Читаем без скачивания Тибо, или потерянный крест - Жюльетта Бенцони

Сказав это, прокаженный король вернулся к прекрасному умирающему рыцарю, которого считал братом и от которого, лишенный возможности иметь потомство, ждал наследника. Но четыре дня спустя Гийом де Монферра испустил последний вздох и, пока его тело наспех укладывали в гроб и относили в склеп, где оно должно было покоиться до тех пор, пока его не отправят в Иерусалим, болезнь, которую ни одному врачу так и не удалось распознать, напала на Бодуэна. Он слег и постель, пылая жаром и истекая зловонной жижей, но на этот раз вокруг него не собрался консилиум врачей в черном, и Жоаду бен Эзре не пришлось отстаивать свои права королевского лекаря: убежденные в том, что проказа вместе с загадочной болезнью вскоре прикончит короля, местные лекари сбежали, заявив, что должны спешить к другим больным, которых в городе немало. Тибо и Жоад остались одни на поле битвы с болезнью и устремились в эту битву с твердым намерением ее выиграть, а в городе тем временем на всякий случай начали молиться об умирающем. Но этим двоим молиться было некогда, разве что по ночам, когда больному, одурманенному настоем опия, удавалось ненадолго заснуть. Они поочередно меняли белье, промокшее от пота и запачканное гноем и сукровицей, поили его приготовленными врачом отварами из тамаринда и сколопендр, приправленных медом и корицей или вином с пряностями. Благоухание ладана, который воскуряли, чтобы заглушить все прочие запахи и отогнать злого духа, смешивалось с благоуханием мирры — той, что принесли Младенцу волхвы вифлеемской ночью. И никогда ни один больной не покорялся так безропотно лечившим его и ходившим за ним. Ни разу король не пожаловался и не застонал, разговаривал кротко, но чувствовалось, что сам он тоже сражается с болезнью. Владевшая им мысль отразилась в одной-единственной фразе:

— Мне надо выздороветь, потому что я еще не закончил свои дела, но да свершится воля Божия!

Битва длилась три бесконечно долгих недели, но в конце концов болезнь оставила измученное тело, как волна отступает от берега, на который только что яростно обрушивалась. Жар спал, и все прошло... Но увы! Оба верных друга Бодуэна с безмолвной скорбью наблюдали, как распространяется по телу короля проказа. Теперь плотные, красновато-коричневые уплотнения появились на ноздрях, на висках и на конечностях, а по всему телу расползались плоские пятна. Все, что Тибо и Жоад сейчас могли сделать для больного, — это помочь ему восстановить утраченные силы, то есть кормить его полезной, укрепляющей и освежающей пищей.

Но, наконец, настал тот день, когда Бодуэн сумел встать с постели, пройтись по комнате, после чего объявил, что больше не следует о нем молиться, а нужно возблагодарить Всемогущего Господа, позволившего ему еще некоторое время продолжать свое дело. Ни разу за все это время Сибилла и близко не подошла к комнате больного, известия о нем она получала через одну из своих служанок, которую посылала к Тибо, требуя, чтобы та разговаривала с ним через дверь, потому что и королевского щитоносца она к себе не подпускала. Она носила ребенка, и желание его оберегать было вполне естественным, вот только до Бодуэна через слуг, занимавшихся уборкой, дошли дворцовые слухи: молодая вдова прекрасно себя чувствует, ее перестало тошнить, и теперь ей не терпится покинуть Аскалон. Она хотела, чтобы тело Гийома поскорее перевезли в Иерусалим, где его должны были похоронить, а после погребения, до начала жары, она собиралась уехать в Яффу и поселиться в маленьком дворце, тоже стоявшем на берегу моря, где ничто не напоминало бы ей о тягостных днях, проведенных в Аскалоне. Для ее эгоистичной натуры такое отношение к чужому горю или страданиям было вполне естественным, и Тибо, хорошо ее знавший, ничуть не сомневался в том, что, как только ребенок появится на свет, Сибилла начнет требовать, чтобы ей нашли нового мужа, такого же красивого и такого же неутомимого в любовных утехах, каким был уже, должно быть, позабытый ею несчастный Гийом. И она не успокоится, пока своего не добьется. Подобно госпоже Природе и госпоже Аньес, Сибилла не терпела пустоты...

Бодуэн постепенно выздоравливал, его истерзанное тело день ото дня становилось сильнее, а тем временем ворот Аскалона, закрытых по приказу короля для того, чтобы избежать распространения эпидемии, — после Гийома де Монферра умерли еще многие, — достигли две вести. Во-первых, византийский военный флот только что присоединился в порту Акры к судам протосеваста, и флот был немалый: несколько десятков дромонов, огромных боевых кораблей, перевозивших не только войска, но и тяжелые осадные машины, катапульты и железные трубки, изрыгавшие греческий огонь44, грозное оружие, чье пламя способно было запалить любую цель и не гасло даже в воде (оно могло скользить по волнам). Кроме того, в состав флотилии входили и быстрые галеры, и суда, предназначенные для высадки войск: задний борт у них откидывался, опускаясь на берег и выпуская прибывших на корабле людей. Судами командовали первые люди империи, не скрывавшие своего нетерпения: им хотелось как можно скорее соединить свои силы с войсками, обещанными некогда королем Амальриком, и напасть на Саладина на египетской земле. А пока что вся эта толпа, пользуясь долгим отсутствием короля, создавала в порту Акры суету и беспорядок.

Вторая новость, хотя и менее значительная, тоже была связана с отсутствием государя: Стефания де Милли, Госпожа Крака, только что обвенчалась с Рено Шатильонским.

— Без моего согласия! — проворчал Бодуэн. — Что, эти люди считают меня уже умершим, если ведут себя так, словно меня не существует? Надо возвращаться в Иерусалим. И как можно скорее!

— Вы еще слабы, Ваше Величество! — возразил Жоад бен Эзра. — Согласитесь, по крайней мере, проделать этот путь на носилках!

— Как женщина, к примеру, как моя сестра, которая должна будет сопровождать тело своего супруга? Никогда! Особенно при таких обстоятельствах! Я поеду верхом!

Тотчас был отдан приказ готовиться к отъезду. Король лично будет сопровождать останки зятя до соседствовавшей с храмом Гроба Господня часовни госпитальеров, где Гийом Тирский отслужит заупокойную мессу, и где умершему предстояло навеки упокоиться вместе со своим бесполезным теперь длинным мечом.

Утром в день отъезда Бодуэн впервые попросил дать ему зеркало. Уже облаченный в длинный плащ, украшенный гербом, поверх кольчуги, он стоял у окна, озаренный ясным утренним светом. Не оборачиваясь, король протянул руку, чтобы ему подали зеркало, и посмотрел на свое отражение. Рука его не дрогнула, и высокая фигура не шелохнулась. В течение бесконечно долгой минуты, пока он разглядывал свое отражение, не слышно было даже его дыхания. Наконец он вернул зеркало Тибо и приказал: