Читаем без скачивания Ветер перемен - Андрей Колганов

Впереди маячил конец сборов и аттестация. По ее итогам наши курсанты преобразились: большинство было аттестовано по седьмой должностной категории – на военкомов батальона, несколько человек – на военкома полка. Мне же единственному досталась десятая категория – военком бригады. То ли приняли во внимание мой дооктябрьский стаж, то ли должность в ВОХР, приравненную к военкому дивизии, то ли еще какие соображения – но теперь в случае призыва на военную службу я имел полные основания цеплять себе в петлицы по красному эмалевому ромбу с посеребренной окантовкой.

По возвращении в Москву вечером 27 марта, после свидания с Лидой – такого короткого! – со следующего утра окунаюсь в повседневную работу. С удивлением и раздражением обнаруживаю, что в протоколе заседания коллегии ГЭУ от третьего февраля сего года решения сформулированы таким образом, что все дело проектирования цельнометаллических самолетов передается исключительно в ведение ЦАГИ НТО ВСНХ под руководством А. Н. Туполева. А ведь я-то на заседании решительно возражал против такой монополизации, и члены коллегии меня в большинстве вроде бы поддержали. Как же этот жук ухитрился протащить свою формулировку в окончательный документ? Нет, это дело надо поломать, и немедля, не откладывая на понедельник! Беру копию протокола и иду к Манцеву…

Поскольку на сборах политсостава регулярное чтение газет было непременной обязанностью курсантов, все текущие политические события никак не могли пройти мимо меня. Можно было видеть, что Зиновьев, отставив (пока?) в сторону полемику по вопросу о построении социализма в одной стране, принялся вовсю эксплуатировать антикулацкую риторику и находил в этом не то чтобы очень широкую, но и немалую поддержку среди местных партийных работников. Приближалась XIV партконференция, и, похоже, бывший председатель Исполкома Коминтерна намеревался устроить смотр своих сторонников перед съездом РКП(б), который должен был состояться в декабре в Ленинграде, его вотчине.

Происходило некоторое шевеление в верхах по вопросам военного строительства. Политбюро 19 февраля постановило: «Для разрешения вопросов, связанных с обороной страны, создать комиссию в составе тт. Рыкова, Каменева, Фрунзе, Дзержинского, Рудзутака и Сокольникова. Назначить председателем комиссии т. Рыкова и его заместителем т. Фрунзе». Не сыграла ли тут роль и наша с Рейнгольдом Берзиньшем записка о военной промышленности? Надо не оставлять это дело. Командировка в Германию в прошлом году, а теперь длительные сборы натолкнули меня на ряд мыслей, которые надо бы поотчетливее сформулировать, а потом не грех и поделиться ими с высшим военным руководством.

Бухарин с Преображенским продолжали обмен полемическими статьями по вопросу о законе первоначального социалистического накопления. Мою статейку в «Социалистическом хозяйстве» (как и другие статьи, касавшиеся их дискуссии) они оба дружно проигнорировали, вцепившись исключительно друг в друга. Журнал «Прожектор» по-своему откликнулся на эту полемику, опубликовав дружеский шарж, где наши спорщики в костюмах оперных Онегина с Ленским пуляют друг в друга из дуэльных пистолетов свернутыми в трубочку машинописными листами…

Когда после первого рабочего дня я вернулся домой, мои мысли повернули в сторону недавних воспоминаний о двадцатом годе – о стычке близ мостов через Иссу и о странных бандитах, тащивших в Ригу часы и книжку французских стихов. Первым делом, конечно, тщательнейшим образом осматриваю часы. Ничего. Никаких знаков, надписей, записочек внутри корпуса, в том числе и в механизме, под внутренней крышкой. Куда же – и, главное, кому и зачем? – они несли все это? Надо получше вспомнить, что за слова звучали тогда в прибрежном ивняке. Теперь ведь это и мои воспоминания. Так что – напрягай память!

Легко сказать напрягай. Все было как сквозь плотную вату. Ведь контузия-то была нешуточная! Так, так, давай по порядку. Контузия нешуточная, да. Тогда почему же ты вообще очнулся так скоро? Ну вспоминай!

…Вспышка револьверного выстрела прямо в лицо – и удар. Как головой о стену. И сразу – провал в беспамятство. Нет, не сразу! Сначала пошатнулся, попытался взмахнуть руками, чтобы удержать равновесие – а они не слушаются! – упал лицом вниз, хлопнулся головой о сырую землю, и вот только тогда наступило беспамятство.

Точно – о сырую. Земля в пойме была пропитана влагой, наступишь на нее – и сочится под сапогами вода. Вот-вот – так и очнулся. Вся физиономия, включая рот и частично нос (хорошо, что частично, а то бы еще захлебнулся!), оказалась в воде. Оттого и прояснилось слегка в контуженой башке, и я услышал… Что же? Что услышал?

…Сначала – хлюпанье сапог по болотистой почве. Шаги. Неуверенные, неритмичные. Затем – стон, потом стало различимо хриплое дыхание. И уж после всего этого – голоса:

– …Непременно добраться до Риги… он поможет… я ранен…

Он? Кто – он? Он… Черт, да ведь называлось же имя! Не вспомнил тогда, на следующий день: сам еще от контузии не отошел. А имя было… Нет, не имя. Кличка! Профессия какая-то, вроде техническая. Кажется, механик? Нет. Тогда, может быть, кондуктор? Нет… Шофер? Тоже нет. Машинист? Машинист… Точно, Машинист!

И где же этого Машиниста в Риге искать? Голос: «Запомни адрес…» Нет, это не про Машиниста было сказано! Наоборот, про Машиниста: «Сам к нашей делегации не суйся!» К делегации? Какой делегации? О-о, ведь как раз тогда шли мирные переговоры с Латвией! Вот и делегация… Сам, значит, не суйся… А как же тогда? Ноймарк! Именно так! «Найдешь в Риге Ноймарка… – Затем опять стон, хриплое дыхание. – …Он тебя с ним свяжет… запомни адрес…» И вновь голоса уплыли, как будто меня обложили ватой. Вот как оно было!

Но ведь это не весь разговор… Не весь, чтоб меня ро́зорвало горой (всплыло вдруг из глубин памяти бабушкино еще выражение)! Дальше говоривший собрался с силами и выпалил с надрывом торопливой скороговоркой, которая пробилась сквозь окутавшую меня вату беспамятства:

– О сути дела – никому из них ни слова! Машинист поможет добраться до Ревеля, а там…

А там мое сознание вновь заволокло туманом, и больше ничего уже услышать не удалось.

Значит, Машинист… Но ни в своей памяти, ни в памяти Осецкого, как бы ни пытаться залезть в нее поглубже, решительно ничего на этот счет обнаружить не могу. Не помню такого псевдонима, хоть убей! Да, и еще ведь одно имя было – Ноймарк. А это кто же? Ну откуда мне знать! Гадать можно до бесконечности. И еще этот Машинист… Голова окончательно отказывается соображать, и приходится отправляться спать с твердым намерением завтра с утра, в воскресенье, навестить Лиду и тщательно осмотреть подаренный ей сборник стихов на французском языке. Это – последняя зацепка, которая дает еще надежду найти какие-то новые ниточки в столь странном деле.

Наутро, наскоро позавтракав, несусь на трамвай и вскоре объявляюсь в Большом Гнездниковском. Несмотря на проходящий пленум Исполкома Коминтерна, Михаил Евграфович оказался дома. Выяснилось, что до середины дня он свободен, поскольку в воскресенье в заседаниях пленума решили устроить перерыв. Дома, к счастью, была и Лида – не успела никуда упорхнуть по своим комсомольским делам.

– Лида, а книга стихов на французском, которую я тебе подарил, еще цела? – после обмена приветствиями и целомудренного поцелуя в щечку спрашиваю ее как будто ненароком.

– Цела, – несколько недоуменно отвечает она. – А что такое?

– Да вот вздумалось полистать.

Едва заметно дернув плечом, Лида встает с дивана, на котором она было устроилась у меня под боком, и через минуту возвращается, протягивая мне томик в темно-красном коленкоровом переплете без заглавия на обложке. Листаю. Страница, другая… Никаких отчеркиваний, или надписей, или других пометок не видно. Листаю дальше, внимательно, страница за страницей… Глаз цепляется за знакомые строчки Шарля Бодлера:

L’INVITATION AU VOYAGE[2]

Mon enfant, ma soeur,Songe á la douceur…

Ладно, пролистываю – сейчас не до поэтических красот. Нет, и дальше никаких помет не обнаруживается. Что еще? Корешок. Вроде все в порядке, все, как говорится, штатно. Если что в переплет и заделано, то это можно будет обнаружить, лишь основательно распотрошив книгу. Не хочется, но если не будет результата, то, возможно, и придется.

Еще что ускользнуло от моего внимания? Форзац. И что? Форзац как форзац, «мраморная» бумага… Стоп! Вот тут, кажется, следы не слишком аккуратной подклейки… Еще раз стоп! Незачем оповещать всех об этом открытии. Подожду, пока отец Лиды удалится по своим коминтерновским делам. О, кстати! Вдруг он знает, кто из наших дипломатов в Риге мог иметь псевдоним Машинист?

– Михаил Евграфович! – окликаю его. Он, как обычно, тактично удалился к себе в кабинет, чтобы не стеснять нас с Лидой. – Не поможете мне в одном вопросе?