Читаем без скачивания Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов - Мари-Франсуа Горон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пранцини очень спокойно и беспрекословно исполнял все, чего от него требовали, и даже не вздрогнул, когда ему показали страшные фотографии его жертв.
Господин Гюльо устроил еще одну очную ставку с госпожой С., но и на этот раз не добился признания.
— Заклинаю вас, Пранцини! — воскликнула госпожа С. — Скажите правду.
— Это вы не говорите ее, — невозмутимо ответил он.
Наконец, господин Гюльо заставил Пранцини надеть цилиндр, приподнять воротник пальто и пройти мимо привратника. Но этот последний все-таки не мог признать в нем человека, который проходил мимо его каморки в одиннадцать часов вечера, в ночь преступления.
Я понимал, что хотя виновность Пранцини отныне ясна как день, но, пока мы не найдем Геслера из отеля Калье, у защиты останется могущественнейшее оружие в руках. Нам всегда могут возразить: вы не имеете фактического доказательства, что Пранцини убивал. Быть может, он вор, сообщник, но убийца — Геслер из отеля Калье, тот, который оставил свою визитную карточку на месте преступления, тот, который исчез в ночь с 16 на 17 марта и которого вы не могли найти!
Итак, я решил разыскать Геслера во что бы то ни стало!
Я приехал в Берлин 15 апреля, но там еще стояла зима, и мне пришлось по трескучему морозу ехать во французское посольство, где господин Герберт принял меня еще более радушно оттого, что ему самому было чрезвычайно интересно узнать все подробности дела Пранцини. Но он содрогнулся, когда я показал ему фотографические снимки с зарезанными женщинами.
Кстати сказать, эти фотографии производили на всех одинаковое впечатление. Все, смотревшие их, ужасались, содрогались и в конце концов просили их на память! Мне пришлось несколько раз писать в Париж и просить о высылке новых экземпляров. Префект полиции, господин фон Рихтофен, также содрогнулся, увидев их. Содрогнулся и начальник сыскной полиции фон Бюхнер, когда секретарь французского посольства господин де Шапеделен отвез меня к нему.
Впрочем, было еще нечто, заинтересовавшее всех этих господ почти в такой же степени, как и фотографии, а именно социалистический манифест из Бреславля, обрывок которого я бережно возил с собой повсюду. Я был в восторге, заметив, что эта маленькая подробность в значительной мере увеличивает внимание немецкой полиции к преступлению на улице Монтень.
Необходимо заметить, что в то время социализм особенно сильно занимал наших соседей.
Этот манифест был напечатан по поводу февральских выборов, и очень естественно, что моим немецким коллегам пришла мысль, что разыскиваемый Геслер мог быть социалистом.
По этой же причине или просто из желания оказать мне любезность начальник сыскной полиции предоставил в мое распоряжение своих лучших сыщиков, чтобы сопровождать меня по Берлину и помогать в моих розысках.
Я отправился странствовать по городу в сопровождении одного сыщика, некоего Червонского, по происхождению поляка, который отлично владел французским языком и вдобавок отличался редкой предупредительностью. Мы взяли с собой в фиакр маленький чемодан из отеля Калье, и Червонский повез меня сначала в ту белошвейную, адрес которой был обозначен на воротничках Геслера.
Торговый дом Магде — огромная фабрика белья, изготовляющая ежемесячно сотни тысяч рубашек и манишек. Вот почему приказчики решительно не могли объяснить, кому они продали воротнички из моего чемодана.
Затем мы занялись рубашками. Все фабриканты с такой готовностью спешили дать нам разъяснения, какую, к сожалению, не всегда встретишь в Париже, когда дело касается полицейских розысков.
Таким образом, я очень скоро узнал, что эти рубашки не могли быть куплены в Берлине. Господин Магде и несколько других фабрикантов единогласно решили, что это провинциальное производство. Здесь не работают так плохо! — с некоторой гордостью говорили они мне.
Три эксперта после тщательного осмотра объявили, что эти рубашки могли быть сделаны только в таких городах, как Лейпциг, Дрезден, Бреславль.
Бреславль! Городок избирательного манифеста… Я воспрянул духом, но, кажется, префект полиции был обрадован этим известием еще больше, чем я. По всему было видно, что немцы были очень и очень не прочь поймать социалиста, подозреваемого в убийстве. Что касается меня, разумеется, я был совершенно к этому равнодушен и только радовался, что политические расчеты оказывают мне чрезвычайно полезное содействие.
— По всей вероятности, ваш субъект скомпрометирован, как социалист, — говорили мне, — вот почему он был вынужден бежать во Францию.
Я ровно ничего не знал, но счел нужным с уверенностью кивать.
По распоряжению полиции все немецкие газеты опубликовали приметы чемодана и того, что в нем находилось. Один сыщик до моего отъезда в Бреславль отправился туда, захватив с собой три рубашки и воротнички Геслера.
В то же время все чиновники полицейской префектуры наперебой спешили сообщить мне сведения, которые хоть мало-мальски могли быть полезны.
Таким образом я узнал, что имя Гастон почти неупотребительно в Германии, зато мне усердно советовали обратить внимание на некоего Гастона Мортье, бежавшего из Нью-Йорка и известного как опасный социалист.
Мне говорили также об одном Геслере, когда-то осужденном на смертную казнь, но потом помилованном и выпущенном на свободу. В берлинском адресном столе мы узнали имена всех Геслеров. Справки были наведены, но не дали никаких результатов.
Я выехал из Берлина в Бреславль и в дороге получил довольно неприятную телеграмму от советника Бюхнера, который спешил меня уведомить, что Геслер решительно неизвестен как социалист.
Признаюсь, я ехал в Бреславль только для успокоения совести. Геслер из отеля Калье говорил хозяину, что он — уроженец Вены и что там живут его родители. В этом меня убеждали билеты венских конно-железных дорог, найденные мной в чемодане. Итак, если у меня оставалась хоть какая-нибудь надежда, то лишь на Вену. Мне казалось, что только там я могу поймать мою дичь.
В Бреславль я прибыл вечером и отправился к местным властям условиться насчет завтрашнего дня.
Ночь уже наступила, когда, проходя по городу мимо одного рынка, где уже начинали тушить газ, я заметил в окне одного магазина чемодан, хотя и не совсем такой, как геслеровский, но все-таки имевший значительное с ним сходство. Купец ни слова не говорил по-французски, а я ни слова — по-немецки. Понятно, что таким образом нам очень трудно было столковаться. Почти всю ночь из моей памяти не выходил этот чемодан, случайно попавшийся мне на глаза.
За все время моего пребывания в Германии я в первый раз увидел чемодан, хотя несколько походивший на тот,
