Читаем без скачивания Практические занятия по русской литературе XIX века - Войтоловская Львовна

Обратимся к портретам Пугачева по ходу дальнейшего развития сюжета «Капитанской дочки». По меткому выражению Г. А. Гуковского, «мужицкий царь дал герою право и счастье, которых ему не дали императорские чиновники»[217].

Следующий портрет Пугачева дан в той же манере пушкинских беглых зарисовок и состоит буквально из одного штриха, вновь по–иному характеризующего пронзительные пугачевские глаза. Но здесь речь идет уже не от лица Гринева, а попадьи Акулины Панфиловны, у которой в беспамятстве лежала Марья Ивановна. «И ведь пошел окаянный за перегородку; как ты думаешь! ведь отдернул занавес, взглянул ястребиными своими глазами! и ничего… бог вынес! А веришь ли, я и батька мой так уж и приготовились к мученической смерти» (8, ч. 1; 328). Слова «окаянный» и «ястребиные» глаза, относящиеся к Пугачеву, конечно, не придуманы самой попадьей, а подхвачены ею из множества тех осуждающих слов, которые так часто произносились в адрес Пугачева среди мелкочиновного и мелкопоместного люда, особенно в тех местах, где бушевало восстание.

«Окаянный» — слово ругательное. «Ястребиные» по существу не что иное, как хищные глаза, т. е. страшные. Таким образом, попадья говорит о Пугачеве, приближаясь к тому определению — «страховитый взор», которые дал взору Пугачева корнет Пустовалов. Пугачев, однако, не подтвердил справедливость тех слов, которыми кляла его попадья. Он просто пожалел ее «племянницу».

Только вернувшись домой, Гринев узнал от Савельича, что Пугачев и «вожатый» — одно и то же лицо. «Я изумился. В самом деле, сходство Пугачева с моим вожатым было разительно» (8, ч. 1; 329).

И тут один за другим следует три портрета Пугачева, которые раскрывают его с разных сторон.

Гринев находился в раздумье: он должен был ехать, но боялся покинуть Марью Ивановну в ее тяжком положении. В это время пришли его звать к Пугачеву. «Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин сидели в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и блистающими глазами… С любопытством стал я рассматривать сборище. Пугачев на первом месте сидел, облокотись на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком. Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого. Он часто обращался к человеку лет пятидесяти, называя его то графом, то Тимофеичем, а иногда величая его дядюшкою. Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе, об успехе возмущения, о будущих действиях. Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачева. И на сем‑то странном военном совете решено было идти к Оренбургу: движение дерзкое и которое чуть было не увенчалось бедственным успехом! Поход был объявлен к завтрашнему дню» (8, ч. 1; 330).

Следует сопоставить приведенный текст с тем документальным материалом, который послужил Пушкину для создания картины «странного военного совета». Вполне возможно, что для описания обстановки, в которой проходил военный совет, Пушкин мог опираться на отрывок из раздела Д. «Конспекты, выписки и наброски»: «Пугачев за всем смотрит сам не только днем, но и ночью. С сообщниками часто обедает и вместе пьет — они сидят в шапках и в рубахах и поют бурлацкие песни» (9, ч. 2; 769). Для характеристики взаимоотношений Пугачева с его соратниками студенты указывают на «Историю Пугачева», главу третью, в которой, как пишет Пушкин в примечании, он основывается на рассказе Дмитрия Денисовича Пьянова: «…они оказывали ему наружное почтение, при народе ходили за ним без шапок и били ему челом: но наедине обходились с ним, как с товарищем, и вместе пьянствовали, сидя при нем в шапках и в одних рубахах и распевая бурлацкие песни…» (9, ч. 1; 27).

Переходя к портрету самого Пугачева, отмечаем, что к уже известному Пушкин добавил в сущности одну только фразу, но она преобразила внешний облик Пугачева: «Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого». В лице Пугачева нет здесь ничего противоречивого, никакой двойственности, которая по–разному, но неизменно отмечалась Пушкиным. Сейчас лицо Пугачева спокойно. Студенты полагают, что Пушкин использовал в описании внешности Пугачева воспоминания И. И. Дмитриева, видевшего его в момент казни: «Я не заметил в чертах лица его ничего свирепого» (9, ч. 1; 148). Пушкин подчеркивает, что в окружении своих, принимая важное решение, Пугачев спокоен, серьезен. Он занят делом, от правильности решения которого зависит будущее многих, и он дает своим товарищам возможность высказаться по всем вопросам, связанным с осадой Оренбурга. Той же сосредоточенностью и спокойной деятельностью дышит вся фигура Пугачева. Чувствуется его уверенность в себе: от его военного опыта, правильной стратегии, умелости зависит успех дела. Эта уверенность чувствуется даже в его позе, в широком кулаке, подпирающем черную бороду. Кстати, в известном письме Екатерины II Вольтеру о Пугачеве есть слова, свидетельствующие о смелости и энергии Пугачева: «Он не умеет ни читать, ни писать, но это человек крайне смелый и решительный», — писала императрица. Не веря в возможность победы стихийного крестьянского восстания, Пушкин тем не менее видел много нового в том, что нес с собой Пугачев. Ему нравились свободные товарищеские взаимоотношения Пугачева и казацких старшин на «странном военном совете», где «все обходились между собою, как товарищи, и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю». Эта картина — прямой контраст тем бюрократическим заседаниям офицерско–чиновничьих военных советов, где все вопросы рассматривались формально. Пушкин же с явной симпатией рисует патриархальную простоту между верхушкой и управляемой массой в войсках Пугачева.

Портрет Пугачева на военном совете Пушкин дает в окружении соратников из казацких старшин. Пушкин кратко зарисовывает фигуру, позу, кулак, бороду. Черты лица Пугачева разгладились. Теперь уже ясно видно, что они «правильные и довольно приятные». Пушкин подсказал, дал направление, а читатель уже сам ищет причины этой перемены в психологическом состоянии героя.

И так обычно: из пушкинских портретов читатель получает толчок, направление собственным мыслям и сам уже додумывает психологическое состояние героя, проникается его настроением, чувствами.

В следующей картине Пугачев слит со своими товарищами в общем высоком чувстве. Чувство это рождено песней: «Общий высокий тон повести связан с песней. Иногда песни, идущие в эпиграфах, незаметно переходят в текст пушкинской прозы»[218]. Высокое начало повести придает Пугачев своими речами, иносказаниями, поговорками, пересказами сказки, любовью к песне, участием в ее исполнении. Он вносит в повествование стихию высокой народной поэзии, народной речи.

В приведенных выше студентами документах говорилось, что Пугачев с сообщниками «поют бурлацкие песни». Приняв решение идти к Оренбургу, Пугачев обратился к товарищам: «Ну, братцы, затянем‑ка на сон Грядущий мою любимую песенку.

Чумаков! начинай!» Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором:

Не шуми, мати зеленая дубровушка,Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.

Эта песня, называющаяся в чулковском «Песеннике»[219] разбойничьей и относящаяся по традиции к Ваньке Каину, приведена в повести Пушкина целиком. Пугачев и его товарищи пропели ее от начала до конца. Пушкин называет ее не разбойничьей, а бурлацкой[220]. В–песне говорится о том, что крестьянский сын держал ответ перед государем, как «воровал, с кем разбой держал». Выслушав признание это, «государь–царь» вынес ему приговор:

Я за то тебя, детинушка, пожалуюСреди поля хоромами высокими,Что двумя ли столбами с перекладиной.

Гринев вспоминает о том, как пели эту песню пугачевцы: «Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным — все потрясло меня каким‑то пиитическим ужасом» (8, ч. 1; 331).

То, что Пушкин дал возможность своему герою так почувствовать народную песню и людей, поющих ее, свидетельствует, по мнению В. Непомнящего, о высокой оценке Пушкиным Гринева[221].

Портрет Пугачева, когда он остался «глаз на глаз» с Гриневым, очень выразителен: «Несколько минут продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на меня пристально, изредка прищуривая левый глаз, с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему» (8, ч. 1; 331).