Читаем без скачивания Програмерзость - Алан Фостер

Она вцепилась в его слова, словно застрявший под водой аквалангист, которому дали еще один баллон с воздухом.

— Вы действительно думаете, что сможете спрятать меня от него?

— У СФП есть ресурсы, о которых не знают даже те, кто на нее работает, — кивнул он. — Но чтобы воспользоваться ими, ты должна вернуться со мной и моим напарником в Штаты. Вернуться на Полосу.

Она понимающе кивнула.

— По крайней мере, я смогу наверстать упущенное, посмотрев те виты, которых здесь не увидишь. И порыться в настоящем ящике. А может, и повидаться с некоторыми из друзей.

Карденас не собирался ей лгать. Если она поймает его хоть на одной лжи, то навсегда перестанет доверять ему, он это чувствовал.

— Насчет этого не знаю. Надо будет посмотреть. Значит, ты вернешься с нами?

— А что мне еще делать? — пожала плечами она. — Остаться здесь я не могу. Никак не могу без — без…

Это постоянно нарастало с той секунды, как она присела на кушетку. И теперь полились слезы, частые и обильные, сопровождаемые глухими тяжелыми рыданиями. Он позволил ей упасть к себе в объятия и прижал к своей груди так же крепко и надежно, как привлек бы родную дочь, если б она у него была. Отчаянно вцепившиеся в него руки девочки были удивительно сильными.

«Что сказать ей, чтобы помочь перестать плакать?» — гадал он после того, как прошло несколько бесконечных минут неудержимых рыданий. Что-то, направляющее ее мысли в иное русло, способное заставить ее сфокусировать свое внимание на чем-то другом.

Он мягко освободился от ее рук, хотя остался в пределах досягаемости.

— Объясни мне кое-что, Катла. Если механизм квантовой кражи не более, чем болтовня и теория, то почему отец так стремится вернуть тебя?

Вытирая глаза тыльной стороной обеих рук, она несколько раз шмыгнула носом и попыталась переключить внимание на неожиданно сочувствующего старикана. И вдруг внезапно улыбнулась.

— Извините. Я… — Девочка ткнула пальцем, и почти показалось, что она может рассмеяться. Почти. — Я насквозь промочила вам усы.

Подняв руку, Карденас пощупал свой вислый ус. Тот пропитался ее слезами и… другими жидкостями. Выражение отвращения, в котором сморщилось его лицо, было отчасти искренним, отчасти рассчитанным. К его удовлетворению, оно спровоцировало желанную реакцию. Улыбка ее расширилась, и она продолжила вытирать глаза.

— Вы действительно не знаете, да? Разве мама не рассказала вам?

— Действительно не знаю, — признался он, подняв край рубашки, приоткрывая слегка волосатый живот и пытаясь вытереть лицо тканью.

— Я не просто техант, а еще и мнемоник. Отец, Мок, никому другому не доверяет. Никогда никому не позволяет сблизиться с ним. Даже маме не позволял. Но мне… — Голос ее грозил снова сорваться, надломленный воспоминаниями о покорном несчастливом детстве.

Говоря едва ли громче, чем успокаивающим шепотом, Карденас мягко побудил ее продолжать.

— Неважно в чем дело, Катла. Я пойму. — Протянув руку вперед, он осторожно приподнял указательным пальцем ее подбородок. — Посмотри на меня. — Ее темные, слишком рано повзрослевшие глаза снова встретились с ним взглядом. — Ты ведь знаешь, что я пойму, не правда ли? — Никакого кивка в знак молчаливого согласия не последовало, но она вновь обрела голос.

— Отец… Мок хочет вернуть меня, потому что… — Она уставилась в пространство, глядя то в одну, то в другую сторону. — Он называет меня своей «маленькой кудрявой моллисферой».

Карденас моргнул.

— Не уверен, что понял. Ты запоминала для него какие-то вещи?

Теперь она кивнула-таки, взмахнув черными волосами при энергичном движении головы.

— Не просто некоторые вещи. Все.

Услышанное ошеломило инспектора.

— Под словом «все» ты имеешь в виду?..

Сидящая с серьезным лицом девочка коснулась пальцем лба.

— Весь его бизнес прямо здесь. Я знаю, что не понимаю всего. Может, оно и к лучшему. Но все, что мне сказали или показали, я храню в памяти. Имена, места, люди, сделки, время, даты, цифры. Много-премного цифр. В основном касающиеся денег, но также и иных вещей.

— Сделки, — пробормотал себе под нос Карденас. — Какого рода сделки?

— Не могу сказать, — покачала головой она. — Отец говорил, что если я кому-нибудь скажу, то это сделает меня соучастницей в том, о чем расскажу.

— Катла, — прошептал ей Карденас самым серьезным тоном, какой только мог выдать, — ты двенадцатилетняя девочка. У тебя только что убили мать. Ты не сделала ничего дурного и виновата лишь в одном — у тебя оказался не тот отец. Клянусь, ничто рассказанное мне не сделает тебя соучастницей ни в чем. Ты лишь запоминала разные вещи. Факты и цифры. Как книга или молли. Разве может книга быть соучастницей?

Девочка заколебалась.

— Полагаю, не может. Думаю, нет. — Лицо ее приобрело слегка мечтательное, отстраненное выражение, когда она принялась рассказывать, без всякого порядка, о куче тех «сделок», которые ее вынудили занести в память.

По мере того, как инспектор слушал ее воспоминания, волосы у него на голове вставали дыбом. Старательно сохраняя на лице нейтральное выражение, он выслушивал отчет об ужасах и правонарушениях, которые заставили бы обычного ребенка двенадцати лет дрожать от страха. Катла же, казалось, не была ни в малейшей мере обеспокоена. И это заставляло его гадать, много ли из изложенного она действительно понимала.

В конечном итоге, она вернулась оттуда, куда перенеслась, явно ничуть не пострадав от самонаведенного транса.

— Этого достаточно? Рассказать еще? — Она могла с таким же успехом описывать содержание любимых вит-шоу прошлой недели.

— Нет, Катла. Все отлично. Скажи, ты знаешь, что такое «мероин»? — Она покачала головой. — А как насчет «семидесятого калиберона»?

Она наморщила нос.

— Думаю, что первое — какое-то лекарство. А другое, наверное, какая-то машина?

— Это имеет отношение к определенному типу пистолета, — уведомил он ее, ничего не утаивая. — А первое… Не важно. — Она не переспросила его, а он предпочел не возвращаться к обсуждению.

Не удивительно, что Мок так отчаянно стремился восстановить свою опеку над дочерью. Лучше любого спиннера, или голком-контроллера, или пара-сайта, она была ходячей говорящей дышащей граммой. Той, которую он мог вызвать в любое время, чтобы подтвердить детали деловой операции, или привести статистику, относящуюся к предыдущей сделке, или выдать историю и личные характеристики друга, врага или случайного торгового партнера. В своем невинном, доподростковом мозгу она носила детали всего его незаконного бизнеса. «Каким преимуществом была бы такая информация для какого-нибудь конкурента!» — сообразил инспектор. Теперь он получил объяснение внезапной живой заинтересованности в девочке, проявленной такими, как инзини и озерники.

В отличие от ящика или молли, к ней не могли подступиться никакие хакеры, не существовало никаких электронных или дистанционных средств доступа к хранившейся у нее в памяти информации. Двенадцатилетнюю «кудрявую моллисферу» Мока не могли испортить с помощью вируса или скопировать с помощью сканера. Ее даже нельзя было заставить свидетельствовать против него в суде как члена семьи.

Но это не означало, что она не стала бы этого делать. Любые остатки дружеских чувств, какие она могла испытывать к отцу, вероятно, погибли с насильственной смертью ее матери.

— Я не хотела этого делать, — говорила между тем она. — Сперва это было довольно забавно. Вроде как пофасонить, доказать, что я это могу. А потом мне это надоело. Но папа все настаивал. Поэтому я продолжала этим заниматься. Для меня это не составляло труда. Когда я стала старше и начала понимать кое-что из того, что он велел мне запомнить — не такие слова, о которых вы недавно меня спрашивали, а другие вещи, — то сообразила, что они связаны с очень скверными делами, муй мало. Но отец, он… — Она помолчала, беря себя в руки. — Не важно. Мне не нравится об этом думать.

Он заставил меня продолжать заниматься этим. Заставил! Маме я не рассказывала. Думала, если она не будет об этом знать, то отец ничего ей не сделает. Когда она меня спрашивала, чем я занимаюсь с ним и его друзьями, я ей врала, говорила, будто это связано с проектом квантовой кражи. А потом она пришла ко мне однажды ночью, очень поздно, когда я уже спала, и велела мне проснуться и одеться. Я не понимала, что происходит, пока не села с мамой в машину и не увидела мистера Бруммеля. Мы уехали. Сбежали. — Она опустила взгляд на сжатые руки. — Но от Мока нельзя убежать. Именно это постоянно твердил мне отец. «От Мока никому не убежать». И он был прав, прав, и теперь мамы больше нет, а я одна, и что мне теперь делать? — Когда она уткнулась лицом в ладони, слезы полились вновь. — Куда мне теперь деваться? У меня никого нет.

— Ни дядей, ни теть, ни кузенов?

— Если они у меня есть, — произнесла она сквозь рыдания, — то я не знаю ни как их зовут, ни где они живут. Мама никогда не упоминала мне ни о каких родственниках. Может быть, она не хотела, чтобы я говорила с ними, так как это могло доставить им неприятности. От Мока.