Читаем без скачивания Крепость (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Ваше величество, а можно вопрос? — не унимался отец Михаил.

Ну что тебе надобно, старче? Я уже чуть не завопил. Но сдержав себя, милостиво улыбнулся:

— Что, батюшка?

— Скажите, почему допущена историческая несправедливость? О Москве в летописи упомянуто в одна тысяча сто сорок седьмом году, а о лесе на Череповеси — в духовной грамоте Дмитрия Донского от триста восемьдесят девятого года. Почему бы городу не вести свое отсчет с этой даты? А монастырь основан в триста шестьдесят втором году. Можно хоть ту дату взять, хоть другую.

— А ещё можно от тысяча триста двадцать седьмого года, — хмыкнул я.

— Почему от тысяча триста двадцать седьмого года? — не понял иерей.

— Так в легенде-то идет речь о солнечном затмении, — пояснил я. — А оно как раз и случилось в тысяча триста двадцать седьмом году от Рождества Христова. Правда, в легендах часто бывает, что какие-то яркие события, что отстоят друг от друга на много лет, упоминают рядом. Это как с тремя богатырями. Добрыня Никитич жил во времена Святослава и Владимира, Илья Муромец — чуть позже, а Алеша Попович — тот вообще погиб на реке Калке. Но коли легенды да былины взять, так все они вместе жили, дружили.

Священник погрустнел. Явно он был удивлен познаниями императора в истории своего края. Чтобы его утешить, я сказал:

— А кто мешает Городской думе Череповца взять за дату основания ту дату, которая вам понравится и на которую имеется исторический документ? Принимайте, утверждайте у губернатора хоть тысяча триста двадцать седьмой год, а хоть и любой другой. А чем плоха ваша нынешняя дата? Понимаю, восемнадцатый век — это вам не четырнадцатый, зато все четко и понятно. Имеется Указ императрицы — и точка.

Батюшка пытался ещё что-то сказать, но я нахмурился и иерея, задолбавшего императора странными вопросами, быстренько вытеснили куда-то на периферию. И правильно. В следующую свою поездку прикажу — никаких историков-краеведов. Если мне что-то будет интересно — сам почитаю, без агрессивной рекламы. А теперь бы закругляться с официальной частью и перейти ко второму разделу. Тоже официальному, но более важному. Где же то поле, на котором мы поставим будущий металлургический гигант? Завод, что заполонит всю Россию чугуном и сталью, да ещё и в Европы с Америками начнет продавать лучший металл в мире.

Вставка с котом

Сегодня я проснулся раньше обычного. Еще не продрав глаза, осторожно высвободил руку, чтобы погладить по голове Соню.

Погладил… Что такое? Почему-то волосы на голове моей любимой стали жесткими. Открыв один глаз, чуть не офигел — мало того, что они стали жестче, так еще и превратились из темно-русых в рыжие… Нет, что-то не так.

Открыв второй глаз, осознал, что это не голова супруги, а задница… виноват, задняя часть моего кота Василия. Сначала даже не поверил… Но хвост…

Этот рыжий кровопийца вольготно развалился, заняв всю подушку, а бедная головушка Сонечки скромно ютилась на уголке.

— Вася, а у тебя совесть есть? — мрачно поинтересовался я.

Кот лениво взмахнул хвостом, давая понять, что такой роскошью, как совесть он не обременен, а вообще, пусть императрица радуется, что ей оставили хотя бы краешек.

Я затеял почти безнадежную борьбу, пытаясь отбить для жены ее подушку. Васька сопротивлялся, но в конце концов согласился на половину.

Нет, все-таки, я пока еще император! Неслыханная победа! В схватке с котом удалось одержать верх. Половина подушки — это классно! Поверьте, посложнее, нежели победить какую-нибудь Германию или Францию.

Глава 20

Зеркало

Царскосельский дворец часто связывают с именем моей великой предшественницей — Екатериной Второй, хотя императрица не очень-то его любила. Как слышал, что она даже называла дворец «взбитым кремом», считая его старомодным.

А мне Царскосельский дворец очень нравился. И само Царское Село всегда нравилось. И в той моей жизни, да и в этой. Этакий «городок в табакерке». Но сейчас он гораздо красивее, нежели был (или будет?), в двадцать первом веке.

И мои министры, и руководство Генерального штаба, если хотели меня отыскать, то искали именно в Царском Селе. Кстати, я распорядился, чтобы особо приближенным лицам, вроде Джугашвили и Шапошникова с Говоровым, в Царскосельском дворце выделили отдельные комнаты. Не то, чтобы вышеуказанные господа стали там жить, но, чтобы у них было место, где в случае военных действий можно работать. Мне не жалко, комнат здесь столько, что полк разместить можно, а людям приятно.

Еще собственные покои имелись у Мезинцева и у Пегова. Но про это особо не распространялись, хотя и тайны из этого никто не делал. Впрочем, мне кажется, что все о том прекрасно знали. Но здесь не обошлось без интриг и обид. Те министры, что не были удостоены личными покоями во дворце, обиделись. Тот же Кутепов, что раньше был вхож в Царскосельский дворец к императору Николаю Александровичу, узнав, что ему-то комнатенки не досталось, жутко расстроился и целую неделю сказывался нездоровым и посылал ко мне своего заместителя. Пришлось через того же заместителя намекнуть — мол, ежели, министр внутренних дел так болен, так может лучше уйдет в отставку? На следующий день Александр Павлович уже был самолично, и абсолютно здоров.

М-да…

Юной императрице тоже Царскосельский дворец нравился больше, нежели Зимний. Особенно полюбилась Сонечке Янтарная комната, именуемая, кстати, Кабинетом. Именно так, с большой буквы.

Софья могла бывать там часами, а я, когда заходил и любовался благородной желтизной старинного янтаря, постоянно вспоминал о том, что в моем мире Янтарная комната так и пропала, а то помещение, что обожают братья-китайцы, совсем не то.

Жаль, что в свое время я лишь один раз был в Янтарной комнате, да и то, отстояв огромную очередь. Разумеется, не запомнил и половины того, что видел, так что, теперь даже и сказать не могу — отличается ли настоящая комната от реконструкции?

Я теперь бывал в Зимнем дворце не слишком часто. Если только по каким-то дежурным мероприятиям, вроде вручения орденов или генеральских погон.

Можно бы и это переместить в Царское Село, но не стоит. Все-таки, Зимний дворец в какой-то мере — символ самодержавия. Еще в Зимнем я разбирал корреспонденцию и читал донесения, не требующие немедленного ответа или те, что можно было спихнуть на какое-нибудь ведомство или канцелярию. Так, например, я запретил присылать мне прошения о разводе между супругами, препоручив их решения Святейшему Синоду. Все-таки, коли семья у нас в ведении Церкви, так пусть церковь всем и занимается. Да Синод раньше сам этим и занимался. Не знаю, отчего это дедушка сам захотел впрягаться в семейные распри?

Еще я запретил присылать ко мне челобитные о смене фамилий. Не то, чтобы мне было жалко, что какой-нибудь верноподданный пожелает поменять свою старую фамилию Вошь-Колупа на Атом, или Уродцев вдруг захочет стать Красавиным, но жаль собственного времени. Есть губернаторы, есть полицейские учреждения, вот пусть они и решают.

В Зимнем дворце я разбирал прошения, связанные с изобретениями и открытиями. Конечно же, «изобретения», вроде «секретного пороха, взрывающегося только в русских винтовках» или «электрического фонаря, приставленного на ствол ружья, чтобы находить противника в темноте», отметались даже не на уровне секретаря, а где-то ниже. Но порой и до меня «прорывались» бумаги, озаглавленные весьма интригующе. Чего, скажем, стоит такое — «Волшебный нож, который при метании втыкается точно в цель»! Как я и думал — описывается некий нож, в котором имеется полость, куда закатывается (?) маленький кусочек ртути. При метании ртуть перемещается к кончику лезвия, и клинок обязательно попадет в цель. Помнится, про этот «секретный» нож десантников я слышал еще в детстве. Один парнишка с соседнего двора уверял, что его брат служил в десантуре, а там им и выдавали такие ножи.