Читаем без скачивания Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

– Я привык признавать реальность. Все, что вы здесь изложили, находится в пределах той правды, которую мне нет необходимости скрывать. Вы, насколько я понял, тоже выросли не в глухой татарской деревушке.

– Образование я получал вначале в Дамаске, затем в Риме. Военный опыт приобретал неподалеку от Вены. По службе я татарин, по наружности – то ли араб, то ли абиссинец, но по взглядам на жизнь до конца дней своих останусь европейцем. Зовут меня Карадаг-бей.

– С тем, что в душе вы европеец, хан решил каким-то образом смириться?

– А вы решили, что я человек, близкий к хану?

– Вряд ли вы опустились бы до того, чтобы стать подвластным Тугай-бею. Хотя служить можете и ему.

Савур наполнил их кубки вином, однако Карадаг-бей посматривал на него искоса и не начинал разговора до тех пор, пока Хмельницкий не догадался предложить сотнику выйти.

– Я понимаю, что это ваш телохранитель. Но, как вы заметили, свое оружие я оставил за дверью.

– Заметил.

– Что касается хана, то открою вам одну из самых больших тайн бахчисарайского двора. – Карадаг-бей выжидающе посмотрел на Хмельницкого. Вино было отменным, он определил это сразу же. Но в то же время почувствовал, что Хмельницкий все еще не решается говорить с ним как с равным.

– Я не стану всякий раз понуждать вас к разговору, – сухо предупредил его Хмельницкий, напоминая, кто хозяин положения. – Единственное, что от вас потребуется, это объяснить причину своего визита на остров, в мой лагерь.

– Уверен, что этим вы не ограничитесь.

– Это моя воля и мое право. Так что это за величайшая из тайн бахчисарайского двора, которой вы хотели бы поделиться со мной?

– С некоторых пор хан Ислам-Гирей попал в немилость турецкого султана.

– Мне это известно. Полякам – тоже. Кому теперь не ведомо, что хан не желает, чтобы Крымское ханство оставалось вассалом Блестящей Порты?

Безразличие, с которым полковник только что воспринял его сообщение, ничуточки не обескуражило татарина.

– Кроме того, у Ислам-Гирея очень странные отношения с Буджацкой ордой [19] .

– Той самой, куда бежал его яростный враг – первый и наиболее вероятный претендент на крымский престол. Если, конечно, не принимать во внимание ваши собственные претензии на этот же престол.

– Первая ваша ошибка, господин полковник: я не принадлежу к числу сражающихся за ханский трон. У меня иные планы, о которых у нас будет возможность поговорить несколько позже, во время следующей встречи.

– Мне надо понимать это так, что мы становимся союзниками?

– Потому что обречены оставаться ими.

– Говорите вы как-то не очень убедительно, Карадаг-бей.

– Очень скоро вы не только убедитесь в моих союзнических намерениях, но и пожелаете видеть во мне наиболее надежного и преданного союзника. А м ы в самом деле станем надежными союзниками, поскольку у нас уже появился общий интерес.

– Что-то я вас не пойму, – обратился полковник за «разъяснениями» к кубку с вином.

– Мы оба желаем создать свои собственные государства. Каждый свое, естественно.

Это было сказано настолько неожиданно, что Хмельницкий чуть не поперхнулся остатками вина. Какое-то время он потрясенно смотрел на Карадаг-бея, решая для себя: сразу же выставить его или попытаться выудить еще кое-какие сведения?

– И оба государства – в украинских степях?

– Просто «в степях». Почему в «украинских»? Степи не принадлежат никому. Как и море. Не зря же их называют «Диким полем».

– С философской точки зрения – да. Как и море, эти степи принадлежат всем и никому, – неуверенно согласился полковник. – Хотя… Независимо от того, удастся ли вам создать некое государство или нет, первое, чему следует научиться, так это признавать реалии. Они же таковы, что степью всегда владеет тот, кто ею в данный момент владеет. А теперь – о том, ради чего вы пришли сюда. Ведь не намерены же вы предложить мне пост командующего войсками своего степного ханства?

Карадаг-бей запнулся на полуслове. Откинувшись на спинку стула, он оживленно покачал головой.

– Идя сюда, я не задумывался над такой перспективой. Но сейчас, только что, сказал себе: «А почему бы и не предложить?» Не сейчас – так со временем. Ведь еще неизвестно, как станет развиваться восстание, а значит, как сложится ваша полководческая судьба здесь, в Польше.

– Тем более что, как я понял, уже сейчас мой лагерь находится на территории вашего ханства. Как вы собираетесь назвать его: Буджакским, Приморским?

– Возможно, Таврийским. Или, скажем, Великая Таврида. Словом, пока что не так уж важно.

– Для идеи – очень. Идея должна иметь свое определение и свой образ. Иначе она никогда не завладеет воображением многих тысяч таких же странствующих рыцарей, как вы. Реалии следует признавать.

– С этим тоже трудно не согласиться.

Хмельницкий с тоской взглянул на освещенное луной окно и поднялся.

– Думаю, нам следует продолжить нашу беседу под луной, на берегу великой реки, которая когда-то станет разделять или соединять наши державы, – с нескрываемой иронией объяснил он. И первым направился к двери.

– Случаются мысли, которым тесно даже в королевских дворцах, не говоря уже о хижинах.

Вся возвышенность, на которой было возведено пристанище гетмана, оказалась залитой лунным половодьем. Невысокий вал, насыпанный чуть пониже, почти у кромки воды, сам казался спасительным островком, к которому, однако, невозможно добрести.

– Каковы ваши отношения с кошевым Сечи, господином Ященком?

– Пока что, как видите, не враждуем. У него свой остров, у меня свой. Жаль, что он слишком маленький, чтобы удовлетворять мои амбиции. – Возможно, это и было сказано в шутку, однако Хмельницкий старался сохранять серьезное выражение лица. – Чем вызван ваш вопрос? Ищете союзника в борьбе против Сечи?

– На прошлой неделе сечевики взяли в плен что-то около двадцати татар.

– Во время похода к низовью Днепра? Было такое. Среди пленных аскеров есть кто-то, кого вы хотели бы выкупить?

Карадаг-бей впервые замялся, не зная, стоит ли ему сразу же раскрывать все карты.

– Мы можем говорить так, чтобы сказанное осталось на этом островке, между нами и луной?

– А что нам мешает говорить именно так?

И все же Карадаг-бей опять замялся. Долго прокашливался.

– Среди этих аскеров есть один, кого я советовал бы вам, лично вам, вернуть в Крым, не требуя никакого выкупа.

– Вы почему-то решили, что вернуть должен именно я. Нет, в самом деле, почему?

– Кто же еще, господин полковник? Вам это выгоднее, чем кому бы то ни было другому. Ведь вы же собираетесь налаживать связи и с перекопским мурзой, и с самим ханом, с Высокой Портой. А в таком случае всегда нужно иметь в запасе какие-то козыри, аргументы, иначе вам никогда не стать дипломатом. Тем более – на Востоке.

– Если речь идет о дипломатии, то вынужден признать… Кто этот воин?

– В Сечи, находясь в плену, он, судя по всему, скрывает свое настоящее имя. И никто из воинов еще не выдал его. Да казаки и не подозревают, кто к ним попал, потому и не допытываются, не требуют никакого признания. Я пока что не знаю, кем он назвался, пребывая в неволе, но помню, что настоящее его имя Султан-Арзы. На шее, с левой стороны, у него довольно глубокий шрам. Невысокого роста, коренастый, и шрам на шее. Да еще тяжелый, мрачный взгляд из-под косматых бровей. Взгляд, очень редко встречающийся у парней, которым едва исполнилось восемнадцать.

– Уверен, что по этим приметам мне нетрудно будет отыскать его среди двадцати пленных. Чем мы обязаны этому младенцу?

– Это сын Тугай-бея.

– Вынужден признать… – удивленно пробормотал полковник. – Неужели к нам попал сын правителя Перекопской орды, первого вассала хана?

– Да, того самого мурзы, который является властителем Перекопской орды, враждует с ханом и вообще считает себя независимым от кого бы то ни было, не признавая, по существу, ни правителя Бахчисарая, ни правителя Стамбула. Что же касается его отношения к польской короне, то об этом вам знать лучше.

Почти с минуту они молчали, причем каждый – о своем. И только старая сова, облюбовавшая крышу хижины полковника, горемычно печалилась о душах всех тех, кого река когда-либо погубила у берегов этого островка. И кого еще только погубит. Крик ее был похож на поминальное рыдание вдовы, голосящей на крыльце осиротевшего дома.

Протиснувшись через проход в валу, Хмельницкий и Карадаг-бей спустились к воде и какое-то время задумчиво любовались отражением луны в промежутке между еще не оголенными кронами растерзанных ив. Холодный ветер, прорывающийся с моря вверх по течению реки, заставлял ивы поеживаться точно так же, как и людей.

– Почему мурза до сих пор ничего не предпринял, чтобы спасти своего сына? Не станете же вы убеждать, что у него слишком много сыновей.

– Сыновей много не бывает. Каждый из них всегда единственный. Однако Тугай-бей не знает, что он в плену. Точнее, не уверен. Султан-Арзы попал в плен раненным в грудь. Рана оказалась не тяжелой, и с коня он упал только для того, чтобы, притворившись убитым, не погибнуть в бою. Но казаки разгадали эту волчью хитрость. А еще Тугай-бей не уверен, что сечевики согласятся вернуть сына за выкуп. Знает, что порой месть ценится дороже золота. Или же станут диктовать ему, как правителю Перекопа, свою волю.