Читаем без скачивания Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

– Но я намерен возвратиться в Варшаву. Меня ждут дела.

– Делами королей тоже не распоряжаюсь. Жизнями – другое дело. Но ехать, земное величество, ты должен сейчас не в столицу, а к Черному Замку. Независимо от того, что услышишь за стенами храма.

– Но я еще должен помолиться? – вдруг спросил Владислав IV.

– Зачем? Все равно молитвы короля слушать некому. Тот, кто избрал для себя земное величие, небесного уже лишен. И запомни: молитва – для тех, кто не знает пути к Высшим Посвященным. Это всего лишь скуление у подворотни. Но только что ты побывал в их райских лугах. Теперь осталось одолеть отведенный тебе путь.

2

Оставив келью, король обошел храм, вновь ступил на широкую, мощенную гранитными плитами паперть и содрогнулся. Солнце светило по-весеннему ярко и тепло. Словно не было зимы, не лежал на окрестных полях и в перелесках снег, не кричали на продрогших, заиндевевших ветках вороны.

Это было солнце его гибели. Теперь он знал, что до конца дней своих каждое яркое, по-весеннему теплое солнце будет воспринимать как предвестника своей гибели.

Там, внизу, стояли кареты и повозки. Удивленные неожиданным потеплением, гусары эскорта мечтательно подставляли лица солнечным лучам. Вся площадь вокруг храма, включая старинное кладбище, была оцеплена всадниками, чтобы ни одна католическая душа не проникла в это время в храм. В конце концов, не каждый день в нем отмаливали свои грехи короли.

– Мы готовы, Ваше Величество, – раздался за спиной у Владислава IV вкрадчивый голос епископа.

– К чему? – резко спросил король.

– К возданию молитвы. Прибыли два священника из окрестных приходов. Я сам поведу…

– Будьте готовы к тому, чтобы, как только я уеду, объявить всей округе, что в этом храме творил молитву перед сражением король Владислав IV. Здесь когда-нибудь молился кто-либо из королей?

– Он расположен вдали от дорог. По преданию, здесь воздавал хвалу Всевышнему только Сигизмунд II Август.

– Это всего лишь предание. И не более того, – король вдруг почувствовал, что хворь действительно отступила. Он ощущал себя окрепшим и бодрым. Надолго ли?

«Пусть даже всего лишь до мая. Зато, не валяясь в постели, – сказал он себе. – Уходить надо тоже по-королевски».

– Отныне в округе должно быть одно предание: здесь творил молитву король Владислав IV. Перед сражением под Черным Замком.

Епископ чуть подался вперед и, поскольку король все еще стоял спиной к нему, чуть отклонился, чтобы заглянуть Его Величеству в лицо.

– Что вы так смотрите на меня, словно не видите, что это говорит король? Или не понимаете, о чем он говорит.

– Вы, кажется, упомянули какое-то сражение?

– Если бы я знал, – неожиданно проворчал монарх. – Есть где-то поблизости такая деревушка – Черный Замок?

Епископ оглянулся на стоявших чуть поодаль священников и спросил их. Один из них вспомнил, что так называется небольшой хуторок, возле которого высится старинный полуразрушенный замок.

– Если замок, значит, сражение будет происходить под ним.

– Но там некому сражаться. На польской земле нет врагов, – с едва заметной усмешкой напомнил епископ, очевидно, считая, что король все еще пребывает под воздействием «райского зелья» колдуна Мачура.

– Сражения случаются не тогда, когда появляются враги, а когда этого желает король.

– Простите, государь, ничего подобного слышать мне пока что не приходилось.

– Был бы жив король, а враги у него всегда найдутся, – тем же тоном продолжил Владислав, не обращая внимания на его слова.

Епископ задумчиво пощипал седую курчавую бороду и, мысленно рассуждая сам с собой, развел руками. Король в данном случае прав. Уже хотя бы потому, что он все еще жив, а, следовательно, все еще король. Когда гонец короля прибыл в его резиденцию, он благодарил Господа, что застал епископа, поскольку не пристало быть у смертного одра государя простому ксендзу. И никто уже не помышлял о том, чтобы довезти короля живым до местного колдуна Мачура, которого ему насоветовала какая-то графиня из-под Пшемысля.

Но теперь монарх ожил. И чувствуется, что это не просто доживающий век обреченный, а знающий цену и цель своего земного пути повелитель.

– Если позволите, я стану просить Господа, чтобы послал вам грозных врагов. Подобной молитвы храм святого Мачура еще не слышал, но ведь он многого еще не видел и не слышал.

– Почему «храм святого Мачура»?

– Во всяком случае, так его называют в народе.

Король гневно смерил епископа взглядом с носков до макушки непокрытой головы и, вернувшись в храм, решительно направился к алтарю. Там, перед иконостасом, он опустился на одно колено и, осенив себя крестом, несколько минут простоял в молчании. Он не мог вспомнить ни одной из молитв. Ни одна священная фраза из достойных этого храма «божьих речей» не посетила сейчас память государя. Но это должно было остаться тайной самого короля и тайной этого храма.

– Молитва сотворена, о Господи! – провозгласил епископ, очевидно, чтобы развеять собственные сомнения относительно того, что она действительно была сотворена.

– Молитва сотворена, – хором повторили все три священника и несколько монахов.

– Ее сотворил король Речи Посполитой Владислав IV.

– Ее сотворил король… – повторили церковные служители, стараясь не удивляться появлению неведомого им ритуала. Впрочем, никому из них раньше не приходилось творить молитву рядом с коленопреклоненным королем.

– Запомните, святые отцы: каждый год, в этот день, здесь, в храме, будет возноситься молитва Господу в память о молении, совершенном королем Владиславом IV.

– Каждый год, в этот день, – смиренно повторили священники и монахи. – Она станет возноситься…

«…Просто ты, епископ, не решился уточнить, что возноситься она станет “Во спасение души короля”, – мысленно упрекнул его Владислав IV, вновь направляясь к залитой солнцем паперти.

Молитва действительно была сотворена. Но не Богу, а земной памяти, которую он оставил после себя в этом захолустном храме, где отныне молва о ночном бдении в нем Сигизмунда II Августа будет предана забвению. Должна быть предана, поскольку храмы, как и люди, обязаны знать и помнить только одного короля.

3

Хмельницкого разбудили в полночь. Сотник Савур, который стал теперь кем-то вроде начальника личной охраны, сообщил ему, что на правом берегу Днепра, как раз напротив острова, задержан татарин. Кто он – непонятно: то ли перебежчик, то ли гонец, то ли просто беглый. Одно странно: неплохо говорит по-украински и просит немедленно показать его на глаза полковнику Хмельницкому.

Какое-то время полковник очумело смотрел на Савура, пытаясь понять, какого дьявола тот осмелился поднять его посреди ночи. Но когда сотник догадался подать ему кружку с вином – водку Хмельницкий старался не употреблять – неохотно согласился с неминуемостью:

– Можешь привести «показать его на мои глаза». Но только предупреди: это будет последним, что ему удастся увидеть здесь, если только…

– Понял, господин полковник.

Татарин оказался еще довольно молодым и внешне совершенно не похожим на крымчака. Рослый, черные курчавые волосы – хотя татары обычно бреют голову, – смуглое, слегка удлиненное лицо, по типу своему очень напоминающее арабское. На нем были короткий тулупчик и зеленые шаровары, однако одеяние это почему-то показалось Хмельницкому неестественным. Широкоплечий рослый пленник держался настолько прямо и с такой горделивостью, словно всю жизнь носил мундир прусского гвардейца.

– То, что ты не татарин, мне понятно, – холодно произнес Хмельницкий, садясь к столу. Эту хижину возвели недавно, она была пока что единственным строением на острове, и убранство ее представало по-казачьи убогим. – Но тогда возникает вопрос: кто ты? И что тебе нужно было на берегу Днепра?

– Мне нужны были вы, полковник.

– Знаешь, кто я такой?

– Полковник Хмельницкий. Мне пока что не совсем ясно, почему вы оказались здесь. Однако я не ошибаюсь, считая, что вы появились вовсе не для того, чтобы ходить в походы против Крыма и Турции.

– Почему ты так считаешь, татарин?

– Потому что не для этого вы вдруг поменяли Варшаву на Сечь, а свое чигиринское имение – на хижину. И это вы – человек, прекрасно владеющий несколькими европейскими языками, только недавно возведенный королем в чин полковника и в должность генерального писаря.

«Как же деликатно он обнажил тебя, атаман», – заинтригованно молвил себе Хмельницкий. Поняв, что имеет дело не с рядовым ордынцем, он перешел на «вы» и предложил татарину сесть за стол напротив.

Шесть свеч в бронзовых подсвечниках прекрасно дополняли пробивавшееся сквозь окно лунное сияние. В хижине было достаточно светло, чтобы они могли следить за выражением лица друг друга, но достаточно прохладно, чтобы отказать себе в вине, которое Савур добыл из небольшого, отрытого здесь же, под хижиной, погребка.