Читаем без скачивания Ветер перемен - Андрей Колганов

– Михаил Евграфович! – окликаю его. Он, как обычно, тактично удалился к себе в кабинет, чтобы не стеснять нас с Лидой. – Не поможете мне в одном вопросе?

– Что за вопрос? – появляется он в дверях.

– Да вот, засело в голове, никак не могу отвязаться… Может, вы, случаем, знаете? У кого из наших дипломатов мог быть партийный псевдоним Машинист?

Лагутин задумался, затем пробормотал:

– Ну точно не у Чичерина… И не у Литвинова, он – Папаша… У Ганецкого? Нет, тот – Генрих… Может быть, Козловского? Вроде как и у него такого не было… Иоффе тоже отпадает… У Красина, ты сам знаешь, другие были… Нет, не помню, – решительно мотнул он головой. – Вертится вроде чье-то имя на языке… Но – нет!

– Ладно, – говорю, – нет так нет. Обойдусь.

– Тогда, молодежь… – Тоже мне молодежь нашел! Ненамного он меня и старше. – …позвольте мне снова за дела взяться. Работы по пленуму много.

Долго ли, коротко, но через какое-то время отправляюсь с Лидой на кухню помогать ей (или мешать?) готовить обед. Сегодня она решила покормить отца обедом собственного приготовления, а не потчевать его продукцией местного общепита, хотя и вполне, на мой вкус, сносной. Так что в кафе-столовую на крышу мы не пошли и за едой в домовую кухню с судками не направились, а священнодействовали у двух примусов.

Борщ, надо сказать, у моей комсомолки получился отменный, и Михаил Евграфович ел не торопясь, прямо-таки смакуя каждую ложку. В результате нашлось даже время поболтать за столом о делах на пленуме ИККИ.

– Внешне все выглядит корректно, – рассказывал Лагутин. – Конечно, дебаты о политической линии Коминтерна в конкретных странах весьма жаркие. Но проглядывает сквозь них еще кое-что. Зиновьев с Бухариным обмениваются замаскированными уколами, но кто в курсе дела, тот все это видит. И дело даже не в их личной пикировке на пленуме.

– А в чем, папа? – Лида не выдерживает и влезает с вопросом.

– Зиновьев ведет неприглядную возню в кулуарах, – осуждающе покачал головой Михаил Евграфович. – После того как упразднили пост председателя Исполкома и генерального секретаря Секретариата ИККИ, Зиновьев стал испытывать определенные затруднения с использованием фондов Коминтерна. Не хочу пересказывать грязные слухи, которые вокруг этого ходят, но та настойчивость, с которой Григорий Евсеевич пытается восстановить свое почти монопольное распоряжение нашими валютными фондами, наводит на грустные размышления.

Покончив с чаем, Лагутин аккуратно вытер губы полотняной салфеткой, сложил ее, одновременно поднимаясь из-за стола, бросил на скатерть и направился в прихожую. Лида двинулась за ним, и уже оттуда вдруг доносится громкий возглас ее отца:

– Красин! Ну конечно же Красин!

– Что – Красин? – переспрашиваю. О чем это он? Как-то не переключился еще с обсуждения коминтерновских дел…

Михаил Евграфович появляется из прихожей:

– Вот, вспомнил! Красин сейчас как раз в Москве, вернулся с сессии ЦИК Закавказской Федерации и как бы не завтра отбывает в Париж. Ты же с ним в нормальных отношениях, обратись к нему – он, скорее всего, должен знать, у кого из наших дипломатов какой был партийный псевдоним.

– Спасибо за совет, Михаил Евграфович! – горячо благодарю его. – А то вот засело, понимаете ли, как заноза…

Когда дверь за отцом Лиды захлопнулась, томик стихов все так же оставался в моих руках.

– Послушай, Лида, – поворачиваюсь к ней, – закипяти-ка мне чайничек.

– Только что ведь чай пили! – недоумевает она.

– Очень тебя прошу. Ну пожалуйста! – уговариваю ее возможно более ласковым тоном.

Пожав плечами, она идет на кухню, а я – следом.

Когда из носика чайника повалил пар, отрываюсь от поцелуя и, подхватив с кухонного столика книгу (совсем не помню – как она там оказалась? Вроде же не выпускал из рук…), раскрываю первый форзац и стараюсь держать место склейки точно над струей пара.

– Ты что творишь? – возмущается девушка, пытаясь выхватить книжку стихов у меня из рук. Уворачиваясь от нее, бормочу:

– Так надо… Очень надо! Погоди… сама увидишь…

Но вот, кажется, бумага форзаца начинает отставать от коленкора обложки. Пробую подцепить бумагу кончиком ножа… Нет, еще рано. Держу над паром еще. Лида уже не мешает, но смотрит недоумевающее, если не с осуждением. Так, попробуем еще раз… Есть! «Мраморная» бумага почти без усилия отклеивается, и…

Так и думал! Письмо! Письмо на тоненькой папиросной бумаге, написанное мелким бисерным, но хорошо читаемым, почти каллиграфическим почерком. Осторожно извлекаю бумажку и расправляю ее на столе, а Лида прижимается к моему плечу, тоже стараясь прочитать текст записки. Прочитанное заставляет меня глубоко вздохнуть. Я непроизвольно судорожно сглатываю слюну. Письмо гласит:

«Поездку нашего человека в Швейцарию или хотя бы в Германию пока организовать не удается. Между тем Н. (пусть земля ему будет пухом, он подхватил тиф и скончался в апреле) настолько перемудрил с доступом к основному номерному счету, что нами принято решение перевести с него средства и рассредоточить все 123 420 673 швейцарских франка по трем известным тебе номерным счетам с более привычным порядком доступа. К счастью, Н. успел рассказать о придуманной им дурацкой процедуре пользования счетом.

Ключ к счету – часы, которые вместе с этим письмом доставит курьер. Номер часов – основной элемент ключа. Но кроме того, и сами часы должны быть предъявлены для получения разрешения на операции со счетом.

Цифровой ключ к счету – переменный и образуется по следующему правилу:

1. От номера часов отнимается номер текущего года.

2. Полученное число умножается на номер месяца.

3. В числе, полученном в п. 2, третья и четвертая цифры заменяются на номер текущей даты.

Например, если сегодня 3 сентября 1921 года, то от номера часов отнимаем 1921, затем умножаем это число на девять, а в полученном числе третью и четвертую цифры заменяем на ноль и тройку соответственно.

В банке проделают ту же процедуру, и если полученные числа совпадут, то можно распоряжаться счетом. Его следует закрыть полностью и окончательно, а выписки с тех счетов, куда будут переведены деньги, предоставить с первой же оказией мне. Кому в Германии можно доверить поездку в Швейцарию по этому делу – решай сам. Однако ответственность как за успех дела, так и за абсолютное молчание твоего порученца – целиком на тебе.

16 мая 1920 года

– Что это такое? – шепчет девушка, тыча пальцем в записку. – Откуда? Откуда это у тебя?

Пришлось отвести ее в гостиную, посадить на диван и обстоятельно рассказать о том, что приключилось в июне двадцатого года в Себежском уезде.

– И что теперь делать? – растерянно спрашивает она.

– Тоже мне чекистка! – шутливо хватаю ее двумя пальцами за нос и тут же отпускаю. – Кто должен первым сообразить?

Но шутливость тут же слетает с меня. Положение донельзя серьезное. Хотя я и не стал ей рассказывать про Машиниста, Ноймарка и т. д., Лагутина и сама может догадаться, что в таком деле наверняка замешаны непростые люди.

– Самое разумное – пойти со всем этим напрямую к Дзержинскому, благо такая возможность у меня есть. Кто знает, какие люди из ГПУ могут быть причастны к операциям с этими счетами в Швейцарии? – сообщаю ей свои соображения.

Лида, не произнося ни слова, согласно кивает, а потом внезапно крепко обнимает меня, – да так крепко, что я, совершенно не к месту, невольно вспоминаю о навыках рукопашного боя. Ох и сильна девица!

– Задушишь! – сипло вырывается возглас из стиснутых легких.

Хватка немного ослабевает, затем безвольно разжимается, и Лида утыкается лицом мне в грудь. Однако этот момент слабости длится недолго. Она вскидывает голову и, глядя мне прямо в глаза, твердым, решительным голосом произносит:

– Да! Надо идти к Феликсу Эдмундовичу. Завтра же! Потому что мне очень не нравится та охота, которую пытаются вести за тобой. Теперь-то, пожалуй, ясно, из-за чего. И не спорь, – добавляет она, заранее отметая мои возражения, – ничего у меня на работе не случится, а за тобой надо будет присмотреть, пока все не закончится благополучно. И сегодня ты домой не пойдешь – останешься здесь.

– Помилуй, – восклицаю, – у меня ведь и пропуска в ВСНХ с собой нет. Как же я тогда завтра туда попаду?

– «Зауэр» у тебя с собой? Заряжен? – деловито спрашивает моя чекистка.

– Да. Только обойма боевых – одна. Последняя. В запасной – всего четыре патрона.

– И у меня шесть штук осталось, – как-то по-детски шмыгает носом Лида, выражая досаду. – Дед обещал достать, а сам после твоего отъезда на сборы так ни разу в динамовском тире и не встретился. Правда, для «вальтера» мне пока патрончиков хватает. Ладно, – хлопнула она ладонью по колену после короткой паузы, – на один раз как-нибудь выкрутимся. Пошли, пока светло, съездим к тебе за пропуском – и что там еще может понадобиться? И от меня – ни на шаг!