Читаем без скачивания В ожидании счастья - Виктория Холт

Моя изысканная внешность была постоянной темой разговоров в Версале и Париже, о ней писали и шутили, но сожалели о моем расточительстве.

Мерси, разумеется, обо всем сообщал матушке, однако она знала об этом и без него.

С неодобрением она писала мне:

«Я не могу не затронуть тему, о которой я узнаю из многих газет, а именно: о стиле твоих причесок. Говорят, они достигают высоты девяносто четырех сантиметров от основания волос, а наверху еще перья и ленты!»

В своем ответе я написала, что высокие прически вошли в моду, и никто в мире не считает их сколько-нибудь странными.

И опять она пишет мне:

«Я постоянно была того мнения, что модам нужно следовать, но не до безрассудства.

Красивая королева, которая наделена привлекательностью, не нуждается во всей этой чепухе. Простота в одежде еще более возвышает ее и гораздо более присуща особам высокого звания. Поскольку королева задает тон, весь свет будет повторять ее ложные шаги. Но я люблю свою маленькую королеву, наблюдаю за каждым ее шагом и поэтому, не колеблясь, буду обращать внимание на все ее легкомысленные поступки».

К этому времени тон писем матушки стал другим. Она предупреждала, а не приказывала, и постоянно повторяла, что все ее советы продиктованы любовью ко мне.

Мне следовало уделять ей больше внимания; но прошло уже так много времени с тех пор, когда мы расстались, что ее влияние стало постепенно уменьшаться. Меня больше не охватывала дрожь при виде ее почерка — в конце концов, если она императрица, то я королева — королева Франции. Теперь я стала взрослой и могла поступать, как мне нравится. Я продолжала консультироваться с Розой Бертен, мои счета за одежду достигали огромных размеров, а прически становились день ото дня все экстравагантнее.

Кроме того, Артуа и его кузина Шартр поощряли меня к азартным карточным играм. Мы играли в фараон, где можно было проиграть огромные суммы. Деньги, которые мне давал король для оплаты моих счетов каждую неделю, оставались на карточном столике. Я не понимала, что такое деньги, все, что я должна была сделать, это написать «Оплатить» на представленных мне счетах и предоставить остальное моим слугам.

Мой муж был снисходительным. Наверное, он понимал, что мною движет главное желание — избежать скуки, не останавливаться и не думать; во всем он винил самого себя. Вероятно, он слишком часто думал об операции, которая могла бы перевернуть мою жизнь и на которую не мог решиться, поэтому оплачивал мои долги и никогда не упрекал меня. Однако он пытался запретить азартные карточные игры — не только мои, а вообще при дворе.

Больше, чем одежда, азартная карточная игра, танцы и прически, меня волновали бриллианты. Как я любила эти ярко сверкающие камушки, которые шли мне как ничто другое! Они были холодными, но в то же время полными огня, такой же была и я. Я никогда не позволяла, чтобы молодой человек остался наедине со мной; говорили, что я холодная; однако в глубине моей души за этим холодом скрывался огонь.

У меня было много драгоценностей, некоторые из них я привезла с собой из Австрии, была шкатулка, подаренная мне дедушкой в качестве свадебного подарка. Новое драгоценное украшение всегда восхищало меня. Если народ жаловался на мою расточительность, то торговцы ею восхищались. Придворные ювелиры Бомер и Бассандж, которые приехали во Францию из Германии, были так же довольны мной, как Роза Бертен и Леонар. Они доставляли мне свои красиво ограненные камни, которые выглядели так восхитительно в шелковых и бархатных коробочках, что мне их все непреодолимо хотелось приобрести. Когда они показали мне пару бриллиантовых браслетов, я пришла в восхищение и не думала о цене, сразу же решив, что должна заполучить их. Это вызвало протест со стороны матушки:

«Я слышала о том, что ты купила браслеты за двести пятьдесят тысяч ливров, выйдя тем самым за рамки своего бюджета, и наделала долгов… Такие сообщения разрывают мое сердце, в особенности, когда я думаю о твоем будущем. Королева унижает себя, экстравагантно наряжаясь, и еще больше унижает себя, наряжаясь роскошно. Я хорошо знаю твой дух расточительства и не могу об этом молчать, так как сильно люблю тебя и не собираюсь льстить тебе. В результате своего легкомысленного поведения не потеряй доброго имени, приобретенного тобой после приезда во Францию. Хорошо известно, что король не расточителен, поэтому всю вину возложат на тебя. Надеюсь, что мне не придется дожить до катастрофы, которая неминуемо последует, если ты не изменишь своего поведения».

Прошло немного времени, и до нее дошли сообщения о моих карточных долгах:

«Азартная карточная игра, несомненно, одно из самых опасных развлечений. Она привлекает дурное общество и вызывает кривотолки… Позволь мне просить тебя, моя любимая дочь, не давать ходу этой страсти. Позволь мне также просить тебя совсем отказаться от этой привычки. Если я узнаю, что ты пренебрегла этим советом, мне придется обратиться за помощью к королю, дабы уберечь тебя от еще большего несчастья. Я знаю слишком хорошо, какие могут быть последствия. Ты потеряешь уважение не только у народа Франции, но также и за границей, что причинит мне глубокую боль, поскольку я тебя столь сильно люблю».

Мне хотелось порадовать ее, и я попыталась на какое-то время изменить свое поведение, но вскоре вернулась к старому. Когда Мерси укорял меня, я отвечала:

— Не думаю, что матушка может представлять себе трудности жизни здесь.

Я думаю, что он представлял их, находясь со мной рядом, как и аббат Вермон. Возможно, поэтому они были менее суровы при осуждении моих безрассудных поступков.

Трианон вселял в меня восторг. Я заново разбивала парк с помощью принца де Линя, который создал для себя один из живописнейших парков во Франции в Бель-Ой. В то время была мода на все английское. Французы старались, подражая англичанам, носить длинные, плотно прилегающие камзолы, толстые чулки и старые шляпы — разумеется, не при дворе, где они выступали великолепно одетыми. Мы встречали их на улицах Парижа. На лавках висели вывески: «Здесь говорят по-английски», продавцы лимонада теперь продавали пунш, а излюбленным напитком стал чай. Артуа ввел во Франции скачки, и я часто ездила с ним на бега. Это был еще один повод для азартной игры. Поэтому у меня в Трианоне должен быть, разумеется, английский сад. Я планировала построить небольшой храм в парке, внутри которого хотела поместить изящную статую бога любви Эроса скульптора Бушардона. Я остановилась на коринфских колоннах. Это сооружение я назову храмом Любви. Мне стало ясно, что принц де Линь влюбился в меня; это было очень печально для меня, поскольку его общество мне очень нравилось, однако я не позволила, чтобы эта дружба получила дальнейшее развитие.

Мое отношение к нему было замечено, и матушка в письме написала, что, по ее мнению, он не должен столь много времени проводить в Версале, поэтому я сказала ему, чтобы он на какой-то период вернулся в свой полк, а потом приехал сюда обратно. К моему удивлению, меня огорчил его вынужденный отъезд. Однако было ясно, что я должна проявлять осторожность.

Ко мне пришел Мерси и провел со мной строгую беседу. Я завела много новых друзей и постоянно нахожусь в их компании. Ему кажется, что нравственный облик этих людей сомнителен. Поступаю ли я благоразумно?

Я лукаво на него посмотрела, поскольку знала, что у него есть любовница, оперная певица, мадемуазель Розали Левассер; он живет с ней уже много лет, и, хотя эти отношения им и не афишировались, церковью-то они все равно не приветствовались бы! Я не стала упоминать об этом, ограничившись легкомысленным возражением, что каждый должен наслаждаться жизнью, пока он молод.

— Когда я стану старше, я буду серьезнее, и тогда мое легкомыслие пройдет.

Я была удивлена, что старый Кауниц понимает мое положение гораздо лучше, чем мама или брат. Он написал Мерси:

«Мы еще молоды, и я боюсь, что такими же останемся в течение долгого времени».

Это время было трудным и для моего мужа. Королевская осанка, которую он демонстрировал во время коронации, исчезла; он заимел странные манеры. Ему нравилось бороться со слугами. Часто, приходя в его покои, я видела его катающимся на полу. Он всегда брал верх над своими соперниками, потому что был гораздо сильнее их. Это, должно быть, позволяло ему испытать чувство превосходства, в котором он так нуждался.

Людовик представлял собой полную противоположность мне. Не жалуясь на мою расточительность, сам был настолько экономным, что выглядел бедняком; в нем не было никакой хитрости. Иногда он делал зверское выражение лица и направлялся к одному из придворных. Бедняга должен был отступать, пока не оказывался у стенки. Людовику часто нечего было сказать, он громко смеялся и уходил прочь.

Аппетит у него был отменный. Я видела, как за завтраком он съедал цыпленка и четыре котлеты, несколько кусочков ветчины и шесть яиц, запивая все это половиной бутылки шампанского. Он работал в кузнице, которую устроил на верхнем этаже, выделывая железные коробки и ключи. Последние были его страстью. Там у него был рабочий по имени Гаме, который обращался с ним как с собратом по ремеслу и даже отпускал язвительные замечания по поводу его промахов, на что Людовик реагировал доброжелательно, заявляя, что в кузнечном деле Гаме разбирается лучше него.