственную формулу E=mc2, да и ту запомнил не из учебников, а из рекламы одного невкусного пива. Эта формула привела Агафона в настоящий восторг, от возбуждения он даже забегал по комнате, размахивая руками и бессвязно бормоча что-то вроде:

- Больше масса, меньше сила… ангел расширяется… зверь теряет плотность… источник энергии… - и прочий подобный бред.

Но главным потрясением для Агафона стала атомная бомба. Когда он узнал, что существует оружие, способное за считанные минуты стереть с лица земли целый город, он сначала даже не поверил мне, он решил, что я над ним издеваюсь. Мы немного поругались по этому поводу, а потом он стал задавать множество каверзных вопросов, и чем больше я отвечал, тем сильнее мрачнел Агафон. Наконец, он сказал, что больше не сомневается в том, что я говорю правду, потому что придумать столько разнообразных и непротиворечивых деталей не в силах человеческого разума. Он сказал, что эта информация не просто очень ценная, а…

- Перед прочтением съесть, - подсказал я.

- Зачем? - не понял Агафон.

- Это шутка такая. Говорят, что бывают такие секретные документы, что перед прочтением их нужно съесть.

- Не понимаю. Зачем их съедать?

- Да шутка это такая! У шпионов бывает, что нужно срочно избавиться от какого-то документа, сжечь не успеваешь, выкинуть некуда, просто порвать нельзя, потому что враги не поленятся и соберут кусочки. В таких случаях документы жуют.

- Зачем жевать документ перед прочтением? А, понял! Такие документы пишут специальными чернилами, которые невидимы, пока бумагу не пожуешь, правильно?

- Да ну тебя! - я махнул рукой. - Не понимаешь ты наших шуток.

- Не понимаю, - согласился Агафон, - и это естественно. Ты тоже вряд ли станешь смеяться над сказкой о том, как грифон захотел стать казачьей лошадью.

Мы обсудили вопрос о труднопонимаемости юмора одной культуры представителями другой культуры, а потом Агафон вспомнил о каком-то срочном деле, резко засобирался и ушел, очевидно, на доклад к владыке. Должно быть, будет забавно, когда они начнут делать атомную бомбу с помощью молитвы. Нет, ребята, молитва - вещь хорошая, но обычная техника тоже кое на что годится.

А потом я почувствовал голод.

4.

Я медленно брел по заснеженной Москве, утопая в сугробах почти что по колено. Жалко, что здесь не принято очищать улицы от снега.

Вампирский голод - странное чувство, больше всего оно похоже на состояние, которое испытываешь, когда хочется курить, а сигареты кончились. Только никотиновый голод бесследно уходит всего за несколько дней вынужденного воздержания, а в отношении вампирского голода я не уверен, что дело обстоит так же просто. Как бы не получилось, что мне предстоит ломка, сравнимая с героиновой. Нет уж, лучше утолить голод пораньше, до того, как он начнет причинять по-настоящему серьезные страдания.

Я сформировал клыки и тут же убрал их. Моей первой жертве не придется так же мучиться, как пришлось Зине, теперь я легко могу прокусить вену с первого раза. С определенной точки зрения, можно даже сказать, что я сделаю благое дело, оборвав никчемную жизнь какого-нибудь нищего. Одним бомжом больше, одним меньше, кто заметит разницу? Вот только как найти бомжа в фешенебельном районе Москвы? Никак. Значит, надо переться до предместья, а по такому снегу путь займет не меньше часа. Если бы я мог летать…

Меня спасла проститутка, совсем молодая девчонка, не старше семнадцати лет, но уже изрядно потасканная, профессионально развязная и чудовищно размалеванная по местной моде. Она предложила свои услуги, я согласился, даже не торгуясь о цене, она повела меня лабиринтом переулков и проходных дворов, и одна из подворотен на этом пути показалась мне вполне подходящей.

- Подожди, - сказал я, тронув ее за плечо.

Девушка остановилась и обернулась, вопросительно глядя на меня. Я развернул ее лицом к себе, и нежно, но твердо взял за плечи.

- Я ничего не имею против тебя, - сказал я, - ты ни в чем не виновата, я не хотел делать это именно с тобой. Это твоя судьба подтолкнула тебя обратиться ко мне и это моя судьба заставила меня сделать выбор. Не бойся, это не займет много времени.

Я сформировал клыки, девчонка завизжала и пнула меня в колено. Оказывается, ее изящный сапожок скрывает вшитую в носок нехилую металлическую пластину, нелишняя предосторожность для ее профессии. Колено взорвалось болью, внутри него что-то хрустнуло, девица вырвалась из моих объятий и побежала, не разбирая дороги и вопя во всю глотку:

- Упырь! Люди добрые, помогите, упырь!

В моей груди словно что-то взорвалось, в одно мгновение я понял, что мои силы гораздо больше, чем казалось раньше. Движение девчонки замедлилось, но не потому, что она стала бежать медленнее, а потому, что я стал жить и чувствовать гораздо быстрее. В доли секунды я ликвидировал трещину в мениске, рассосал ушиб и бросился в погоню. Погоня была короткой, со стороны, наверное, я выглядел как расплывчатая тень.

Девушка заметила меня только тогда, когда я догнал ее, сделал подсечку, повалил в сугроб и рухнул сверху. Она пыталась извернуться и ударить меня, сначала кованым сапожком, а потом тонким аккуратным стилетом, который вытащила из-за голенища. Обе попытки были обречены на неудачу, мы с ней движемся в совершенно разных скоростных режимах, я блокировал ее жалкие попытки еще до того, как она успевала направить удар. Борьба заняла не более двух секунд, а затем я сорвал с нее шарфик и мои клыки впились в тонкую и нежную, почти детскую шейку, резко контрастирующую с увядшей кожей лица, непоправимо испорченной некачественной косметикой.

- Будь ты проклят, - выдохнула она.

- Обязательно буду, - согласился я, - я уже проклят. Только знаешь, чем проклятие отличается от благословения? Точкой зрения. И больше ничем.

Я произнес эти слова, уже выпив четыре глотка свежей крови, терпкой и соленой, теплой и мягкой, крови, которая влилась в мое горло восхитительным водопадом и утолила жажду, терзавшую с самого утра. Восхитительное ощущение. И это ничего, что девчонка не слышала моих последних слов, какая мне теперь разница?

Я обернулся и обнаружил метрах в пяти от себя тощего и чумазого цыганенка лет восьми. Он пялился на меня, широко распахнув глаза, и одновременно сосал грязный палец. Я попытался вытереть рот, неразборчиво выругался, убрал клыки, вытер рот, улыбнулся цыганенку и пошел в его сторону. Нет, я не хотел убивать еще и его, просто он стоял рядом с входом в следующую подворотню.

- Дяденька, - спросил цыганенок, когда я поравнялся с ним, - а вы правда упырь?

- Правда, - ответил я, широко улыбнувшись. Когда выпьешь крови, жизнь становится прекрасной, хочется полюбить всех, вплоть до самого последнего бомжа или вот это цыганенка.

- Вы руку порезали.

Я посмотрел на свои руки и выругался еще раз. На правой кисти наблюдалась царапина, оставленная левым верхним клыком. В следующий раз надо не забыть убрать клыки перед тем, как вытирать рот.

- Ничего страшного, - сказал я, - заживет.

- Правда, что на упырях все заживает, как на собаках?

- Неправда. На нас все заживает гораздо лучше. Только не называй меня упырем, я вампир.

- Ой! Простите, дяденька, я забыл! Тетя Хафиза говорила, что упыря нельзя называть… ой! То есть вампира нельзя называть…

- Я понял. Тетя Хафиза права, слово "упырь" звучит обидно. Это как если бы тебя назвали черножопым.

- Простите, дяденька, я не хотел.

- Верю. Слушай, а ты не боишься разговаривать с вампиром?

- А чего вас бояться? Вы сытый и добрый. Когда уп… то есть, вампир, когда вампир сытый, он добрый, правильно?

- Правильно. Ладно, парень, мне пора идти.

- Да-да, вам пора, а то вас монахи могут поймать. А почему вы монахов не кусаете?

- Укусить монаха не так просто, как может показаться.

- Я так и думал. У монахов святое слово, которого вы боитесь. Жалко. Дяденька, а меня вампиром вы не сделаете?

- Нет.

- А если я вам буду девок поставлять для прокорма?

- Да иди ты!

Я повернулся спиной к гадскому ребенку и пошел прочь. В следующем переулке меня перехватил патруль городской стражи, усиленный двумя монахами в черных рясах. Они потребовали сообщить имя и род занятий, но когда я вытащил из-под дубленки мифриловый крест, вежливо извинились и побежали дальше.

- Эй, служивые! - крикнул я вслед. - А что случилось-то?