Читаем без скачивания Встретимся в Эмпиреях - Игорь Удачин

— Правда? — прижимается виском к моему плечу, и я Ее обнимаю. Машинально, даже не взглянув.

Закинув голову, любуюсь вереницей облаков, проплывающих по небу на запад. Одно из них, мне чудится, похоже на человеческое лицо. Женское. Может — если дофантазировать самому — Ее. Красивая оптическая иллюзия.

В конце концов облака одно за другим скрываются за макушками деревьев дальней части парка. Небо становится удивительно чистым, но по-вечернему миг за мигом утрачивает свою дневную белизну. Наклоняюсь и целую Ее в лоб. Только после этого понимаю, что Она почти уже спала. Открывает глаза и улыбается.

— Ты поцеловал, как дедушка целует бабушку, — голос Ее немного сиповатый.

— А разве мы уже не старики, солнышко? — убаюкивающим голосом шепчу ей на ухо.

— Точно. Самые древние в целом мире.

Не знаю наверняка, но чувствую, на лице Ее по-прежнему сохраняется улыбка. Нагибаю голову ниже и подглядываю: так и есть. А глаза снова закрыты. Только под веками двигаются маленькие бугорочки. Мне хорошо и легко сейчас рядом с Ней. Кажется, Ей со мной тоже. И от этого на душе тепло.

— Расскажи еще про то, что я «особая», — сонливым шепотом просит Она, рисуя мизинцем маленькие кружки на моей ладони.

— Что я могу рассказать, солнышко?

— Не знаю. Рассказывай. Рассказывай что-нибудь.

— Ладно, — даже не представляю, о чем еще говорить, но стоит только начать — выдавая слово за словом, сложно оказывается остановиться. — В тебе моя вера, солнышко. Вера в то, что жизнь может быть полным убожеством, от которого выворачивает наизнанку. А может — просто чудом каким-то, не поддающимся описанию. В то, что ты должен познать и белое, и черное. Но все равно понять для себя, что это того стоит. Понимаешь, о чем я?

— Да, — произносит Она тихо-тихо.

— Я быстро выдохся бы, если бы любил тебя за одно хорошее, из чего ты сделана. Но когда мне приходилось тебя и ненавидеть — на самом деле это помогало мне держаться, помогало опериться и возмужать… Помогло стать таким, какой я есть сейчас. Золотым или из дерьма слепленным, не знаю… но таким.

— А когда тебе приходилось ненавидеть меня… черт, какая я все-таки кретинка…

— Не надо, солнышко. Не говори так про себя.

— …как это было?

— Знаешь, я никогда не поддавался чувству ненависти всецело. Но я думал вот что: ты для моего сердца — игла, потчующая наркотиком. Наркотик дарит новые ощущения, блаженство, но в конечном итоге он разрушает…

Она наконец приподнимает голову, освобождая чуть затекшее плечо, и заглядывает мне в глаза. Своими. Красивыми и влажными. Я видел, Она хотела что-то сказать. Но сдержалась и вместо этого просто поцеловала.

— Ты останешься сегодня у меня на ночь? — произношу я. Так обыденно прозвучало — послушай себя со стороны, елки-палки — как просят закурить…

— А ты бы этого хотел?

— Спрашиваешь!..

Поднимается. Отводит лицо в сторону легкого встречного ветерка и на некоторое время замирает. Словно ждет, когда ветер просушит Ее глаза. О чем я сейчас подумал, даже не рискну признаться. Но кое-что со мной не так, кое-что во мне меняется. Тоже встаю.

— Ладно… нам с тобой сейчас… у-ху-ху. Хочешь, я провожу тебя до дома?..

Оборачивается и смотрит на меня. Взгляд Ее потускневший, но по-прежнему добрый.

— Да… так будет лучше.

«Так будет лучше», — повторяю про себя то ли с сарказмом, то ли… скорее, чисто механически.

Выставляю в сторону локоть, предлагая взять себя под руку, и мы не спеша начинаем путь к выходу из парка.

Десять минут молчаливой ходьбы…

— Мы можем больше не увидеться, да?

Я гляжу на Ее опущенные глаза и ветром спутанные на лице волосы. Что заставило Ее задать мне этот вопрос? И как на него ответить?

— Может и такое случиться, солнышко… Но мы провели сегодня с тобой отличный день… — на секунду задумываюсь. — Да, действительно отличный. И я хочу думать только об этом.

Переходим шоссе. Прямо за ним — пустыри. Еще дальше — жилая часть города. Останавливаюсь посреди дороги. На разделительной полосе.

— В чем дело? — спрашивает Она.

Аккуратно через голову снимаю с себя цепочку с серебряным крестиком. С молодых ногтей носил его на своей груди и никогда с ним до этой минуты не расставался. Протягиваю Ей.

— Возьми.

Не берет. Смотрит на меня вопрошающим взором.

«Ту-у-у-у-у-у-у-у!!!»

Со всех ног сбегаем на обочину. Вздымая огромные клубы сизой дорожной пыли, мимо на полной скорости проносится трейлер. В окне кабины яростно сотрясается кулак водителя-дальнобойщика. «Уроды малолетние-е-е!» — в шумовом хаосе гудка, завывающего в ушах ветра и моторного гула долетает до нас не громче комариного писка. А ведь там никогда не ездили трейлеры, думается мне сейчас. Не до, не после. Просто не положено… Абсолютно не несущий никакого смысла факт. Но сейчас, спустя время, мне почему-то привиделось в этом что-то мистическое.

— Возьми, — повторяю я, — это на удачу.

В глазах Ее стоят слезы. Склоняет передо мной голову и позволяет мне самому надеть на Нее цепочку. «Не думай, Она многое понимает, — будоражит меня мысль в тот момент. — Еще больше, быть может, чем ты». Взгляд Ее упирается нам под ноги. Плечи судорожно подрагивают.

— Не надо, красавица. Не плачь.

— Я тебе не красавица!

— ?.. — вид у меня, наверное, глупый и растерянный.

— Я… я… — громко по-детски всхлипывает, — я… солнышко.

Где дрогнут облака от вселенских морозов,Где блуждает бесцельно моя тень,Где объятия — сплошные занозы,Где так страшно встречать новый День —Я врастаю корнями все глубже и глубже,Изрыгая с последними силами брань;И побеги, заведомо убитые стужей,Отпускаю, глаза закрыв. Вот моя Дань.Дань движению жизни, подобному смерчу —Раскрутилась Юла, и врезается Клин.Здесь спасенный, и тот — навсегда покалечен.Отходной Колокольчик, сыграй же мне: «Динь»…Ах, как стало легко! Только никто не узнаетПеремены моей на беспутье, где замерла жизнь.Чуя свежую кровь, жилы жадно глотают.Но по-прежнему слышу я: «Динь, динь, динь, динь».

Выхожу из ванной. По всему телу, прокладывая извилистые блестящие дорожки, стекают капли воды. Проходя по коридору, ненадолго задерживаюсь возле зеркала. Пух! — «выстреливаю» в свое отражение из пальца, дурашливо дую на него и бреду дальше, в свою комнату. В ящике стола, во втором снизу, находится то, что собираюсь сейчас достать. Вот. Извлекаю наружу. Мои записи… Первые датированы апрельскими числами. Подумать только: какие-то четыре месяца, а сколько душевных метаморфоз подарило уже это время!.. Попадаются наспех набросанные тексты песен с аккордами над пляшущей строкой, причудливые каракули коротеньких стихотворений, мадригалов и просто мыслей, под настроение выплеснутых на бумагу. Набирается довольно внушительный ворох. Тщательно просмотренным откладываю в сторону каждый листик, каждый измятый клочок. Что-то вызывает во мне внутреннюю улыбку и умиление. Что-то — тоску, смятение и душевную подавленность. Острое ощущение одиночества и бессмысленности всего…

Что и как, одно за одним, осеняло и оглушало меня в те минуты — сейчас не передать. Ясность мысли потихоньку затуманивалась, а рука по-прежнему перекладывала исписанные листы с одного места на другое. Механика отрешения, вот как бы я это назвал.

Знаете, я почему-то подумал о Сливе тогда. И показалось… в некотором смысле понял его. А поняв его — как будто понял себя…

Беспорядочно сваливаю кипу своих записей обратно в стол. Захлопываю ящик так, словно никогда его уже не открою. Сажусь на диван, закидываю голову ― и глаза мои утомленно закрываются.

Как странно, — думается мне, — как же странно… Я еще толком не осознал этого, но я начал прощаться со всем тем, что до сих пор связывало меня с моей привычной жизнью. Расстаюсь. Волнительно, но, насколько хватает внутренней силы — осторожно. Как же хочется быть за гранью добра и зла! Верить, что все в жизни происходит так, как должно происходить. И нет в ней места для разъедающих душу сомнений, упреков, жалости…

Что ж… Завтра еще один день для прощания.

Наступившее завтра. 12 августа

Все наши ухищрения оказались тщетны — Виктория нашла нас в парке и обо всем узнала.

Сейчас ее привычно красивое лицо — серые разводы. Она не желает разговаривать с нами, но и не уходит.

— Прости, Вик, но мы уже решили, — взгляды Демона и Виктории даже не пытаются пересечься. — Пойми, подружка, мы не в состоянии спрятаться от войны, мы можем лишь разменять ее на войну другую. Свобода — теперь кажется — самая несвободная вещь на свете, как бы по-идиотски это ни звучало. Разве ты не успела почувствовать?.. Выбор… а на самом деле — лицемерное отсутствие его, хоть ты из кожи вон вылези!