Читаем без скачивания Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

До царствования Елизаветы жестокость кар все усиливалась. Дочь же Петра Великого начала с того, что отменила смертную казнь, и если не в правовом порядке, то фактически так, что на практике сперва смертные приговоры никогда в исполнение не приводились, а затем судьи вовсе перестали и выносить смертный приговор, за исключением тех случаев, когда преступления носили политический или религиозный характер, – аномалия, сохранившаяся и до наших дней. В царствование Елизаветы не был казнен ни один политический преступник, и вся разница выражалась лишь в судопроизводстве. В политических делах, за отсутствием замены наказания, существовавшей для преступлений общего порядка, Елизавета пользовалась всегда правом высочайшего помилования. Но она не считала себя в праве поступать так, когда дело касалось интересов православного Бога. То же либеральное направление сказалось в отмене пыток, в бесчисленных процессах, вызванных мошенничеством или постоянными бунтами крестьян; в распространении этой льготы на обвиняемых моложе семнадцати лет, которых одновременно запрещено было приговаривать и к смертной казни (указ 23 августа 1742 г.); в указе 1757 г., отменившем клеймение и вырывание ноздрей у женщин. Как сказано в указе, эти две меры имели чисто практический смысл; они позволяли распознавать преступников и препятствовали их побегу. Елизавета нашла, что, живя в Сибири, женщины достаточно ограждены от искушения побега громадностью расстояния, которое им пришлось бы пройти. У мужчин вырывание ноздрей производилось до 1817 г.[269]

Ввиду того, что смертная казнь все еще существовала по закону, судьи продолжали приговаривать к ней в царствование Елизаветы; но каждый раз о том составлялся доклад императрице, неизменно отменявшей ее. В результате в 1753 г. насчитывалось 3579 приговоренных к смерти, ожидавших, чтобы императрица решила их судьбу. Такое большое скопление арестантов порождало страшные затруднения. Нередко они бунтовали и убивали своих надзирателей, подвергая их предварительно мучениям, что шло совершенно вразрез с поставленной гуманными намерениями императрицы целью.

Сенат просил в конце концов установить замену смертной казни определенным наказанием, почтительнейше умоляя вместе с тем государыню отказаться от мысли, явившейся у нее по одному частному случаю, когда смертная казнь была заменена вырезанием ноздрей и правой руки; это налагало, говорили сенаторы, на государство обязанность содержать этих несчастных, которые, будучи искалечены, делались неспособными ни к какому труду. Остановились, наконец, на одном предложении, соединявшем вырезание ноздрей, клеймение, наказание кнутом с вечной каторгой, причем, по настоянию Елизаветы, жены приговоренных сохраняли свою свободу и пользование своим имуществом, получая даже часть конфискованного имущества своих мужей, и имели право снова выходить замуж.[270] Елизавета умела, как видно, защищать интересы своего пола.

Таким образом топор Петра Великого, столь часто при нем сверкавший в руках палача, мирно покоился в своем мешке из медвежьей шкуры. Зато кнут продолжал опускаться на окровавленные спины. Я уж имел случай описать это орудие пытки; указ 2 ноября 1733 г. содержит в этом отношении красноречивое свидетельство: он предписывал замену кнута розгами для наказания некоторых виновных, дабы они остались годными для военной службы. В 1748 г. граф Брюс, назначенный комендантом в Москву, протестовал против ограничения количества ударов. Цифра пятидесяти ударов, установленная для некоторых случаев, казалась ему совершенно недостаточной.

– Но ведь это смерть для виновного, – возражали ему.

– Так что ж? Ведь в данном случае дело идет о замене смертной казни.[271]

Кнут пускался в ход и не в особо важных случаях. В 1756 г. был бит кнутом какой-то несчастный, виновный лишь в том, что продал за 5 копеек фунт соли, тогда как установленная цена ее равнялась 4 ⅝ коп.![272] Советую некоторым нашим современным купцам поразмыслить над этим случаем.

Однако в отдаленных областях смертная казнь по-прежнему применялась иногда, например, при искоренении разбойничества в малороссийских степях, где в 1749 г. несколько негодяев было повешено. Но Сенат, узнав об этом, послал строгое порицание местным властям, тщетно утверждавшим, что их таким образом совершенно обезоруживали. С другой стороны, Елизавета менее тщательно следила за проведением в жизнь ее мыслей и чувств в застенках тайной канцелярии, где Александр Шувалов продолжал, вне всякого контроля, кровавые традиции Ромодановского и Ушакова. И в других местах пытка, хотя и ограниченная и контролируемая, составляла обычное явление. Спрошенный в 1753 г., уместно ли будет прибегнуть к ней для устрашения взбунтовавшихся крестьян одного помещика Брянского уезда, Сенат в ответ на это предписал представить рапорт о наказанных. Однако в мотивировке указа 1751 г., отменявшего пытку в делах о мошенничестве, Сенат сам вписал лучший довод против этого наследия изжитого прошлого: желание избегать «чтобы, не стерпя пыток, не могли на кого и напрасно говорить, и чтоб, на кого станут говорить, и невинные не могли подпасть напрасному истязанию».

Наконец в одном особом пункте сама Елизавета, как я указал выше, допускала явное и постоянное противоречие принципам, которые она старалась внедрить в законы и нравы страны. В 1743 г. один человек был сожжен живым[273] за то, что отпал от православия и выразил к нему презрение; и с начала до конца царствования Елизаветы гонения на раскол были безжалостны; в деле религиозной пропаганды насилие слишком часто заменяло убеждение. Вместе с деньгами, не жалели ни огня, ни железа. В этом направлении законодательная деятельность дочери Петра Великого была менее терпима, чем начинания ее отца. Указ 2 декабря 1742 г. предписывал изгнание всех евреев, за исключением тех, что согласны были принять крещение.[274] В следующем году Сенат поставил на вид императрице, что торговля очень пострадала от этой меры. «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли», ответила она. Опала коснулась и знаменитого португальского доктора Санхеца, члена Академии, которому председатель этого собрания писал по этому случаю: «…Ее Величество прогневана на вас не за какой-либо проступок или неверность… Но она полагает, что было бы противно ее совести иметь в своей Академии такого человека, который, покинув знамя Иисуса Христа, решился действовать под знаменем Моисея и ветхозаветных пророков».[275] Один частный секретарь русского посланника в Вене должен был оставить свое место по той же причине. Его фамилия была Симон.[276]

Магометанские подданные империи не были изгнаны, но их склоняли к отречению от своей веры самыми неприглядными средствами. В 1744 г. указом запрещено было возведение мечетей в местах, населенных православными или крещеными иноверцами. Эта мера являлась противовесом предполагавшемуся перенесению протестантских храмов, оскорблявших религиозное чувство императрицы, когда она проезжала по Невскому проспекту. Лишь финансовые затруднения помешали исполнение этого плана. Стремление заставить силу служить религии все ярче сказывалось у Елизаветы с наступлением преклонных лет, когда расстроилось ее здоровье, а набожность ее все увеличивалась. Уже в 1749 г., возобновив обычай, существовавший при Петре Великом, она стала сажать на цепь придворных, виновных в том, что они разговаривали в церкви. Для высших чинов цепь была сделана из золоченной бронзы. В 1757 г. Высочайший приказ заставил всех судебных чинов участвовать, под страхом уплаты большего штрафа, в некоторых крестных ходах.[277] Елизавета находила справедливым направлять таким образом религиозное чувства своих подданных, как она нашла нужным посадить в тюрьму француженку, продавщицу модных товаров, м-м Тардье, за то, что та не показала императрице некоторых модных новостей, припрятанных ею для других клиентов.[278] Ее подданные тоже не стеснялись прибегать в пределах своей власти к самому неприглядному произволу. Один из них, Болотов, рассказал нам, как он кормил селедками, не давая ему пить, одного крестьянина, дабы вынудить у него признание.

Елизавета и ее народ были тесно связаны со своим историческим прошлым, с закоренелым режимом насилия и ужасов, отличительный черты которого сохранились при том в области политической полиции, которую мы и окинем теперь беглым взглядом.

Порожденное переворотом и заговором, правительство Елизаветы роковым образом видело себя окруженным заговорщиками и зачинщиками революций. Почти беспрерывный ряд действительных или предполагаемых заговоров, всегда сопровождавшихся страшными репрессиями, прорезает царствование Елизаветы из конца в конец, оставляя по себе кровавую борозду. Уже в июле 1742 г. возникло дело о бочке с порохом, поставленной под спальней императрицы при сообщничестве лакея и двух гвардейских офицеров. За ним последовали усиленные избиения кнутом.[279] В следующем году разоблачился заговор Ивинского, а затем Ботта. Императрица несколько ночей подряд не ложилась в постель; она на всю жизнь сохранила томительное предчувствие переворота, подобного тому, что возвел ее на престол; ее преследовал грозный образ семьи принцев Брауншвейгских, свергнутой ею с престола; она хотела стереть даже след их существования из истории своей страны и указами от 16 октября 1742 г. и 12 февраля 1745 г. объявила несуществующими все законы и предписания, изданные в царствование злополучного Иоанна VI.