Читаем без скачивания Дежурные по стране - Алексей Леснянский

— Щенёнка от другого прижила, сука, — глухо зарычал мужик. — Если бы не твоя пушка, я бы тебя сам в Шанхае положил. Узнал бы тогда, как в чужую семью нос совать.

Стёгов бросил пистолет на пол и потребовал:

— Забери слово, Лёха. Я с этим чертополохом на кулаках разберусь.

Левандовский подошёл к Стёгову, взял его за грудки и, поразив и без того опешившего Виталия северным сиянием в глазах, сухо произнёс:

— Мало крови пролил, скинхед? Слово, данное мне в берёзовой роще, назад не беру.

— Лёха, ты сдурел? Если мы тебя несправедливо расстрелять хотели, то с этим мужиком… он же беременную женщину бил.

Шанхаец опешил. Магуров схватился за голову и стал бормотать:

— Всё. Остановиться. Нельзя. Люди. Нет, нет. Выхожу из игры. Надо остановиться. Погибнем. Мы все погибнем. Забыть. Обо всём забыть. Лёха, что же мы делаем?

— Желаю прожить долгую и счастливую жизнь, друг, — ухмыльнулся Левандовский. — А я продолжу погружение.

— Только кессонную болезнь не подхвати, когда всплывать будешь, — отцепив руки Алексея, сказал Стёгов. — Что с этой шанхайской падалью делать?

— С этой секунды ты приходишься ему родным братом, Виталя.

— Братом???

— А ты как думал? Плоть от плоти, кровь от крови.

— Лучше пристрели меня.

— Обрыбишься. Раз не дорожишь ни своей, ни чужой жизнью, будем учиться трепетно любить и свою, и чужую.

— Кто ты такой, чтобы мне указывать?

— Никто. Проваливай отсюда. Уходи, а бить его я тебе не дам.

— Что предлагаешь?

— Поселишься с ним под одной крышей.

— Вы чё совсем охренели? — заартачился мужик. — Тамбовский волк ему брат. Я его ментам сдам, если он ещё раз ко мне сунется.

— Пасть завали, брат, — вежливо произнёс Левандовский. — Все люди — братья, брат. Ты — старший, Стёгов — средний, а я — младший. Сдашь его ментам — застрелю, брат.

— Психи, — не на шутку перепугался мужик. — Вы тут все — психи.

— Заткнись, брат, — улыбнулся Стёгов и обратился к Левандовскому: «Продолжай, брат».

— В общем, вроде всё уже сказал. Живёшь с ним, Виталя. Помогаешь ему во всём. Начнёт приставать к нашему племяннику — огонь на поражение. Рыпнется на свою жену — огонь на поражение. Нецензурная брань — огонь на поражение. Нажрётся — огонь на поражение. В нашей большой российской семье, дорогие братья, скоро воцарится мир и покой. А про большую семью я к тому, мужик, что, если кому-то вдруг захочется прибегнуть к помощи третьих лиц, написать жалобу в милицию, например, то этот кто-то очень пожалеет о своём необдуманном решении. Братьев у нас много, — правда, Виталя? И все без исключения — ворошиловские стрелки на поражение, если кто-то захочет стащить у них победу. Чё смотришь, мужик? Много нас у матушки России. Как там у классика: «Нас тьмы, и тьмы, и тьмы».

Во время этого разговора Магуров постепенно отошёл от потрясения, вызванного известием о несостоявшемся расстреле Левандовского. Ему стало стыдно. Зная друга, Яша понял, что Алексей, заглянувший в глаза смерти прошлой ночью, открыл в себе какие-то внутренние резервы, которые помогают ему оставаться адекватным и спокойным даже в случае с мужиком, издевавшимся над женой и ребёнком. Магуров подумал, что, если он по отношению к шанхайцу испытывает страх и неприязнь, Стёгов — ярость и неприязнь, которые застилают им глаза, то Левандовский в отличие от них не ощущает ничего подобного. Яша пришёл к выводу, что это чувство нельзя назвать равнодушием. Тогда что? Неужели любовь? Магуров стал отгонять эту мысль, но она возвращалась к нему снова и снова, как преданная собака, пока не овладела им полностью. Да, Яша вынужден был признать, что Алексей любит это чудовище, но как-то беспощадно, как тех бесстыдных людей, которых Христос выгнал из храма. Магуров угадал. Это была суровая любовь, которая наказывает подлеца одними ей ведомыми способами, но никогда не уничтожает и не растаптывает человека.

— Всё ясно, — произнёс Стёгов. — Мы с моим шанхайским братом уходим. Осталось только выяснить его имя.

— Вадим Евгеньевич, — пробурчал мужик. — Почаще и с улыбочкой.

— Пошли, дорогой Вадик. Я уже успел привязаться к тебе. Пошевеливайся. Мне не терпится познакомиться с племянником. Кстати, надо будет забежать в магазин и купить мальчонке игрушку, а то не по-людски как-то. Дядька я или не дядька, в конце концов? Устроим маленький безалкогольный праздник в узком семейном кругу.

— Это почему безалкогольный? — воспротивился мужик.

— Можно и алкогольный, только потом я прострелю тебе позвоночник. Обездвижу, так сказать, до полной парализации, чтобы ты какое-то время ходил под себя, а потом умер в собственных испражнениях, из которых я тщетно пытался тебя вытащить, брат.

— И ещё, — сказал Левандовский. — Если вдруг выяснится, что жена нашего любимого брата — шалава, родила племянника от соседа, то отомстишь за поруганную честь семьи, Виталя.

— Огонь на поражение? — уточнил Стёгов.

— Да, в этом случае пристрелишь всех: и Вадима Евгеньевича, и его жену, и ребёнка.

Только сейчас Стёгов понял, что Левандовский затеял новую игру на грани фола, и решил подыграть ему:

— Пожалуй, надо было вчера тебя грохнуть, Лёха. Ты совсем лишился рассудка, чё попало буровишь.

— Да вы чё, пацаны? — заскулил мужик, упал на колени и пополз к Левандовскому. — Какая она шалава? Ни с кем она не путалась. Мой ребёнок. Мой, — слышите? Это всё языки злые. Оговорили её, оговорили. Не надо никого убивать… Пожалуйста! Я всё осознал!

— Тише будь, непутёвый брат, — спокойно сказал Левандовский. Он присел на корточки, погладил мужика по голове, почесал у него за ухом, как будто у него в ногах действительно валялся не человек, а самый настоящий пёс, и произнёс: «Возвращайся к семье, Вадим. Мы тебя изредка навещать будем. Можем помощь оказать, можем и убить. Вот такие у тебя жестокие, но справедливые родственники».

— Спасибо, братья, — униженно прошептал мужик. — Я теперь ни-ни.

Когда шанхаец вышел, Левандовский сказал Стёгову:

— В такое время живём, что надо или всех подчистую к стенке ставить, или всех поголовно любить. Как будущий менеджер среднего звена замечу тебе, что второе предприятие выгоднее первого по следующим соображениям. Во-первых, не посадят. Во-вторых, никаких затрат на пули и похороны. В-третьих, если всех перебить, то некому будет работать. Не знаю, как вы, а я намерен вкладывать свои моральные капиталы в разрушающиеся души, как в банк. Согласен, что проценты по вкладам у нас невысокие, но это ещё бабка надвое сказала. Пока невысокие. Это только потому, что ради стабильности мы предпочитаем открывать счета в проверенных банках. А ты инвестируй свою душу в разваливающиеся общества, товарищества, организации, предприятия и банки, скупай контрольные пакеты, тогда или вылетишь в трубу, или сверхприбыли получишь. Например, вчера я поставил всё на фашистов и не прогадал. Не хвалюсь, Виталя. Пойми правильно.

— Я понимаю.

— В общем, в народ надо душу вкладывать. Больше скажу. Чем хуже обстоят дела у простых людей, тем выгоднее с ними работать. Взять хоть рядового немца. Всё у него хорошо, и сам он хорош. Защищён, обеспечен, доволен. Свяжись с ним — получишь всего лишь два-три процента годовых, потому что ты со своей помощью ему не нужен; ему и без тебя тепло и сухо. А с обычным россиянином, нашим с вами современником, всё не так. Он живёт из рук вон плохо, и все привыкли говорить, что он на кого-то надеется, чего-то ждёт, а сам даже пальцем не хочет пошевелить, чтобы улучшить свою жизнь. Это мне понятно, потому что в силу сложившихся традиций ему требуются духовные лидеры, чтобы тянуться к ним и гордиться ими. Когда народ увидит, что есть такие Ильи Муромцы, Добрыни и Алёши, он сам такой подвиг совершит, что и Христос удивится. Всего-то надо двести-триста человек на город и два-три на деревню.

— Экий ты шустрый, — заметил Стёгов.

— Лёха, я в деле, — поднявшись с кровати, неожиданно произнёс Яша. — Мне не нравится твой энтузиазм, поэтому я включаюсь в работу. Ты явно переоцениваешь народ.

— А ты — выключатель. То включаешься, то выключаешься. Помнится, пять дней назад ты меня в ООН отправлял, и я снёс. Теперь ты не обижайся, так как я тоже посылаю тебя на три буквы. Знаешь, кто такой Чуб? Рыжий Чуб, за который хочется схватиться и сунуть его под напряжение, потому что напрягает? Вот на эти три буквы я тебя и посылаю. Пошёл ты на Чуб. Включай и отключай вместе с ним, заведуй рубильником, делай карьеру на свете и тьме. К примеру, сойдутся в смертельной битве армии света и орды тьмы, а вы с Чубом тут как тут: «Здорово, ребята. За свет не уплачено. Да будет тьма». Подержите, подержите народ в напряжении, а потом: «Да будет свет». Вам же заработать надо, силу свою продемонстрировать, а на одной тьме куш не сорвать. Тот, кто регулирует напряжение в стране, влиятельнее президента. Всё в руках тех, кто сжимает в кулаке рубильник. Хочешь — врубай марш Мендельсона, хочешь — похоронный, хочешь — вообще вырубай. Умение зарабатывать деньги и на добре, и на зле, регулировать потоки света и тьмы, — оставаясь при этом в сторонке, — высший пилотаж. Не нашим, не вашим.