Читаем без скачивания Дальний край - Борис Зайцев

Степан возвращался домой на рассвете, проблуждав в горах всю ночь.

Легкая пелена тумана стлалась по морю, луна зашла, и редкие, зеленоватые звезды сияли еще на небе. Воздух был тонок. Волшебны, нежны очертания далей.

Степан знал, что это самый удивительный, великий день его жизни.

XLIV

— Ты рассказал обо мне Пете? — спросила Ольга Александровна Алешу. — Как же он отнесся?

— По-моему правильно, — сказал Алеша. — Он теперь другую любит, чего-ж там.

Ольга Александровна помолчала, потом вздохнула и ответила:

— Да, вероятно, правильно.

Она выглядела еще несколько худей и тоньше, чем в то время, когда ее знал Петя. С тех пор она успела похоронить отца, осталась совсем одна, и решила на небольшия средства, полученные по наследству, жить в Италии. В Риме случай свел ее с Алешей.

— Конечно, — прибавила она: — что было, то нужно хоронить. Все же, я не прочь была бы повидать его.

— Ты его любила, — сказал Алеша.

— Все это кончилось неопределенно, прошло, но у меня к нему осталось доброе чувство. Впрочем, когда я вспоминаю, мне кажется, что, может быть, этого и не было вовсе.

Она взяла его за руку.

— Ты для меня все заслонил. — Она вздохнула. — Ты! Он мечтал, млел, и если и любил меня, то какой-то странной любовью. А ты мужчина, ты взял…

Она засмеялась, встала и прошлась по комнате.

— Слабый мы народ, женщины! Нас нетрудно покорить. Ну, да ладно. Во всяком случае, хорошо, что ты меня покорил. Смеясь, Ольга Александровна поцеловала его в лоб.

— Притворство, — сказал Алеша; — ты вовсе не слабая. Любишь меня, и слава Богу. А кончится любовь, тоже, значит, так надо.

Ольга Александровна присела на ручку кресла, глядела на него ласково, и накручивала на палец прядь его волос.

— Уж ты расскажешь, расскажешь! Я, ведь, тебя знаю.

— Это все прекрасно, — прервал Алеша. — А во Фраскати мы опоздаем, это тоже факт.

Действительно, стены Велизария, куда выходили окна их пансиона, погружались в тень. Много народу выходило уже из виллы Боргезе, расходясь по домам. Поминутно брали кого-нибудь из извозчиков, стоявших на углу.

Хлопали бичи.

— Едем, едем!

Они быстро оделись, вышли, и по теплым, солнечным улицам Рима покатили к stazione Termini, откуда шел трам во Фраскати.

— Не знаю, — сказал Алеша, садясь в элегантный, двухэтажный вагончик — не забыл ли этот Pиccolo, что завтра условились на охоту. Ленив, и как дорвется до вина, не оттащишь.

Он говорил о знакомом трактирщике во Фраскати, который держал для художников, извозчиков и прочей мелкоты ресторанчик под названием «Roma sparita». Этот Pиccolo Uomo был толст, весел, и, как многие итальянцы его класса — записной охотник.

— Этой твоей страсти не сочувствую, — сказала Ольга Александровна. — Не могу взять в толк, — что тут хорошего?

Алеша посвистал.

— Начинаешь философствовать. Что хорошего в убийстве, зачем жизнь у птиц отнимать? Любопытно, вот и все тут.

Трам пробежал у Латерана. На вечернем небе вычертилась толпа апостольских статуй. Скоро открылась Кампанья. Все здесь было, как всегда: и акведуки, и стада курчавых баранов с пастухами в кожаных штанах, и голубые дали гор, и ощущения пустыни, вечности, величия.

— Все-таки, ты неправ, — сказала Ольга Александровна. — Помнишь, в гробнице Латинской дороги летящих гениев? Это символ жизни. Древние считали жизнь священной.

— Может быть, — ответил Алеша. — Все-таки, мне хочется на охоту.

Он ничего больше не сказал, но мог бы прибавить, что ему также очень хочется в Геную, уплыть матросом на океанском пароходе, видеть разные земли, любить женщин разных стран, цветов, характеров. Он не говорил о том, что интересуется и дочерью Piccolo Uomo, и хорошенькой альбанкой с Испанской лестницы — и еще многим другим.

Между тем, трамвай стал подыматься в гору. По склонам тянулись виноградники. Все это золотело в солнце, а далеко внизу, в глубине покойной равнины, лежал удивительный город Рим. Купол св. Петра, господствуя над узкой полоской домов, был средоточием пейзажа, его величественнейшим моментом.

Сделав несколько поворотов, вагон остановился. Алеша с Ольгой Александровной слезли на площади маленького городка, с кривыми уличками, старинными колодцами, откуда девушки носят еще воду в кувшинах на головах, как во времена Цицерона.

— Есть хочу, — сказал Алеша.

Надо было подняться еще выше. Они сворачивали вправо, влево, наконец, Ольга Александровна увидела вывеску: «Roma sparita» — al Piccolo Uomo.

Прошли под навесом в небольшой дворик, где расставлены были столы. Виноградник заплел стены, и свешивался вниз, увивая решетку, переброшенную над двориком. Белели гипсы, обломки мрамора, статуэтки: дары задолжавших художников.

Алеша с Ольгой Александровной сели у края, откуда открывалась bella vista на Рим.

Тотчас подлетел Альфредо, черноглазый малый в лакированных ботинках, и по случаю жары — без пиджака.

Они заказывали обед, когда явился и сам Piccolo Uomo. Правда, он не выдавался ростом. Но живот его был замечателен, руки коротки, толсты.

— Для господ, — сказал он кланяясь: — есть осьминоги из Остии.

Алеша выразил мысль, что завтра они настреляют с ним столько куропаток, что хватит кормить немцев целую неделю.

Piccolo Uomo воодушевился, захохотал, чтобы показать Ольге Александровне, как именно они будут охотиться — изобразил руками, как он держит ружье, и несколько раз выстрелил толстыми губами.

Подали белое вино, знаменитое Фраскати. Ольга Александровна пила, ела жареных осьминогов, хохотала — ей было весело, как давно не бывало.

Piccolo Uomo притащил свои ружья — довольно убогие двустволки, одно даже шомпольное; другое — Лефоше, старинное, со смешными боковыми ударниками. Алеша особенно одобрил шомпольное и спросил, не участвовало ли оно в войнах Гарибальди. Piccolo Uomo весело ржал.

Потом явился устричник — старик с подкаченными у колен штанами, волосатыми ногами, в берете. Он имел вид моряка.

Купили устриц, подпоили и его, и хозяина, угостили Альфредо. Старик развеселился и сообщил, что бывал в России — Odessa, Taganrog. Рассказал, что прежде торговать было легче, — он носил устрицы по виллам, и господа давали по четыре, по пяти лир. За здоровье русских он выпил еще вина.

Когда пообедали, в головах шумело порядочно. Было необыкновенно весело, хотелось куда-то бежать, кричать, сделать что-нибудь глупое и милое — состояние, которое в Италии бывает нередко.

Взявшись за руки, они духом взбежали в гору над Фраскати, в лес, дошли до какого-то монастыря. Там сидели на ограде, смеялись, глядели, как синела внизу безглагольная равнина, напоминавшая своим покоем море.

Налево, на закате, виднелась полоска моря — у Остии. В Кампанье одиноко торчала башня. Направо, к Риму тянулся акведук; белели вершины Сабинских гор. В лицо веял ветер, как плеск воздушного океана.

— Ну, и отлично, — сказал Алеша. — Превосходно!

И, сняв шляпу, он помахал ею, как бы посылая привет далекому и дорогому.

Потом поправил волосы, растрепавшиеся от бега, голубые его глаза стали серьезней, и небольшим, но приятным тенором он запел:

O, che dolce e giovinezza,

Che si fugge, tuttavia.

Chi vuol esser lieto: sia!

Di doman non e certezza!

Как нередко бывает, за буйным весельем на Ольгу Александровну нашло мягкое, меланхолическое настроение. Ей не хотелось оставлять Алешу одного во Фраскати (он должен был ночевать у Piccolo Uomo) — стали приходить печальные, и разымчивые мысли. Притих несколько и он. Наступал вечер, кончался этот радостный день; надо было спускаться вниз.

В девятом часу он усадил Ольгу Александровну в трам, шедший в Рим.

— Я тебя завтра буду ждать, — сказала она ему на прощанье, слегка покраснев. — Как буду тебя ждать! Не опаздывай.

Она махнула ему из окна платочком. Трам отходил, Алеша с непокрытой головой медленно зашагал в гору.

Ольга же Александровна ехала по Кампанье в красных сумерках, и вид акведуков, овец, сбившихся стадами, далеких мертвых гор погружал ее в ту певучую меланхолию, которая свойственна Риму. Ей казалось, что все проходит и уже прошло, как века, пронесшиеся над этой страной. Угрюмые развалины у города представились могильными стражами — жизни Рима и ее собственной, маленькой жизни, проходящей свой зенит, и ее любви к Алеше — быть может, тоже перегибавшейся к закату.

От вокзала она шла пешком. Рим был тих и пустынен. На via Veneto шуршали листьями платаны. Стены Велизария были безмолвны.

Вкладывая ключ в дверь пансиона, она на минуту приостановилась: слышались шаги запоздалого прохожего, да слабо, с нежной музыкой грусти, журчала вода одного из бесчисленных фонтанчиков Рима.

XLV

Хотя следующий день выдался удивительный — Рим был залит солнцем, синева неба чисто-римская, Испанская лестница в цветах, особенно черен кипарис на подъеме via Pinciana, и ослепительно сияют в лазури колокольни Trinita, — Ольга Александровна встала невеселая. Ей не нравилось отсутствие Алеши. Что-то теснило ей сердце.