Читаем без скачивания Удав и гадюка - Д. Дж. Штольц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кая обманывает! – привлек к себе внимание граф, когда прошло достаточно времени. – Да, ее некогда купили в Зунгруне, но она не рабыня, потому что жила долгое время в Ноэле. Она просто айорка.
– Какая разница? – ухмыльнулся юронзий, наблюдая, как золото распределилось по рабам.
– Айоры – почти члены семьи и могут каждые десять лет покинуть приютивший их дом.
– Айоры… рабы… У нас их зовут доженами, – ответил юронзий. – Ты, северянин, плюешься словами, как верблюд, чтобы спасти свою шкуру. Но неважно, каким словом это обозначается на различных языках, это все равно остается властью господ. Да и зачем женщине врать, что она рабыня?
– Потому что обиды живут в сердцах любой женщины, независимо от ее положения или возраста. У Каи была возможность покинуть нас уже дважды, каждые десять лет, но она оставалась.
Юронзий нахмурился.
– Расскажи мне, женщина, почему ты не ушла!
– Потому что… этот… старый… хрен всегда унижал меня! Я боялась уйти! – Кая вперилась в Вицеллия, едва ли не рыдая от гнева. Тот же едва склонил голову и стоял спокойно. – Он насиловал меня, когда я была совсем девочкой! Он заставлял ласкать его… прислуживать. Называл… слабоумной, оскорблял! – Тут Кая умолкла. Рукой она скользнула к горлу, где нарастал ком.
– Поклянись дюжами! – громко сказал Юлиан, видя признаки отравления. – Поклянись, Кая, что говоришь правду, перед всеми богами!
– Боги… – усмехнулся юронзий, скорее, сам себе. – Разве не окропили мы все пустыни кровью во имя них? Разве Рингви Дикий не был велик, молясь им? Так почему боги предали нас, позволили врагам опоить нас на пире и продать в рабство?
– Поклянись! – продолжал Юлиан.
И действительно, Кая с синюшным лицом судорожно открыла рот, будто для того, чтобы именем дюжей обречь господ на погибель, но вместо этого лишь попыталась схватить воздух. Она все хотела что-то сказать, но не могла. Ее пальцы терзали горло, словно выдавливая застрявший в нем ком.
На глазах испуганных рабов она упала на колени, продолжая сдавливать горло, а потом и вовсе завалилась на бок. Как ни пыталась она изгибаться, рыдая в немом вскрике, но больше не смогла сделать ни единого вдоха. Страдания бьющейся и катающейся по полу женщины видели все. Юронзий осторожно понукнул коня в сторону и прищурился, не веря тому, что видит.
– Что… Как? – прошептал он.
Вскоре тело замерло, изо рта пошла пена. Муки Каи прекратились, зато начались вдруг у прочих невольников, у всех тех, кто хватался за гибельное золото. Один за другим они также похватались за свои глотки, согнулись и стали сыпаться наземь, как листва по осени.
– Ну что, боги все рассудили? – поднял бровь граф.
Юронзий молчал. По его красному, точно глиняному, лицу нельзя было различить, бледен он или нет, но глаза его вытаращились, как у ребенка, узревшего страшное чудо. Больше он не был похож на хладнокровного воина. А потом подстегнул коня и с криками, которые переводчик уже не передал, понесся прочь – к городу.
В панике те рабы, которым не досталось золота, теперь пытались убежать, но Юлиан принялся догонять их со сверкающим мечом. Быстрый, ловкий, он обрушил на них смерть. В конце концов на тракте остались лишь трое: Юлиан, Вицеллий и Фийя.
– Тео! Тео Юлиан! – радостно возвестила айорка. – А вы говорили, что богов нет! Вот! Они нас защитили!
Воздух наполнился мужским смехом.
Вицеллий искренне хохотал во весь голос, оторвавшись от книги, которую вновь раскрыл. Лицо его выражало такую великую радость, что стало казаться моложе. Когда смех смолк, Юлиан решил все объяснить.
– Фийя, учитель использовал борькор на кошель, потом загреб рукой с ядом монеты и нарочно передал его Кае. Она должна была умереть чуть позже, но, постоянно касаясь лица руками, ускорила свою смерть. От яда умерли и все те, кто прибрал золото. Никто не понял, что я воззвал к клятве дюжам, зная, что она ее не сможет дать.
– Так это были не дюжи, а вы?! – переспросила айорка, опять не понимая.
– Прекрасное создание, – иронично изогнул бровь Вицеллий. – Верит в богов, старается лишний раз не напрягать свой и без того недалекий умишко и делает то, что прикажут. Идеально! А вот ты, Юлиан, меня разочаровал! – хмыкнул веномансер.
– Почему же, учитель?
– Мне пришлось подсказывать. Если бы я этого не сделал, ты бы не догадался!
– Я благодарен вам, Вицеллий, – Юлиан прижал руку к груди красивым жестом. – Каюсь, что не сообразил поступить так умело, как вы.
– Вот-вот! Старайся соображать быстрее. Ум твой хоть и велик, но весьма нетороплив!
Привычно поиздевавшись над учеником, веномансер заполз в седло и вновь погрузился в чтение. Юлиан не ответил на поддевку, а лишь улыбнулся. Его учитель был бы не учителем, не съязви он в такой момент. Хотя Вицеллий и вел себя странно в последние дни, сегодняшний его поступок, как обычно выверенный, хитроумный, развеял все сомнения: это был все тот же Вицеллий гор’Ахаг, ядовитый, как само его ремесло!
Опустевшие окрестности Саддамета, где буйствовали рабы, остались далеко позади. На ночь пришлось остановиться в маленькой деревеньке, заплатив пару сеттов хозяевам домов, чтобы те пустили на ночлег.
Следующие полторы недели уже поредевший отряд, скрывая свои имена, брел по широким трактам Дюльмелии, пересекая ее с запада на восток. По левую руку вырастала острая гора, тонкая и высокая, и с каждым часом она становилась все отчетливее. Палец Густы – такое забавное название носила эта вершина, в честь дюжа любви. Она служила условной границей между королевствами. Видишь гору впереди и слева? Значит, ты еще в Детхае. Палец Густы остался позади? Уже Дюльмелия. Это королевство, управляемое тремя наместниками, имело выход к Черной Найге и служило главным поставщиком драгоценных камней, которые добывались благодаря черному труду рабов. Из ее недр извлекали также железо, медь, олово и серебро.
Не раз и не два в Дюльмелии им встречались вампиры, пара оборотней, а также наги, облаченные в рубахи. Начинался Юг, самый настоящий Юг!
* * *
И все-таки в один из дней Вицеллий вновь повел себя непривычно, в несвойственной ему излишне грубой манере. Произошло это, когда тропа вела путников дальше, на юго-восток, и им вдруг повстречался странствующий маг. Назвавшись Йонетием, он принялся рассказывать, сидя на циновке под сосной, как в самом Элегиаре был отравлен король Морнелий, отчего он ослеп, и теперь город подняли на уши. А в Нор’Эгусе, откуда маг родом, древний королевский род и вовсе свергли. И теперь вокруг трона обвился хвостом змеиный король Гайза.
– А Зостра ра’Шас? – спрашивал Юлиан. – Что известно о нем? Где он?
Зостра, говорил Йонетий, погиб во время огненного вихря, который сам и сотворил. Граф печально вздохнул, потому что желал встретиться с архимагом, чтобы разузнать, зачем тот путешествовал в Большие Варды.
А потом в разговор неожиданно вмешался Вицеллий. Обвиняя мага в трусости и боязни быть призванным на войну, веномансер обрушивал на него укор за укором, высмеивая, ухмыляясь, и в конце концов этот разговор на обочине пришлось прервать.
В небе проплыла свинцовая туча, успев промочить всю троицу до нитки. Сквозь укутанные ночью сосны просачивался далекий свет деревушки. Изможденные лошади заспешили по размытой дождем дороге. Решив воспользоваться моментом, Юлиан обратился к веномансеру:
– Учитель, я понимаю, что мы столкнулись с трусом, бегущим от назревающей войны, но почему вы не держите себя в руках и позволяете отпускать такие замечания? Право же, это показывает вас не с лучшей стороны…
– Потому что они не заслуживают иного обращения.
– Но отчего? Что плохого вам сделал этот Йонетий?
– Ничего хорошего он тоже не сделал, – буркнул Вицеллий и скинул капюшон, с которого ручьями стекла вода. – Это паразит, живущий за счет потребления благ, что создали и придумали до него другие. Он лишь берет и ничего не дает взамен, боясь принять ответственность.
– По-вашему, выходит, все должны приносить пользу?
– Или хотя бы не наносить вреда! Йонетий и все ему подобные – это концентрация чужих усилий, которая обернется в лучшем случае нулем, – Вицеллий высокомерно скривился. – Сначала он воспользовался златом отца, чтобы занять нишу в академии, затем принялся растрачивать магию направо и налево, используя ее там, где можно управиться самому. Будь в этом мире каждый Йонетием, Нега бы уже
