Читаем без скачивания Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 (СИ) - Артемов Александр Александрович

— Больше никогда. Держись крепче.

Он пришпорил коня, и весь отряд из сотни копий рысью устремился в направлении острога, грозной тенью возвышающегося над морем огня и дыма. Одноглазый пришпорил взволнованную Красотку и понесся следом, обуреваемый тяжелыми мыслями о казаках, сгинувших в той кровавой сече, о Грише, которого он, казалось бы, потерял навсегда, и о ведуньях, которых тоже могло намотать на колесо народного гнева. Но всего больше его волновал колокольный бой, который он слышал краем уха. В темноте, за стеной мрачных деревьев Рыжего леса, который высился по правую руку.

Ему хотелось верить, что проклятая церковь развалилась на части, пока билась о деревья. И он даже почти поверил, что ее невидимый колокол затих навсегда. Однако, когда одноглазый взгромоздился в седло и последовал за атаманцами Ранко, колокол вновь коснулся его ушей. Далекий, гулкий, тревожный перезвон, который звучал все ближе — медленно, но верно нарастая с каждым ударом сердца. Топот лошадиных копыт заглушал большую часть звуков в округе, но одноглазому непрестанно слышалась и тяжелая поступь здоровенных щупалец, которые прорываются сквозь густые деревья где-то во мраке бескрайнего Рыжего леса.

Чем ближе они подъезжали к острогу, тем больше разрушений и затоптанных, обезображенных тел встречалось на их пути. Трудно было поверить, что еще при свете дня этот край кипел жизнью и почти ничего не предвещало то, что всего за одну ночь его предадут мечу и огню.

У сгрудившихся впереди белеющих хат показались какие-то люди. Ранко поднял кулак вверх, приказывая отряду сдержать коней. Вперед было отправился один из атаманцев — его встретили ружейным выстрелом в воздух, и он натянул поводья перепуганного коня, не покрыв и сотни шагов.

— Кто такие?! — донесся до них одинокий выкрик. Каурай видел, как меж хатенок мелькают крохотные искорки тлеющих фитилей. Он насчитал их числом пятнадцать штук, и все из них буравили им лбы. Одна пищаль не была большой бедой — с такого расстояния пуля угодит в цель лишь чудом. Но когда в грудь смотрит под два десятка стволов, не считая арбалетов и луков…

Одна искра, и их беседа окончится большой кровью.

— Не узнаете что ли? — вывел Ранко вперед своего коня, ухмыляясь в лицо напряженной темноте. — Эй, Зяблик, не бойся, тут свои все.

— Ранко?..

— Он самый, — еще шире ухмыльнулся Ранко, подводя коня еще ближе. — Ты тут какими судьбами? Острог охраняешь или, наоборот, осаждаешь? Ты за тех или за этих? За наших или за ихних?

— Ааа… Сеншес их разберет! Вроде с утра был за наших. Пана Чарбына колядники укокошили, вот значить мы тут с Молчуном и окопались с хлопцами. Оборону держим вроде бы… Мало нас, чтоб за Чарбына мстить и разбойников ото рва отогнать. Видал у них какая чертовка на всю округу громыхает? Дюже страшно, как бы они ее в нашу сторону не поворотили. А вы тут откудава?.. На подмогу пришли?!

— Можно и так сказать, — склонил голову Ранко, давая знак всем, чтобы пришпорили коней.

— А ну-ка постой…

— Чего испугался?

— А эти кто такие с тобой?.. Чего-то я таких не вспомню…

— Можно подумать ты тут каждую собаку знаешь, Зяблик!

— Еще бы! Всяко помню каждое лицо, которое мне доводилось видеть в жизню мою. Вон пана Каурая помню, хоть он пришлая душонка. Хотя… А вот, и пана Берса помню! И пана Хроповца, и пана Шлопца, и…

— Вот. А ты говоришь незнакомцы!

— Знакомцы-то знакомцы! Токма как так, паны, — вы же, рассказывают, в разбойники к Баюну в услужение подались еще в прошлом годе? А ты пан Берс вообще Сеншес знает сколько лет по лесам с Колядой и прочей гнусной мразью ползаешь!

— Брехня, Зяблик, наслушался ты всякой дряни и поверил, — крикнул в темноту Берс, потрясая своим цепом. — Я же в Перемшлев уезжал, к сестрице моей. Взяла там меня зараза, вот я и провалялся в холодном поту, а потом дел было невпроворот, вылез оттуда только третьего дня. Чего ты такой подозрительный, Зяблик?

— Спрашиваешь?! — хохотнул тот. — У нас тут весь отряд положили за милую душу, а ты спрашиваешь, чего это я подозрительный такой! Неет, чего-то ты крутишь, пан. Тебе вот эту руку, на которую ты цепочку навязал, сказывают, Кречет и отсек во время ваших вылазок. Я это знаю наверно. Скажешь, нет? Ранко! Ты кого это сюда привел, под стены острога?!

— Опусти уже этот клятый пугач, дурень! Это же я, Ранко! Помнишь, как мы с тобой и Молчуном хату Перепелихину чуть не пожгли?

— Помню, — хихикнул Зяблик. — Веселая тогда пирушка у нас вышла!

— Ну вот…

— Только тогда ты со всякой швалью разбойничьей не знался! — выплюнул Зяблик. — Объясни, почему у тебя за спиной эти рожи трутся, один висельник лучше другого, и тогда…

Каурай знал, чем это закончится. Тем оно и закончилось — пальбой.

Место, где засели казаки во главе с Зябликом, заискрилось и взорвалось пламенем. Ранко с остальными согнулись в седлах, пытаясь сдержать перепуганных коней, но те словно взбесились от стрекотни пищальных выстрелов. Атаманцы пальнули в ответ, и на пару мгновений, одноглазый вообще перестал понимать где свои, а где чужие. Вернее, где те, кто пытается его убить, а кто все еще раздумывает, не сунуть ли ему в бок немного стали.

Под свист пуль, стрел и ржание лошадей он подстегнул Красотку галопом прорываться сквозь дымную пелену, на скаку выхватывая саблю. Однако не добежав до казаков пары десятков шагов, Красотка взвилась на дыбы, когда перед ней хлопнул еще один выстрел, и сбросила одноглазого на землю, под копыта атакующей атаманской сотни. Каурай больно ударился о землю, сгруппировался и откатился в сторону, на какой-то палец разминувшись с копытом, готовящимся размозжить ему череп. В следующее мгновение его незадачливая скакунья словила болт и рухнула на бок, по счастью не раздавив своего наездника. Несколько лошадей пронеслись мимо, окатив одноглазого ледяной волной, и вся ватага врезалась в группу казаков, которые пытались вяло отстреливаться из арбалетов. К счастью большая часть отряда не стала нестись в общую кучу, а принялась обходить опасный участок, надеясь ударить по казакам с боков. Все смешалось, взвился лязг стали, перемежаясь криками и грохотом.

Схватка кончилась так же скоро, как и началась, и к тому моменту, когда ругающийся Каурай с раненой Красоткой на поводу добрел до места стычки, сопротивление людей Зяблика было подавлено. Сам рябой казак лежал в кровавой луже, с рассеченной до основания шеей. Его соратники пытались отбиваться, но и их скоро загнали в угол и быстро перестреляли из луков. Последним, кто рухнул на землю со стрелами, торчащими из груди, был Молчун. Умирая, он так и не проронил ни словечка.

Ранко с Боженой сидели в седле и молча наблюдали за резней со стороны. По рукаву атамана растекалось мокрое багровое пятно. Когда одноглазый подошел к ним, Божена торопливо распарывала ткань рубахи и что-то горячо шептала над раной. Ранко не мешал ей, а, слегка морщась от боли, наблюдал за ее работой с какой-то участливой теплотой.

Одноглазого он поприветствовал кивком головы:

— Херово вышло… Я хотел заставить их сдаться. Живой?

— Более чем, — пробурчал Каурай, поглаживая отбитый бок. Эх, была бы тут Хель или кто другой из ведуний… — Только лошадь едва не сгубил.

— Возьми себе другую. Вон их сколько бегает. А эта твоя уж больно впечатлительная особа.

— Нет, спасибо. Мы уже набегались.

— Серьезно? Не хочешь поучаствовать в веселье?

— Очень хочу, но боюсь твоих людей я смущаю. Видел какими глазами они на меня смотрят?

— А ты чего ожидал? Взаимной влюбленности?

— Я привык к косым взглядам. А вот твой авторитет страдает. К тому же, в последний раз стычка с таборщиками не закончилась ничем хорошим. Что они, что люди коляды жаждут моей крови.

— Когда мы возьмем острог, все будет по-другому, — уверенно проговорил Ранко. — Плевать мне на авторитет, плевать на законы таборщиков! Пан или пропал. А ты, одноглазый, поедешь со мной! У нас есть дело, забыл? У твоей кобылы только легкий испуг и заноза в боку, переживет! Взбирайся в седло и хватит разговоров. Нам повезло — люди Коляды уже знают, что мы здесь. Пока мы мило болтали с Зябликом, они ударили его людям в спину, оттого они и начали палить почем зря.