Читаем без скачивания Формула Бога - Жозе Душ Сантуш

— А откуда они происходят, эти законы?

Математик лукаво улыбнулся.

— Тут-то ты меня и поймал. Происхождение законов Вселенной — великое таинство. Эти законы действительно обладают свойствами, какими мы обычно наделяем Бога. — Он кашлянул. — Но тот факт, что нам неизвестно их происхождение, не обязательно означает, что эти законы сверхъестественного происхождения. — Он поднял кверху указательный палец: — Помни! Упоминая о сверхъестественном каждый раз, когда мы не знаем чего-то, мы прибегаем к «Богу пробелов». Церковь, например, в прошлые эпохи объясняла все необъяснимые явления божественным промыслом, а потом испытывала огромные трудности, открещиваясь от этой трактовки. Коперник, Галилей, Ньютон и Дарвин — наиболее известные случаи… Кстати, имеется определенный набор факторов, которые не позволяют мне безапелляционно заявлять, что Бога не существует. Вселенная таит в себе великую тайну.

Томаш в задумчивости потер пальцами подбородок, и рука его устремилась к карману куртки.

— Послушай-ка, отец, — он похлопал по карману, — у меня тут есть два загадочных изречения. Если можешь, растолкуй их, пожалуйста.

— Давай, попробую.

Томаш вынул сложенный листок, развернул его, пробежал глазами текст и прочел:

— «Изощрен Господь Бог, но не злонамерен. Природа скрывает свою тайну в силу собственного величия, а не из коварства».

Мануэл Норонья улыбнулся.

— Кто это сказал?

— Эйнштейн.

Математик одобрительно кивнул головой, утопавшей в подушке.

— Можно было предположить.

— Но что это означает?

Отец зевнул.

— Я устал, — сказал он. — Давай отложим на завтра.

Проснувшись и услышав позвякивание столовых приборов, тарелок и чашек, вынимаемых из сушилки, Томаш быстро встал и пошел умываться. Утренний туалет занял не более пяти минут, и прямо из ванной он в халате отправился на кухню. За столом сидела мать, перед ней стояло блюдце с двумя тостами.

— Доброе утро, Томаш, — обрадовалась она. — Что будешь кушать?

— Пожалуй… У тебя есть апельсиновый сок?

Мать поднялась, открыла холодильник и внимательно изучила дату на упаковке сока.

— Похоже, уже просрочен. Надо будет купить новый.

— А какие-нибудь фрукты?

Граса указала на стоявшую на столешнице плетенку.

— Бананы, яблоки и мандарины. — Она вновь заглянула в холодильник. — А еще есть личи в сиропе. Что тебе больше по вкусу?

Томаш, «зарядив» в тостер два ломтика хлеба, взял мандарин и очистил его.

— Я выбираю мандарин.

— И поступаешь очень правильно. Это сладкие, из Алгарве.

Томаш сел за стол и, отщипнув дольку, отправил ее в рот.

— А что отец?

— Спит. Вечером выпил таблетки от кашля, а после этого лекарства он всегда спит дольше, чем обычно.

— Он вчера заснул довольно рано. К этому часу должен бы уже проснуться…

— Да нет, ты не волнуйся, скоро встанет. — Мать сняла фартук и посмотрела по сторонам, будто собираясь с мыслями. — Знаешь, давай сделаем так. Я оставлю ему все для завтрака, а сама сбегаю в супермаркет. Ты ведь никуда не собираешься?

— Да, конечно.

— Он встанет голодный как волк. На ужин-то вчера он похлебал только супа. Когда проснется, поставь ему молоко подогревать.

— С чем он его пьет?

Граса достала с полки коробку с нарисованной на этикетке огромной золотой птицей.

— Вот, овсяные хлопья. Их нужно насыпать в подогретое молоко.

Томаш взял у матери коробку и поставил ее на стол.

— Иди, не волнуйся, я сделаю все, как ты сказала.

Отец появился на кухне еще через полчаса. Томаш быстро приготовил ему завтрак, и они сели за стол.

— Напомни-ка мне афоризм Эйнштейна, — попросил Мануэл, поднося ко рту ложку.

— «Изощрен Господь Бог, но не злонамерен. Природа скрывает свою тайну в силу собственного величия, а не из коварства». Что, по-твоему, он хотел сказать?

— В усилиях добраться до сути мироздания мы обнаруживаем каждый раз неодолимое препятствие, не позволяющее нам постигнуть тайну в полном объеме. Вот что ты думаешь о детерминизме и свободе воли?

— Ну, я бы сказал, что мы свободны в своих решениях. Разве не так? — Томаш кивнул подбородком в сторону окна. — К примеру, я приехал сюда, в Коимбру, потому что так решил. А ты ешь эту кашу, — он указал на тарелку перед отцом, — потому что тебе ее захотелось.

— Ты полагаешь, эти решения действительно приняты свободно?

— То есть… ну, в общем… думаю, да.

— А не приехал ли ты в Коимбру, будучи психологически мотивирован тем фактом, что болен твой отец? Не ем ли я эту кашу, потому что физиологически мне ее легче глотать? Или может, я ем ее под влиянием телерекламы, хотя и сам этого не сознаю? — Отец многозначительно поднял брови. — До какой степени мы на самом деле свободны в принятии решений? Не окажется ли на поверку, что решения, которые, как мы думаем, приняты свободно, обусловлены бесконечным числом факторов, о существовании которых мы часто и не подозреваем? Не иллюзорна ли свобода воли? Не детерминировано ли, не обусловлено ли все на свете, хотя мы этого не сознаем?

Томаш улыбнулся. Ему было приятно, что отец так увлекся, и нравилось ему подыгрывать.

— А что говорит наука? Мы свободны или нет?

— Насчет этого большие сомнения, — отец лукаво улыбнулся. — Если не ошибаюсь, первым из великих поборников детерминизма был грек по имени Левкипп, утверждавший, что ничто не происходит случайно и у всего есть своя причина. Платон и Аристотель приписывали человеку свободу воли. Такого же взгляда придерживалась Церковь. Это было ей на руку. Если человек обладает свободой воли, с Бога как бы снимается ответственность за творимое в мире зло. Однако благодаря Ньютону и последующим достижениям науки детерминизм стал восстанавливать свои позиции. Маркиз Пьер де Лаплас, один из наиболее значительных физиков XVIII века, пришел к заключению: вселенная подчиняется фундаментальным законам. Он предложил мысленный эксперимент, которым предсказал, что, постигнув эти законы и зная положение, скорость и направление движения каждого объекта, каждой существующей в мире частицы, мы сможем узнать и прошлое и будущее. Персонаж этого умозрительного построения получил имя Демона Лапласа. Нет ничего неопределенного — все предопределено.

— А что говорит современная наука?

— Эйнштейн разделял эту точку зрения, и теории относительности построены на принципе вселенского детерминизма. Но дело усложнилось с появлением квантовой теории. В 1927 году Гейзенберг констатировал, что точную скорость и точное местоположение микрочастицы одновременно определить невозможно. Так родился принцип неопределенности, ставший…

— Я об этом уже слышал, — перебил Томаш, вспомнив Ариану. — Поведение крупных объектов детерминировано, а малых — индетерминировано. Не эта ли проблема явилась отправным моментом для поиска так называемой «теории всего», способной примирить указанные противоречия?

— Точно, — подтвердил математик. — Сегодня это — великая мечта физики. Ученые находятся в поиске всеобъемлющей теории, которая бы объединила теории относительности и квантовую теорию, а также наряду с другими вопросами решила проблему детерминизма и индетерминизма. Однако важно отметить одну вещь. Принцип неопределенности гласит, что с точностью определить поведение частицы невозможно по причине присутствия наблюдателя. В течение многих лет данная проблема постоянно питала наши разговоры с профессором Сизой… который исчез… Дело в том, что принцип неопределенности, будучи истинным, спровоцировал то, что мы с ним называли водопадом глупостей. Некоторые физики договорились до того, что частица сама решает, где ей находиться, только при появлении наблюдателя.

— Ну да. Это та самая теория, согласно которой электрон, помещенный в коробку, поделенную на две части, одновременно находится в обеих ее частях, и только когда наблюдатель в нее заглянет, электрон примет решение, в какой части ему быть…

— И это стало предметом насмешек со стороны Эйнштейна и других физиков. Для обличения нелепости подобной идеи они придумывали различные наглядные примеры, самый известный из которых — кот Шрёдингера. — Он откашлялся. — Шрёдингер предположил, что если идея о нахождении частицы одновременно в двух местах верна, то и кот, помещенный в ящик вместе со склянкой яда, тоже должен быть одновременно живым и мертвым, что абсурдно.

— Да, — согласился Томаш. — Но разве та же квантовая механика не вписывается в математическую науку и реальную действительность?

— Вписывается, — кивнул Мануэл. — Но вопрос состоит не в этом, а в том, правильна ли интерпретация. Здесь как раз и вступает в действие присущая Вселенной изощренность. Гейзенберг установил невозможность точного определения одновременно местоположения и скорости частицы ввиду присутствия наблюдателя. И данный постулат привел к утверждению, что миру микрочастиц свойствен индетерминизм. Но дело в том, что мы это определить не можем. Присутствие наблюдателя — это ключевой момент. Принцип неопределенности никогда не провозглашал, что поведение микрочастиц индетерминировано. Вопрос в том, что оно не может быть определено из-за присутствия наблюдателя и оказываемого им воздействия на наблюдаемые частицы. Иначе говоря, поведение микрочастиц детерминистическое, но недетерминистское. — Отец поднял руку. — Вот она, изощренность, сокрытая с особой изощренностью. Ведь, согласно принципу неопределенности, мы никогда не сможем доказать, что поведение материи детерминистическое, поскольку каждый раз, когда будем пытаться это сделать, наше влияние будет препятствовать получению подобного доказательства. — Отец усмехнулся. — И меня, и Сизу всегда оторопь брала, почему никто не понимает, что это проблема семантическая, порожденная смешением понятий «индетер-министский» и «недетерминируемый». — Он опять поднял руку. — Но главное в другом. Отрицая возможность того, что мы однажды сможем узнать и прошлое и будущее, принцип неопределенности излагает фундаментальную изощренность Вселенной. Это все равно как если бы Вселенная утверждала следующее: «История определена с самого начала времен, но вам не дано ни доказать этого никогда, ни узнать ее досконально точно». Такова эта изощренность. Из принципа неопределенности мы знаем, что хотя все определено, последняя реалия всегда неопределима. Посредством этой изощренности Вселенная скрывает свою тайну.