Читаем без скачивания Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры - Мэттью Коллин

К началу 1990 года Lancashire Evening Telegraph запустил кампанию против рейвов Смита. «Всему есть предел, — скрежетала зубами передовица. — Анархию эйсид-хауса необходимо остановить. Преступники эйсид-хауса смеются над законом». Городские советы Восточного Ланкашира и член парламента Кен Харгривз требовали введения дополнительных мер наказания помимо предложенных в билле Грэма Брайта. Делая упор на небезопасность проведения рейвов в заброшенных зданиях, этих «смертельных ловушках», Харгривз предупреждал парламент: «Рано или поздно там обязательно кто-нибудь умрет. И, к сожалению, это будет не один человек, а многие. Я не понимаю, как могут те, кто посещает подобные вечеринки, не осознавать опасности, которой они себя подвергают. Я также не понимаю и того, как могут родители присылать в редакции местных газет письма, в которых защищают вечеринки и говорят, что благодаря их организаторам в районе появилась хоть какая-то возможность развлечься» (Hansard, март 1990).

Смит прослушивал радиопереговоры полиции, но все-таки это не было похоже на ту настоящую техно-войну, что развернулась в прилежащих к Лондону графствах, а больше походило на кулачные бои, тем более, что иногда кулаки и в самом деле шли в ход. Когда полицейские предпринимали попытки захватить оборудование, им противостояли грубой физической силой. Как-то раз во время вечеринки одного полицейского поймали, избили и отняли у него рацию, и вскоре полицейская радиочастота содрогнулась от ритма хауса. А когда однажды у рейверов конфисковали вертушку, кто-то побежал к одному из близлежащих домов, выбил ногой дверь (в те дни это было принято — выбивать двери ногой) и вынес оттуда стереосистему Amstrad. Систему опутали проводами и крутили на ней кассеты до тех пор, пока кто-то не раздобыл новую вертушку.

Конфликт достиг своего пика 24 февраля 1990 года. Гангстеры продолжали вторгаться на территорию рейва, а полицейские становились все более непреклонными. За несколько месяцев до этого произошла страшная драка с отрядом охраны общественного порядка, во время которой у места проведения вечеринки подожгли две патрульные машины. И теперь в Нельсоне, к северу от Бернли, батальон из двухсот полицейских совершил налет на са- мый большой склад из всех, что когда-либо занимал Смит: внутри было 10 ООО человек.

«Я сидел на крыше и восхищался красотой происходящего, — вспоминает Смит. — Это было похоже на сон. На вертушке крутилась "Strawberry Fields Forever", на нас накатывала синяя волна, и когда я пригляделся повнимательнее, то понял, что волна состоит из блестящих синих шлемов блюстителей порядка. Они набросились на всех сразу. Мы выбежали на улицу и стали швыряться в них камнями. Мы были похожи на героев вестерна: шесть часов утра, у всех туман в голове, ночь прекрасна, а на горизонте — они, и их становится все больше, и они идут, укрывшись щитами. Они были отлично проинструктированы, у них были наши фотографии, и они знали, кого надо искать. К счастью, мне удалось замаскироваться и убежать».

Смит пересек границу графства и, оказавшись в западном Йоркшире, попытался продолжить свою деятельность там. Но йоркширская полиция, хорошо подготовленная к массовым беспорядкам после забастовки шахтеров, только и ждала чего-то подобного. В июле 1990-го Смит помог организовать вечеринку Love Decade, которая окончилась одним из крупнейших массовых арестов в британской истории. Полицейские в обмундировании для подавления забастовок, с лошадьми и собаками окружили здание склада и били всех, кто пытался вырваться наружу, дубинками, в результате чего многие рейверы получили ранения и 836 человек оказались за решеткой. Игра больше не стоит свеч, с грустью подумали Смит и Крефт. «Мы с Тони смотрели друг на друга и видели в глазах и сердцах друг друга, как рушится нечто очень прекрасное. И тогда мы просто исчезли. Мы отправились в Америку».

Но это еще не конец. Вернувшись на родину, Смит был арестован и обвинен в хранении и намерении сбыть 70 000 доз ЛСД. Некоторые люди, причастные к организации вечеринок, и в самом деле занимались распространением наркотиков. «Они были известны как своими вечеринками, так и тем, что у них можно купить наркотики. В происходящем было так много энергии и мощи, что все эти люди казались себе неуловимыми невидимками, а когда занимаешься таким делом, подобные ощущения очень опасны. Полиция пыталась повесить на меня обвинение, но им так и не удалось доказать, что я торговал наркотиками, потому что я ими не торговал». Из восьми арестованных человек шестеро были признаны виновными. «Джон получил пять лет. Джо — два с половиной. Стиву дали двенадцать лет, Тони — восемь, Брайану — десять, Нику — семь, а меня при шали невиновным».

В 1990 году популярность Happy Mondays достигла своего пика. Stone Roses увязли в финансовых спорах с звукозаписывающей компанией; Inspiral Carpets с достойным уважения трудолюбием разъезжали но стране, их пластинки продавались, но мало что значили; а волна групп, появившихся вслед за ними, вроде Northside и Paris Angels, казалось, должна была благодарить за свое появление карикатурный образ «Мздчесч'ора», созданный журналистами, а не дух экстази. A Mondays были настоящими героями, они вели беспутную жизнь, неделю за неделей появляясь на обложках музыкальных изданий и в сенсационных эксклюзивных материалах, которые сами же продавали желтым газетам.

Эта группа могла предложить публике нечто совершенно новое, а не просто переработанные старые формулы. Roses и Carpets грели руки на проверенной идее бит-группы из четырех человек, лежащей в основе каждого головокружительного успеха брит-рока с начала шестидесятых, и видели себя «артистами» в традиционном рок-понимании этого слова. Mondays же сплавляли в своем творчестве все, что оказало влияние на Райдера, — северный соул, Motown, Боуи, Roxy Music, Funkadelic, The Beatles, The Rolling Stones, New Order, хип-хоп, хаус, а кроме того с живительным непочтением относились к рок-наследию и поэтому с распростертыми объятьями приняли танцевальную музыку, в то время как все I (стальные отнеслись к ней скептически. Хотя их альбомы были далеки от совершенства и казались недоделанными и недоработанными — инстинктивный хаос, царящий на их концертах, куда лучше передавал то, что л,ела vi их такими особенными, - придуманные ими мифы о самих себе обеспечили Mondays место в ряду икон брит-попа — групп вроде Rolling Stones или Sex Pistols. Они были архетипом экстази-культуры, бунтарями рабочего класса, хулиганской богемой — «детьми Тэтчер», как говорил Райдер.

«Тэтчер превратила нормальных людей в преступников, — рассуждал он позже. — Мы торговали. Они называли пас преступниками, но мы считали себя деловыми людьми, работающими в сфере развлечений. Она раздала карты, и людям ничего не оставалось кроме как играть в ее игру. Мне и миллиону других. Но я никогда не голосовал за тори. Я говорю людям, что голосую за тори, потому что это их заводит, НО я ни разу в жизни не голосовал» {Melody Maker, май 1995).

Еще одним ключевым моментом, из-за которого Mondays стали такой особенной группой, был сюрреалистический лиризм Райдера. Он воровал фразы из классических песен, выворачивал их на свой лад, вплетал в них пошлые сленговые словечки и потом невнятно мямлил все это своим непристойно стонущим голосом. В прессе, однако, Райдера часто изображали глупым северным чурбаном, передразнивали его манчестерский акцент и произносимое им слово «фак» писали как «фук» [117] — как будто он был каким-то отсталым парнем из провинции, толком не научившимся говорить. «Я всегда произвожу впечатление тупаря и во многих интервью получаюсь полным придурком. То, как эти интервью написаны, делает меня полным тупарем, — говорит он. — Когда они берут интервью у негра, они же не начинают записывать его негритянский говор, ведь так? Что же делать, если у нас так говорят».

Однако, разговаривая с журналистами, Шон старался соответствовать стереотипу, лицемерно заявляя, что его стихи — бессмысленная ерунда, выдумывая небывалые истории и рассказывая их снова и снова, каждый раз немного переделывая. Возможно, он делал это для того, чтобы позабавить журналистов, но скорее всего, развлекал себя самого. Может, Райдер и был, как он сам себя называет, бездельником из рабочей семьи, который только и умеет, что воровать, продавать наркотики и сочинять песни, но помимо всего этого у него наличествовал острый ум, неиссякаемое желание творить, он много путешествовал, прекрасно разбирался в музыке и попробовал почти все известные человеку наркотики. «Если бы Шон не побывал там, где он побывал, и не сделал того, что сделал, он бы не написал таких песен, какие он написал, — говорит отец Шона Дерек. — Об этом не пишут, если играешь в обыкновенной группе из Манчестера — для этого нужно побывать где-то там, не здесь, и многое повидать».

Благодаря концертам Happy Mondays экстази-культура пришла и в рок-сообщество. Хотя группа по-прежнему придерживалась формата стандартных рок-концертов, по ощущениям их выступления больше напоминали рейв, и виноват в этом, по мнению Райдера, был экстази: «Все были на экстази. Каждый человек, пришедший в клуб, был на экстази, поэтому всем нравилось то, как мы выглядим и играем. Я знаю, что все они были на экстази потому, что мы сами выходили в толпу и продавали экстази как футболки. Вот перед тобой несколько сотен человек, все они проглотили по таблетке, и все выглядит реально круто, все отлично звучит, атмосфера самая что ни на есть подходящая. Мы все тоже были на экстази, поэтому и нам было хорошо, и слушателям в зале было хорошо».