Читаем без скачивания Дубровинский - Вадим Прокофьев

Вспоминая об Иноке, его встречах с Лениным, Надежда Константиновна Крупская свидетельствовала: „В 1905 году Ильич увидел Иннокентия на работе. Он видел, как беззаветно был предан Иннокентий делу революции, как брал на себя всегда самую опасную, самую тяжелую работу – оттого и не удалось Иннокентию побывать ни на одном партийном съезде: перед каждым съездом он“ систематически проваливался. Видел Ильич, как решителен Иннокентий в борьбе: он участвовал в Московском восстании, был во время восстания в Кронштадте. Иннокентий не был литератором, он выступал на рабочих собраниях, на фабриках, его речи воодушевляли рабочих в борьбе, но, само собой разумеется, никто их не записывал, не стенографировал». Позже, вспоминая 1908 год, Крупская писала: «…Ильич видел, что никто так хорошо с полуслова не понимает его, как Иннокентий… Ильич в то время сильно привязался к Иноку…» Это понимание с полуслова, эта привязанность не возникают вдруг. И наверное, узы дружбы, привязанности, понимания сплели свой первый узелок в ноябре 1905 года.

Глава VII

В Петербургском комитете сказали, что он должен как можно скорее ехать в Москву. Его «командировка» в Кронштадт оказалась, к сожалению, кратковременной. Да, к сожалению. Он не чувствует за собой вины, и все же на душе очень и очень скверно. Восстание подавлено, и сотни моряков пойдут под суд, военно-полевой суд. А это для многих означает расстрел. Правда, петербургский пролетариат уже выступил в защиту кронштадцев. И сейчас не те времена, когда с такими выступлениями можно было бы не считаться. И все же скверно.

Николаевская дорога работает исправно. А остальные дороги московского узла бастуют. Да и не только московского. По приезде в Москву нужно поставить перед комитетом вопрос о Николаевской. Ведь случись восстание в столице или в первопрестольной, и правительство сможет по этой дороге перебрасывать войска.

Сегодня в голову лезут мрачные мысли. К тому же в Кронштадте ухитрился простудиться, и снова душит кашель, и опять появилась кровь. И сжимается сердце. Дочки выросли, а ведь он и не видел, когда и как. Наездами, наскоками и по большей части ночью бывал он дома. Заставал дочерей спящими, удивлялся, если замечал, что детские кроватки заменили новыми, уже почти взрослыми. Как редко ему выпадало поиграть с дочурками, взять их на руки и побежать куда-нибудь в лес или к реке, слышать счастливый смех и самому быть счастливым!

Говорят, что от таких мыслей люди раскисают. Нет, это неправда. Конечно, веселее на душе не стало. Душа – черт знает, что это такое, но она есть, только вот слово-то это попы и поэты уж очень засидели, как мухи оконное стекло.

Дубровинский никак не может найти удобную позу на жесткой полке вагона. Крутится, кашляет, пытается заснуть, но не спится. Не вслушиваясь, слышит приглушенные голоса.

Соседи в купе – по одежке и не поймешь кто. Не то городские крестьяне, не то деревенские горожане. Но, видать, «выбились в люди». По всей видимости, приторговывают, пообвыкли в городах, но корень их все равно на селе. Вполголоса и не таясь рассуждают о том, как «суседи барина своего пожгли, честь честью, всем миром. А самого упредили, чтоб все было без греха».

Да, мало еще, очень мало внимания обращают большевики на деревню. Пролетариат уже взялся за оружие, вот-вот вспыхнет восстание. Даже армия и особенно флот начинают открыто переходить на сторону рабочих, а деревня все еще на уровне пугачевщины. Раскачивается, осенив лоб крестным знамением, жжет, ломает ненавистное, помещичье и подгребает под себя землю. Это именно бунт земли, в который еще предстоит внести революционное сознание.

С этими мыслями приехал в Москву и не утерпел – поделился с членами МК. Не он один, оказывается, настороженно и с надеждой прислушивался к грозному гулу, доносящемуся из деревенской глуши, не он один думал о той силище, которую таит в себе мужик, не он один прикидывал, как бы этого Антея организовать, и тогда он станет надежной опорой и союзником рабочих.

Кто-то из комитетчиков горько посетовал, что, кажется, придется варьировать старый народнический лозунг «земля и воля». Дубровинский не сдержался.

– Вы только вслух об этом не говорите – засмеют. – И вдруг засмеялся сам, представив себе, как большевики подлаживаются под эсеровскую вывеску.

– Нам ни у кого не надо перенимать и варьировать. Глубинное крестьянство идет за рабочими, за нами, хотя самому ему кажется, что оно идет за эсерами. А эти простачки воображают, что деревня за ними, и плетутся в хвосте у конституционных демократов. И Дядько прав: не исключена возможность ближайшей борьбы за конечные цели – об этих именно лозунгах приходится теперь думать.

Никто не возражал, и только Шанцер простуженным голосом проворчал что-то о «нашей правой блудливой руке» – так он неизменно величал меньшевиков и не уставал зло издеваться над ними.

Только теперь Дубровинский как следует мог познакомиться с членами Московского комитета РСДРП. Он и раньше встречался с некоторыми из них, но теперь они вместе и составляют одно целое.

Сразу бросалось в глаза, что всю работу Московской организации направляет Шанцер, или Марат, под этой кличкой его знают и в комитете и на заводах и фабриках. Это старый революционер с тюремным стажем, с закваской ссыльных. Он же и представитель ЦК в Москве.

С Розалией Землячкой Иосиф Федорович знаком давно.

Землячка очень обрадовалась приезду Дубровинского. Людей не хватает, а тут еще такие невосполнимые потери – Бауман, Грожан. Иннокентий рассчитывал, что Розалия Самойловна вновь пошлет его в район, на фабрики, как это было в первый день по выходе из Таганки. Он даже улыбнулся этим недавним воспоминаниям.

– Вы чему радуетесь? Иннокентий расхохотался.

– Да вот припомнил, как вы огорошили меня и Носкова. Как это вы тогда поучали членов ЦК: «Там сейчас основная работа, товарищи! Нужно поднимать низы, а вы в тюрьме уже немного отвыкли от этого». А? Ловко! И не на тюрьму вы намекали, а на то, что члены ЦК от низов оторвались, особливо в скверные дни примиренчества. Не так ли?

Теперь уже смеялась и Землячка.

– А помните, как Борис раскипятился? «Черт знает что! – орет. – Мы, по-вашему, должны проходить снова выучку от кружка?»

– Где он, кстати? В Москве?

– Нет, потолкался, потолкался в белокаменной и уехал в Иваново.

– Ну что же, я ведь тогда ему акафист прочел па-счет того, что вы в конце концов правы, отстали мы малость. Прикажете проходить искус до конца, снова в район?

– Район от вас не уйдет. Считайте, что вы закреплены за Рогожско-Симоновским. От него и в Московский комитет войдете. Но пока есть одно очень важное дело – поставить свою газету, свой комитетский орган. Андрей Квятковский уже хлопочет, и вам нужно заняться этим. Официальным представителем от МК в редакцию войдет Васильев-Южин.