Читаем без скачивания Он снова здесь - Тимур Вермеш

Но миллионы людей его покупают.

Кому как не мне знать:

это высшая похвала для газеты.

Принцип хорошо известен.

По “Народному наблюдателю”.

На этом месте впервые раздались крики бурного одобрения. Я с пониманием позволил публике выразить эмоции, потом с серьезным видом махнул рукой, требуя тишины.

– Однако у “Народного наблюдателя” был начальник, настоящий мужчина.

Лейтенант.

Военный летчик, потерявший ногу ради Отечества.

А кто же возглавляет эту “Бильд”?

Тоже лейтенант.

Даже обер-лейтенант.

Вот как!

Так что же не в порядке с этим человеком?

Может, ему недостает идеологического руководства?

Лейтенант из “Народного наблюдателя” в сомнительном случае спрашивал, что я об этом думаю.

Но обер-лейтенант из листка “Бильд”

ко мне не обращался.

Вначале я подумал: он из тех упрямцев, что держатся в стороне от любой политики.

Потом я установил: он очень даже часто спрашивает, когда ему требуется духовная поддержка.

Но: он звонит по другому номеру.

Некоему господину Колю.

Другому политику.

Если его так можно назвать.

Тому самому господину Колю, у которого он был свидетелем на свадьбе.

Я обратился с вопросами в издательство обер-лейтенанта.

Мне ответили:

все в полном порядке и сравнение с “Народным наблюдателем” неуместно.

Это, мол, бывший канцлер объединенной Германии.

Но именно это повергает меня в растерянность.

Ведь бывший канцлер объединенной Германии —

это я сам.

И я сомневаюсь, что объединенная Германия господина Коля объединена так же хорошо, как моя.

Кое-чего не хватает.

Эльзаса.

Лотарингии.

Австрии.

Судетской области.

Познани.

Западной Пруссии.

Данцига.

Верхней Силезии.

Мемельского края.

Не буду вдаваться в детали.

Но первым делом я подумал:

если господину шрифтляйтеру нужно компетентное мнение, пусть обращается не к шишке, а к голове.

Вновь бурное одобрение, которое я приветствовал серьезным кивком и продолжил:

– Но возможно, господин шрифтляйтер вовсе не заинтересован в компетентном мнении.

И я решил этого господина —

как сегодня прелестно говорят —

прогуглить.

Я нашел его изображение.

И мне все стало ясно.

Большой плюс, когда ты подкован в расовом учении.

Тогда хватает одного взгляда.

Этот “шрифтляйтер”,

называющий себя Дикман, конечно, не настоящий шрифтляйтер.

А лишь ходячий костюм да фунт жира на волосах.

Новая волна восторга доказала, что в лице шрифтляйтера Дикмана я нашел верную мишень. На этот раз я быстро оборвал публику, чтобы не ослабело напряжение.

– Но в конечном итоге поступок решает, где правда, где ложь.

Ложь – попытки убедить читателей, будто эта газета мой непримиримый враг.

А правду вы видите сами.

Потребовалось определенное графическое умение, чтобы обработать детали фотографии из мо его телефона, но факты остались без изменений и были только улучшены путем осветления и увеличения. Было четко видно, как госпожа Касслер оплачивает счет в “Адлоне”. А потом высветился крупный слоган Завацки: “Бильд” финансирует фюрера”.

Что сказать: такие бурные аплодисменты я слышал последний раз в 1938 году при аншлюсе Австрии. Но настоящая поддержка выразилась в количестве посетителей по моему адресу в интернет-сети. В иные моменты речь была даже недоступна – несказанная халатность. В былые времена я за такое отправил бы Зензенбринка на фронт. Утешало то, что слоган способствовал великолепному сбыту товаров: футболки, кофейные чашки, брелоки и прочее с надписью “Бильд” финансирует фюрера”. И запас товаров в торговых точках был изрядный.

Это меня вновь примирило с Зензенбринком.

Глава XXVII

Прошло три дня, и они капитулировали.

В течение первого дня провалился их иск. Суд отклонил претензии с убедительным обоснованием, что газеты “Бильд” вообще не существовало в то время, когда был фюрер, и, таким образом, слоган может относиться исключительно к телефюреру. А факт, что газета его финансировала, отрицать нельзя. И вообще, обостренное высказывание – чрезвычайно часто употребляемый стилистический метод самой газеты, потому именно она прежде всех должна мириться с тем, что о ней ведется речь в такой же манере.

Второй день им потребовался, чтобы понять безнадежность каких бы то ни было обжалований, а также для сбора информации о цифрах по продажам футболок, наклеек и чашек со слоганом. Некоторые порядочные молодые немцы даже стояли пикетом у здания издательства, хотя настрой у них было гораздо более шутливый, чем я считал уместным при данных обстоятельствах.

Меж тем я не мог ныне жаловаться на скупой отклик других изданий. Вначале это противостояние поместило меня лишь в парочку колонок с пустыми сплетнями, теперь же я начал проникать в немецкие культурные разделы. Еще шестьдесят лет назад я бы не придал ни малейшего значения тому, что обо мне судачат среди непривлекательных и непонятных измышлений мнимой культуры. Но в последнее время возникла тенденция причислять к культуре практически все. И стало быть, мое появление на подобных страницах можно было приветствовать как часть процесса трансформации, ибо это выделяло меня из усредненного политического телеувеселения и отмечало знаком качества политической серьезности. Тарабарский язык этих текстов остался без изменений за последние шестьдесят лет, было очевидно, что и сегодня для читательской аудитории наиболее взыскательными представляются тексты, которые остаются за гранью ее понимания, и она улавливает лишь позитивный основной тон.

В позитивности основного тона сомнений не было. “Южнонемецкая газета” похвалила “ретроспективу почти потемкинского образца”, с которой за “псевдоотражением неофашистских моноструктур проступает решительное пламенное воззвание в защиту плюралистического, а точнее, базисно-демократического процесса”. “Всеобщая франкфуртская газета” приветствовала “поразительную обработку системно-имманентных парадоксов в овечьей шкуре националистического волка”. А каламбурщики из “Зеркала онлайн” окрестили меня “наше наВОЖДение”, безусловно благожелательно.

На третий день, как я узнал позднее, шрифтляйтеру позвонила вдова издателя. Смысл ее речи заключался в том, что, мол, сколько еще шрифтляйтер намерен терпеть издевательство над памятью почившего издателя и что она лично больше не желает ждать и завтра же кошмар должен окончиться.

А уж как этого добиться – дело шрифтляйтера.

Когда вскоре после полудня я направлялся в свой кабинет, то еще издалека увидел прыгающего по коридору Завацки. В несколько подростковой манере он непрерывно дергал рукой, сжимая кулак, и выкрикивал: “Йес! Йес! Йес!” Форму он выбрал, на мой взгляд, неподходящую, но его восторг я разделял. Капитуляция была практически безоговорочной. В ходе переговоров, которые дама Беллини проводила лично, постоянно советуясь со мной, была для начала оговорена многодневная пауза в освещении событий, в течение которой меня, однако, дважды должны были похвалить на первой странице как “победителя” дня. За это мы согласились после каждого шага убирать с рынка один из товаров под предлогом “нет в наличии”.

Ровно к выходу новой передачи газета прислала своего лучшего пасквилянта, невероятно угодливого холуя по имени то ли Роберт то ли Герберт Кёрцдёрфер, который, впрочем, выполнил свое задание безупречно, объявив меня самым развеселым немцем со времен комика Лорио. Я прочитал, что под маской нацистского фюрера я выражаю умные мысли и являюсь истинным представителем народа. Судя по новым неутомимым прыжкам господина Завацки, я определил, что это чрезвычайно хороший результат.

Но самое лучшее – что я поручил газете оказать мне небольшую услугу и подергать кое за какие ниточки. Эта идея появилась в порядке исключения у Зензенбринка, у которого еще недавно ум был уже на исходе. Через четырнадцать дней появилась душещипательная история о горькой судьбе моих официальных документов, пропавших при пожаре, а еще через две недели я держал в руках паспорт. Понятия не имею, по каким правовым и неправовым каналам это прошло, но отныне я был зарегистрирован в Берлине. Изменить пришлось лишь дату рождения. Официальным днем моего рождения стало 30 апреля 1954 года, здесь вновь судьба смешала карты, потому что я, конечно, указывал 1945 год, но 1954-й был, конечно, удобнее.

Единственная уступка с нашей стороны: мне пришлось отказаться от посещения редакции. Вообще-то я требовал, чтобы вся команда, включая господина Напомаженного Шрифтляйтера, встречала меня немецким приветствием и пела каноном “Песню Хорста Весселя”[65].

Ну ладно. Нельзя иметь все.

Прочие дела тоже шли как по маслу. Число посетителей на странице “Ставка фюрера” неустанно требовало все больше технических ресурсов, запросы на интервью все множились, и по совету господина Зензенбринка и дамы Беллини из моего посещения “национал-демократических” пустозвонов была сделана специальная передача, пущенная в эфир с самое ходовое время.