Читаем без скачивания Трава под снегом - Вера Колочкова

– Лесь, что это, я спрашиваю? Откуда?

– Это деньги, – вяло подтвердила она, прислонившись плечом к стене. – Евры, наверное.

– А откуда? – снова повторил Андрей.

– Их твой отец принес. Я отказалась, а он все равно оставил. Зачем? Я же отказалась…

– Отец? Здесь был мой отец? Зачем? Что он тебе сказал?

– Он… Я не знаю, как тебе это объяснить, Андрей. В общем, тебе надо уйти.

– Как это – уйти? Куда – уйти? Ты что говоришь? Совсем рехнулась, что ли? Что здесь произошло, пока мы с Илюхой в этот магазин ездили?

– Я говорю – тебе надо уйти! Я же объясняю… Ты что, не слышишь? – внимательно разглядывая совершенно голую коридорную стену, барабанила вялым голосом Леся. – Я понимаю, что должна сейчас фантазировать, придумывать развязку, еще чего-то должна… Но я не могу, не могу!

– Какую развязку, Лесь? Ты чего лепечешь? Ты не заболела, случаем?

Он потянулся рукой к ее лбу, но она отстранилась довольно шустро, выгнувшись назад по-кошачьи.

– Я не лепечу… Я… Нет, я не могу так больше… Ты бы уходил, Андрей, не мучил меня. Мне тяжело… Уходи.

– Ага, сейчас! И не подумаю даже. А ну, рассказывай, что тут без меня было!

– Не могу… Не могу!

Она всхлипнула тяжело и задрожала, расквасившись лицом и испуганно глядя на Ильку. И даже попыталась сдержать слезы, потому что лицо у мальчишки вмиг стало будто потусторонним и совсем недетским, отдающим болезненной бледностью.

– Леська, ты чего… – на выдохе прошептал он, прижимая к груди вожделенный пакет с дорогими сердцу покупками. – Леськ, не надо…

– Так. Прекратили немедленно истерику! Все вместе взяли и прекратили! – шагнул к нему решительно Андрей.

Развернув мальчишку за плечи и подтолкнув слегка, он проговорил ему тихо на ухо:

– Иди к себе, Илюха… Ничего, не переживай. Я сам с ней разберусь. Тут ерунда какая-нибудь, наверное. Что сделаешь – женщина… Они все такие. Чуть что – сразу трагедия.

Илья поднял голову, глянул ему в лицо с надеждой. Улыбнулся чуть.

– Иди-иди! Мы и впрямь без тебя разберемся! – уже сердито повторил Андрей. Обернувшись к Лесе, пробубнил тем же сердитым тоном: – И ты тоже хороша, матушка! Заладила при нем – уходи, уходи…

– Андрюша! Ты же ничего не знаешь…

– Так расскажи, вот и узнаю! Пошли на кухню, я есть хочу. Хотя бы накормить ты меня можешь?

– Хорошо… Хорошо! Я тебе все, все расскажу, Андрюша. А ты уж потом сам решай…

Он гнал машину под красный сигнал светофора, чувствуя себя быком на корриде. Тот, наверное, так же летит на красный цвет, раздувая от гнева ноздри и не замечая торчащего острием в холке копья. Даже удивительно, отчего до сих пор за ним менты с визгом сирены не гонятся. А может, и гонятся. Может, он просто не слышит ничего. И не видит. Наплевать, наплевать! Очень уж велико желание сбросить с души эту мерзость…

Пролетев мимо застывшей в приемной у зеркала Наташи, Андрей нетерпеливо толкнул дверь отцовского кабинета, пошел навстречу его радостно-настороженному взгляду.

– Ты чего такой взъерошенный, сынок? Случилось что? – упредил он его вопросом, слегка откинувшись в кресле. Фальшивый вопрос, фальшивый жест. Как будто он сам не знает, что случилось…

– Вот! Возьми! – плюхнул Андрей перед ним пачечку евровых купюр, потом звякнула вслед и связка ключей по гладкому дереву столешницы.

– Что это?

– Сам не видишь? Деньги возвращаю, которые ты на тумбочке в прихожей оставил! И ключи возвращаю! От машины, от моего начальственного кабинета… от чего там еще… Да от всей моей здешней жизни в общем! Хотя постой… Ключи от квартиры я, пожалуй, тебе не отдам. Пусть квартира Аньке остается. Не могу ж я ее на улицу выгнать…

– Постой, сынок… Постой, не тарахти, – вяло махнул в его сторону ладонью Командор. Однако жест его получился слишком нарочитым, женским, чуть кокетливым даже. Будто почуяв эту нарочитость, он тут же напрягся, взглянул на Андрея злобно: – Так я не понял, к чему ты развел этот эпатаж? Будь добр, объясни.

– Ага. Сейчас объясню. Только отойду подальше, ладно? А то кулак просится тебе в глаз заехать.

– Кому в глаз? Мне? Твоему отцу?

– Да какой ты на хрен отец… Сволочь ты, а не отец. Не надо мне такого отца.

– Отказываешься, значит?

– Да. Отказываюсь.

– Из-за бабы?

– Из-за любимой женщины.

– Да какая, какая любимая женщина! У тебя глаз нету, что ли? Она ничтожество, пустышка! Никто и звать никак! Дурочка с переулочка!

– Прекрати… Прекрати немедленно! Не смей о ней ничего говорить!

– Да я и не хочу о ней говорить! Если я обо всех бабах, которых использовал походя, говорить буду…

– Использовал походя, говоришь? Да ты… Ты… Ты же ей жизнь сломал! Неужели ты сам не понимаешь?

– Что, что я должен понимать? Это ты плохо соображаешь, несешь какую-то сопливую чушь! Никогда не пытайся говорить пафосно, сынок. Это выглядит смешно. Еще упрекни меня в том, что я сломал жизнь голодающим детям Никарагуа, не отправив им вовремя гуманитарной помощи. Смешно звучит, правда?

– Не знаю. Мне не смешно. Для меня эта женщина и есть сейчас все дети Никарагуа, вместе взятые. Я люблю ее.

– Да не смеши – люблю… Чего там любить? Видел я ее сегодня – трусливая, насквозь порочная голодная дрянь, и не более того. А ты просто раскис от жалости, плюхаешься в этом дерьме, как наивный школяр в достоевщине. Тоже мне, нашел себе Соню Мармеладову! Очнись, сын! Разве такая тебе баба нужна?

– Не твое дело! Я сам знаю, какая мне нужна! Это моя жизнь, моя баба, понятно?

– Не ори… – недовольно поморщился, отстранившись от него подальше, Командор. – И вообще, чего ты на меня так уж вызверился? Хорошо, пусть будет твоя баба… Пусть будет так. Потом, когда из достоевщины выползешь, самому смешно станет. Экий ты у меня… страдалец трепетный. Пойдем-ка лучше где-нибудь поужинаем, сынок! Может, в «Норму» махнем? У них устрицы всегда свежие… А еще там новенькую стриптизершу взяли – посмотришь и пальчики оближешь. Кипяток, а не девчонка!

– Нет. Ты меня, кажется, вообще не понял. Я… Я совсем ухожу. Я знать больше тебя не хочу! Жил без отца всю жизнь, и ничего. И нормально. И дальше проживу.

– Отказываешься, стало быть?

– Ага. Отказываюсь. Вот ключи от всех материальных благ возвращаю. А увольняться завтра приду, сегодня уже не успею.

– Ты хорошо подумал, сынок? Допустим, отцовская любовь тебе действительно без надобности… А насчет материальных благ ты не поторопился в пылу праведного возмущения?

– Да я о них и раньше не особо думал. Не жил богато, не фиг и начинать. Руки целы, голова на месте – не пропаду. И Лесю в обиду не дам. Она не дрянь и не Соня Мармеладова, понял? Она женщина, которой ты, мой так называемый отец, жизнь сломал. Все равно я тебе этого простить бы никогда не смог. Так что…