Читаем без скачивания Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

Белый самолет, взревев двумя моторами, вздрогнул и побежал по дорожке. Наконец толчки исчезли, самолет поднялся в воздух. Тарелкин даже побледнел от волнения и любопытства. Он по-мальчишески придавил нос к окну.

Внизу вытянулись ровные ремешки дорог, ломти кварталов, виднелись колодцы двориков, детские кубики домов. По ленточкам улиц бежали мышками автобусы, роились муравьями люди. Среди игрушечных домиков поднимались большие коробки многоэтажных зданий.

На сопках лохматой овчиной расстилалась тайга. Среди нее ярко желтели голые извилины — пути весенних и ливневых потоков. Удивляли своей четкостью зеленые, черные, бурые заплаты полей и круглые чаши озер. Виднелись замысловатейшие зигзаги и выкрутасы какой-то речонки. И, закрывая все это, внизу клубом дыма возникло облако.

— Ох ты, — пробормотал Тарелкин.

Облака все густели и густели, они потянулись пухлыми грядами. Иногда на них падали радужные полотенца — должно быть, солнце играло в водяной пыли. Самолет миновал пушистое белое поле, и опять открылся величавый синий простор с далекими караванами сияющих облаков.

— Ах, здорово! — шепнул Тарелкин. Он стер со лба испарину, закурил, огляделся.

В самолете сидело человек пятнадцать.

Шесть мест оставались свободными. Тарелкин вертелся, разглядывая бархатные кресла в парусиновых чехлах, сводчатый белый потолок с плоскими колпаками для лампочек. Пол застилала ковровая дорожка. Впереди таинственная дверь вела к летчику. Тарелкин жадно посматривал на нее.

Сбоку через проход сидел тощий, с лицом бледным, как вареная курица, заготовитель кедровых орехов в Чикойской тайге.

От высоты было больно ушам, и заготовитель заткнул их ватой. Иногда мягко падали вниз и опять набирали высоту. Ревели могучие моторы, вибрируя, жужжали все части окошек. Когда падали в «воздушные ямы», заготовителю мерещилась катастрофа. Он бледнел еще больше, и руки его судорожно впивались в кресло.

Заготовитель гулко сглотнул, поморщился, торопливо схватил гигиенический пакет и закрыл глаза. Тарелкин покосился на него озорными глазами и снова расплющил нос об окно.

По земле ползли черные тени от белых облаков. Облака густели и наконец под самолетом слились в сплошное белоснежное кипенье.

У Тарелкина все сильней и сильней болели уши, их закупорило, точно пробкой бутылку. Бледный заготовитель чуть постанывал.

Мимо окон бешено проносились пепельные тучки, самолет слегка болтало. Эх, какая бесконечная даль! И какой простор бесконечный! И как захватывает сердце! Мчаться бы еще быстрее, с ревом пожирая пространства! А тут уж от корабля до блюдечка-озера упала огромная радуга — здесь прошел дождь.

— Сила! Вот это жизнь, я понимаю! — вырвалось у Тарелкина, когда он повернулся к сомлевшему заготовителю.

— Бросьте вы, какая тут жизнь? — огрызнулся тот. — Одной ногой в могиле стоим! Не-ет, милое дело ездить на поезде.

Заготовитель совсем позеленел, глаза выкатились, и он ринулся в туалетную комнату. Тарелкин засмеялся, посмотрел на других пассажиров. Некоторые читали газеты, другие курили, беседуя, а кое-кто дремал, полулежа в удобных креслах.

Вокруг мчались темные дождевые тучи, а впереди — в прорыве — манило дивное синее сияние. В облака ворвались, точно в месиво густого тумана. Самолет взмыл еще выше и понесся над облачным полем. Оно дымилось.

Тарелкин все замечал.

Пронеслись над Улан-Удэ. Самолет порывами начал падать вниз.

Выйдя из самолета, заготовитель чуть не всхлипнул: до того было хорошо ступить на землю, до того здесь все было понятно, дорого и, главное, совсем безопасно.

— Вот это жизнь так жизнь! — слабым голосом почти пропел он Тарелкину. — Пойдемте, хватим коньячку.

Но Тарелкину сегодня даже думать было противно об этих буфетах. Что-то вольное и сияющее, как это небо, коснулось его. А может быть, действительно небо коснулось его души? И то охватывала радость, ощущение силы, то порывом ветра опахивала душу смутная, тревожная тоска.

Под крылом самолета стояли летчик и бортмеханик — в синих кителях и в фуражках с золотыми эмблемами.

Тарелкин смотрел на них с почтением. Это были молодые, статные ребята. Они держали себя уверенно, горделиво и казались Тарелкину особыми людьми. Ему очень понравилось, что они называли свой самолет кораблем. В этом слове была отвага и еще что-то такое, что с детства заставляло сильнее колотиться сердце.

В Улан-Удэ прибавились новые пассажиры. Тарелкин обратил внимание на хрупкую девушку с тонким и каким-то прозрачным лицом. И льняные волосы, и розовые уши, и пальцы, просвеченные солнцем, казались прозрачными. Бледно-золотистый струящийся плащ с клетчатым внутри капюшоном тоже оставлял впечатление прозрачности. Когда в самолете она сняла его, то оказалась, как школьница, в коричневом платьице с белым воротничком. Она села рядом с Тарелкиным.

Корабль ушел с земли.

На миг становилось весело и просто оттого, что совсем близко под кораблем мирно расстилалось что-то вроде пушистой белой степи. И вдруг среди нее появлялся темный прорыв, полынья, и Тарелкин видел под собой ужасающую глубь, на дне которой курчавились леса, извивались речки. Голова кружилась от этой бездны.

Он стал замечать среди облачного поля черные пропасти, пещеры, трещины.

Вот равнина исчезла, и облака теперь уже походили на занесенную снегом горную местность с эльбрусами и монбланами. Только у этих грандиозных хребтов не было твердости, — они были пушисты, легки, светоносны. Иногда хребты проплывали в уровень с окнами, поражая Тарелкина своим величием. Сердце его заныло, как это бывало порой при звуках музыки. Как будто он очень любил кого-то и вот расстался навеки, но нет-нет да и накатывают воспоминания, и сердце щемит, и хочется быть лучше, хочется быть другим.

Сейчас под ним жили облака и бездны, а над ним — небо и солнце. Видно, душа человека создана для свободы и, как только встречается с нею, так непременно отзывается.

Тарелкину показалось, что с ним и еще что-то случилось. Откуда взялось это особое легкое волнение? Рядом чуть слышно зашелестело платье, и он понял, что все время бессознательно чувствует соседку.

Тарелкин старался не смотреть на девушку, но ему все время хотелось смотреть на нее. Общительный и доверчивый, он повернулся и добродушно предложил:

— Хотите к окну? Интересно!

— Спасибо, — улыбнулась девушка. — Я уже летала, а вы первый раз. Вам интересней.

— Хм, откуда же вы узнали, что я первый раз?

— А вы нос придавливаете к окну, — засмеялась соседка. — Я даже знаю, что вас зовут Коля!

— Мощно! — удивился Тарелкин.

— И что у вас есть знакомая Лена! — веселилась девушка.

Тарелкин покраснел и убрал татуированные руки с подлокотников.

— Вы шофер?

Тарелкин повел плечами и засунул в карман пиджака купленную брошюру «В помощь шоферу».

— Глаз у вас мощный!

Тарелкин, не скрывая, смотрел на нее с интересом. Девушка была веселая, озорная, смелая. В Красноярске, прогуливаясь около самолета, он спросил:

— А как вас зовут?

— Васса.

И имя его удивило. И понравилось это имя.

Васса вела себя так просто и непринужденно, что они уже через пять минут смеялись и болтали. Тарелкин выяснил, что она работает в геологоуправлении, а в Москву везет какие-то документы и образцы открытых руд.

Тарелкин долго видел в невыразимой дали светлые могучие извивы огромного Енисея. Хотелось без конца смотреть на них. А когда они исчезли, охватила грусть. И если бы Тарелкин привык размышлять, он понял бы, что душе, кроме свободы, нужна еще и красота.

Все в нем незаметно изменилось. Он уже не так сидел, как час назад, не так дышал, не так курил, даже не так кашлял. Он все время чувствовал рядом человека, которому хотелось нравиться.

Смеркалось. Попали в дождь. По окну стремительно проносились водяные клубочки, разматывая водяные ниточки.

— Забавно! Все по-другому здесь! — воскликнул Тарелкин.

Вассе так нравилось это мальчишеское, искреннее восхищение, что она без смеха не могла глядеть на Тарелкина.

Совсем стемнело. Земля кое-где была посыпана горсточками огней, словно жар-птицы оставили в гнездах перья.

— Огни, огни! — выкрикивал Тарелкин.

И Васса тоже увлеченно и весело заглядывала в окно. Она вытащила из сумки ириски и угостила Тарелкина. Ему захотелось, чтобы этот полет не имел конца, не имел посадок.

На крыле вспыхнул зеленоватый огонек. И Тарелкин вспомнил, как ночами смотрел с земли на эти скользящие в немыслимой высоте зеленые и красные огни, смотрел и думал: «Кто там мчится, куда мчится?» И никак не мог представить людей в самолете.

Вот сейчас кто-нибудь так же смотрит с земли. И так же не может представить, что в этой таинственной, черной пропасти неба, в летящем корабле уютно, светло и в креслах дремлют люди. Сидит и он, Тарелкин, и видит, как на уровне корабля вспыхнула фиолетовая молния. Корабль стал набирать высоту. Ощущались его могучие, упругие рывки вверх. Молния прорывала мрак уже внизу.