Читаем без скачивания Инженю, или В тихом омуте - Ольга Ланская

Запищал мобильный, и он поднес его к уху, начав перебрасываться с кем-то невидимым непонятными ей словами. А она смотрела в окно. Джип ушел с Садового на Ленинский и тут понесся вовсю, оставляя позади другие машины, нарушая и подрезая, проскакивая на желтый и даже красный, летя к своей цели.

Ее предупреждали, что такое обязательно произойдет — в смысле встречи с этими, которые рано или поздно на нее выйдут. Но ей представлялось, что все будет иначе. Звонок, встреча, деловой разговор, демонстрация теми, кто придет на встречу, фотографий погибшего в компании разных людей. Ну в крайнем случае поездка — но заранее обусловленная поездка — в какое-то место, где, по их мнению, может быть тот, кто причастен к убийству. И опознание — желательно по фотографии и в любом случае не в упор, не в лицо.

А тут все началось не так. И говорили с ней без всякого уважения и пиетета, как положено бы с единственным свидетелем и явно союзником, защищавшим интересы их покойного друга и предводителя. Довольно развязно говорили, вдобавок допуская неприятные намеки на ее причастность и ко всему еще и пугая местью какой-то Нинки.

Конечно, все было не так плохо — просто не так, как ожидалось. Но она в который раз подумала, что, ввязываясь в эту историю, все представляла себе иначе. А реальность оказалась другой. И люди, с которыми ей приходилось общаться, тоже были другими — не теми, с кем она рассчитывала общаться. И относились к ней по-другому. И выяснялось, что у этой истории могут быть совсем другие, совсем не такие приятные последствия.

Она напомнила себе, что никогда не любила думать. И не стоит делать этого сейчас. Куда лучше радоваться, что она прекрасно выглядит, и хорошо, что она оделась именно так, и представлять, как она будет смотреться на кладбище. И не забивать себе голову ненужными мыслями — от которых тяжело жить, и портится настроение, и появляются сомнения, тревоги и страхи.

Меньше думаешь — лучше спишь. Так она изрекала, когда мама говорила, что ей надо задуматься всерьез — над учебой в школе или институте, над своим будущим и жизнью вообще и сегодняшним днем в частности. Или с комичной выспренностью замечала — «во многия знания многия печали». Или — «дуракам живется легче». И дурам соответственно тоже.

— Ну все, подъезжаем вроде. — Высокий убрал мобильный от уха, складывая его. — Как раз успели — до начала десять минут. Ты, короче, усекла, че я сказал?

— Да, конечно. — Она помедлила, это был очень серьезный момент, и ей важно было услышать, что он скажет, хотя она не рассчитывала никого увидеть здесь. — Но если я узнаю, он ведь поймет, кто…

— А ты не тушуйся — твое дело узнать, а остальное наше. — Он посмотрел на нее сверху вниз, может, даже подмигнул, может, улыбка была в его глазах — она не видела, он уже надел свои идиотские очки со слишком вытянутыми линзами. — Скажешь, что он — значит, он, и базаров с ним никаких не будет. Ты увидь только — а бояться сразу некого станет. Сечешь?

— Значит — значит, вы его… — Чересчур запоздалая догадка была достойна уж совсем непроходимой тупицы, но высокий вряд ли блистал умом, чтобы решить, что она играет. — Нет, я понимаю, он… а вы его… Я понимаю, просто это так страшно. И все поймут, что это я узнала. А у него могут быть друзья, они ведь… А милиция — ведь получится, что как бы я его убила, и…

— Я ж тебе сказал — не тушуйся, все решим, — покровительственно обнадежил он, для пущей убедительности похлопывая ее по ноге. Рука была некрасивой, слишком костлявой, со вздувшимися синими венами, и чересчур горячей — но ей почему-то было приятен такой личностный жест. — И че те думать, че с ним будет, — ты знать ничего не знаешь, и все дела. А мы тебя видеть не видели. А мусора пусть че хотят, то и думают — один… хрен ниче сделать не смогут. А мы тебя прикроем. Спасибо скажем, поможем там вопросы, может, порешать, какие тебе надо, лавэшек подкинем, не за спасибо ж — и никто до тебя не… Не предъявят те ниче, короче. За базар отвечаю. Сечешь?

Что ж, ее это устраивало. Она уже думала об этом и даже с Виктором говорила — о том, что тот, кого она узнает, он ведь может отпереться, тут ведь ее слово против его, доказательств нет. И пока будет идти разбирательство, он может ее убрать — запросто, что ему терять. Но Виктор ее успокоил, сказал, что у бригады этого Никиты репутация такая, что они выяснять не будут ничего — им только пальцем ткни, а они смертный приговор вынесут тут же.

Она была рада, что высокий подтвердил сейчас слова Виктора. Потому что… потому что ей уже начало казаться то, что казаться было не должно. А раз он их подтвердил — значит, можно было отбросить неприятные мысли.

— Ну че, Марина, давай готовься — чтоб в оба смотреть и не моргать? — Он сунул мобильный в карман, потягиваясь. — Ты, главное, узнай — а все вопросы мы сами решим. В обиде не останешься. Только помоги…

Он положил ладонь на ее ляжку, стискивая небольно — скорее по-дружески, чем похотливо, хотя похоть в жесте, безусловно, присутствовала. И она улыбнулась. Он точно был на ее стороне, и это было хорошо — но еще лучше, что никто из этих не истолковал неправильно статью и не обвинял ее в смерти их главаря, который отвлекся, рассматривая ее, и утратил бдительность и потому погиб. То есть все шло нормально — не совсем так, как хотелось, но все же нормально. Более чем…

Шесть часов спустя, сидя в огромном ресторанном зале, закрытом от посторонних, снятом для поминок, она уже так не думала. Чем меньше народу тут оставалось, чем больше теснел круг собравшихся, суживаясь до размеров бригады покойного, тем неуютнее ей становилось. Тем сильнее менялось выражение взглядов, которые она ловила на себе. Взглядов, которые становились все злее и злее — словно обвиняя ее в том, что она сидит тут впустую.

— Может быть, я пойду? — шепнула, склоняясь к высокому, которого уже переименовала в длинного. — Вы же видите, Володя, — я здесь одна чужая, всем это заметно, и вообще я тут только мешаю, это же все такое личное, не для чужих. Так, может…

— Сиди — сказал же! — злобно прошипел тот. — Сиди — еще, может, подвалит кто. Уйдешь, когда разрешу, — усекла?!

Она кивнула — слишком поглощенная своими мыслями, чтобы заметить, как тот, кто сидел рядом с вдовой, кто прослезился, произнося тост, не слишком трезвой походкой идет к ним через весь зал. И она даже не услышала, как он садится рядом с длинным. И даже не сразу среагировала на речь — только когда поняла, что говорят о ней.

— Ну че, пустышка, Вован? — Голос говорившего, глухой и заторможенный, был явно недружелюбно настроен по отношению к длинному. — Сказали ж тебе — че тащить ее сюда? А ты все в умные лезешь — «бля буду, узнает, за базар отвечаю». Ну и кого она, на хер, узнала?