Читаем без скачивания Пантера: время делать ставки - Наталья Корнилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тесноватые такие купе, — сказал Сванидзе, живший по принципу Льва Толстого «Не могу молчать!», и, что характерно, «не могу долго молчать».
Замечание Сванидзе о тесноте купе было воспринято попутчиками в неожиданном ключе. Мать семейства въехала пухлым локтем под ребра своему мужу и зашептала:
— Саша, быстро иди в свое купе! Саша, иди в свое купе! Видишь, тут и так тесно. А то ведь начальнику поезда можно пожаловаться… и тогда…
— Да я же ничего такого… — глухим шепотом оправдывался мужчина. — Я только чуть-чуть…
Сванидзе поспешил вмешаться в жаркий диалог:
— Да и я ничего такого, товарищи. Сидите, сколько вам нужно. Просто я всякий раз, проезжая по железной дороге, замечаю, что у нас в стране тесные и тряские купе. Не говоря уже о плацкартах.
Тут мужчина перепугался еще больше и бочком-бочком выдавился из купе. Супруга проводила его неодобрительным взглядом a la «поделом тебе, старый невежа! Не садись, невежа, не в свои сани!».
Сванидзе разложился ужинать. Волей-неволей я присоединилась к нему. Берт Эдуардович нарезал лимонов и вынул бутылку коньячку, которую с очаровательной непосредственностью предложил распить всем присутствующим.
Мамаша ухватилась за своего сыночка с такой самоотверженной стремительностью, словно мы предложили овердозу героина. На ее лице возникло решительное выражение: не дам растлить дитятю!.. Пятнадцатилетнее дитятко-акселерат, на голову выше меня ростом, вращало мутноватыми глазками и, кажется, мало воспринимало происходящее. Было в его лице что-то… гм… недоразвитое, что ли.
В этот момент в купе заглянул отец семейства и уже не посмел отказаться от вежливого приглашения Альберта Эдуардовича. Пугливо косясь на супругу, проверяющую под столом наличие в сумке энного количества съестного, мужик выпил коньяк и тут же был оделен двумя громадными бутербродами на закусь. Этих бутербродов с лихвой хватило бы на то, чтобы закусить бутылку водки калибром 0,7 литра; тем не менее бедный мужик старательно прожевал их под пристальным взглядом бдительной супруги.
Она ткнула его под ребра, уже в который раз, и истово зашептала:
— Саша, ты не опьянел?
Я едва сдержала смешок.
— Что? — отозвался он.
— Ты не опьянел?
— А? Как? Не-е.
— Ты закусывай, — усердно нашептывала та, — побольше закусывай. И вообще больше не пей. Понятно?
— А?
— Не пей!
— Кгрр…хм! — басовито прочистил горло Сванидзе с самым серьезным и значительным видом. — Значит, надо за знакомство. А то нам предстоит ехать в одном купе больше двух суток, и не быть при такой постановке вопроса знакомыми друг с другом — это, я полагаю, дурной тон. Меня зовут Альберт, — представился он, — если угодно — Эдуардович. Она — Мария.
Семейство переглянулось. Отвело глазки. И еще раз переглянулось. Наконец нерешительно заговорил мужчина, который, верно, несколько очеловечился после принятия стопки коньяка и обнаружил полногласный дар речи:
— Гм… это… меня зовут Але-кса… Саша.
— Алекса-ша? Своеобразно, гм, — похвалил вальяжный Сванидзе. — Как у Меншикова, когда светлейший еще торговал пирогами: Алексашка.
Мужик заморгал и продолжал с усилием, словно говорил под дулом пистолета:
— А это… я… это, вот, моя жена Ноябрина Михайловна. А это мой сын Игнат. Он — студент. То есть он почти студент. Скоро…
— Ну что же, пусть будет студент, — великодушно разрешил несколько охмелевший Альберт Эдуардович, — студент — это прекрасно. Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus. Маша, я возьму у тебя вот этой ветчины, она очень ароматная… — И, не дожидаясь ответа, без церемоний отрезал несколько сочных ломтей, молниеносно проглотив два, а прочие стал предлагать соседям.
Алексаша послушно сжевал свою порцию, Ноябрина Михайловна же есть не стала и опасливо положила свой кусок на стол. Ее глазки бегали.
Выпив с полбутылки, Сванидзе стал весел и остроумен. Впрочем, если первое было очевидным, но насчет остроумия могли возникнуть разные мнения. Впрочем, самому себе Альберт Эдуардович всегда казался просто-таки Жванецким застольной беседы.
— Сссмешная жизнь, смешной разлад, — говорил он, — так было и так будет после… вы, Алексаша, кто по профессии, позвольте полюбопытствовать? Кто? Впрочем, я сам угадаю. Вы, Ноябрина Михайловна, очевидно, служили во флоте, раз так умело сигнализируете своему мужу?
Мать семейства вздрогнула всем телом и заколыхалась, словно батут, на который упал незадачливый спортсмен.
— Я угадаю, — продолжал развеселившийся Сванидзе, — все-таки с моей профессией надо видеть людей насквозь. Ну что же, судя по вашим ладоням, любезный Александр, вы — человек физического труда. Однако же вы скорее астенического, нежели крепкого телосложения, потому позволю себе предположить, что ваша работа не связана с задействованием большой физической силы. Далее. Вы — человек нервный, на что указывает тик вашего правого века. Так как ваша семья не дает оснований предположить, что она треплет вам нервы, то вытекает естественный вывод: нервы уходят на работу. Нервная физическая работа без задействования физической силы — что это? В вашем багаже я видел контрольно-измерительный прибор штангенциркуль. В быту он едва ли применим. Отсюда следует вывод, что это рабочий инструмент. Сопрягая все вышесказанное, я прихожу к логичному выводу, что вы — контролер на каком-либо заводе и проверяете качество продукции.
Бедный Алексаша вел себя так, словно Берт патолого-анатомировал его заживо. Он дрожал и сокращался, как гусеница. Я прервала милый монолог Альберта Эдуардовича:
— Надеюсь, вы понимаете, Александр, что все сказанное выше просто шутка. Просто по роду деятельности Альберт Эдуардович привык наблюдать и делать выводы. А вы, прошу меня извинить, оказались удачным для того объектом.
— Только он, значит, не контролер, — впервые за все время подал голос сынок семейства, преглупо при этом ухмыльнувшись, — он — школьный учитель физкультуры.
Альберт Эдуардович перевел взгляд с отца на сына и громко, с удовольствием, расхохотался. Смеялся он академично, не меняя положения тела и равномерно поднимая и опуская нижнюю челюсть.
— Ну конечно, — отсмеявшись, заявил он, — учитель физкультуры! Нервная работа, физическая… все правильно. Вот тут какая штука. Ну что же, Алексаша… извините. Давайте еще немного коньячку. Тем более вон какая закуска, значит.
Последняя ссылка была излишней: закуску Альберт Эдуардович полностью заимствовал у меня. Уже были съедены и ветчина, и курица гриль, и даже маленькая сиротливая баночка красной икры. На мою долю остались лишь чай в пакетиках, чайная же колбаса, хлеб и упаковка упадочных сосисок. Ибо, несмотря на изрядную худобу, гражданин Сванидзе отличался значительной прожорливостью, превосходящей (как это ни невероятно) даже его болтливость.
Алексаша пугался происходящего до третьей стопки. После третьей же он оживился настолько, что даже спросил:
— А вот вы, Альберт… э-э-э… Германыч, кто… ы-ы… по профессии?
— Германыч — это в рекламе про Ивана Таранова, — улыбнулся Берт, — а я Эдуардыч.
— А?
— Проехали. Так вот, по профессии я следователь Московской прокуратуры. Да не Генеральной, — добавил он, увидев, как съежилось все семейство. Не дай бог, еще попрыгают друг в друга, как складные матрешки!
Я вступила в беседу:
— Какая разница, все равно Берт Эдуардыч не при исполнении. Так что бояться нечего, даже если совесть нечиста.
— А мы… мы едем в Москву, — доложил Алексаша, неуловимо напоминая мне кого-то. — Жена моя, Ноябрина Михайловна, и сын, Игнат… он студент… почти.
— Я понимаю… — несколько недоуменно произнес Сванидзе, но тут в тему тучно ввалилась матушка семейства:
— Мы ведь и сами московские, поехали вот отдохнуть на море. Мы обычно всегда ездим… Ты как сидишь, Игнат? Не сутулься. Выпрямь плечи… ага, вот так. Мы — из Москвы. А в Сочи отдыхать ездили, да вот только мой брат, сводный, Иван Алексеевич, вызвал нас немедленно.
— А это жена моя… Ноябрина Михайловна, — сдавленно бормотал Алексаша, пряча за тонкими губами частокол железных зубов.
— Да что вы, в самом деле? — пожал плечами Сванидзе, наливая еще коньяку. — Такое впечатление, словно я вызвал вас на допрос. Надеюсь, вам известно, что Волга впадает в Каспийское море?
— Это Игнат… он должен знать, — прошептал Алексаша, старательно шевеля губами. — Он ведь у нас почти… студент.
— Вот и прекрасно, — с досадой сказал Альберт Эдуардыч. — Мария, будешь коньяк?
— Нет, спасибо.
— Ладно. Пойдем покурим в тамбур. Или ты не куришь? Куришь? Ну так просто выйдем.
Я последовала его совету. В тамбуре Альберт Эдуардович, морщась, закурил и, выпустив несколько колечек дыма, произнес: