Читаем без скачивания Вид с больничной койки (сборник) - Николай Плахотный

Николай Плахотный

Вид с больничной койки (сборник)

Валентину Валентиновичу Калинникову, доктору медицинских наук, профессору

От автора

Были среди медиков классные литераторы… Самый знатный – Антон Павлович Чехов. По свежим следам его примеру последовал Викентий Викентьевич Вересаев, сын врача, сам практикующий врач. Медицинскую тему разрабатывал и Михаил Афанасьевич Булгаков. Именно с «Записок врача» началось его литературное поприще.

А какие умные, замечательные книги вышли из-под пера уже наших современников: академика Николая Амосова и его коллеги «по цеху», тоже академика Федора Углова. Ими зачитывались не только интеллектуалы, а и простолюдины. В Средние века, в седой древности в мировую литературу внесли весомый вклад Авиценна, легендарный Гиппократ и другие.

Но до сих пор нет на книжных полках – или еще не напечатаны! – записок пациентов. А ведь нашему брату, право, есть что поведать. Да вот же как случается: переболели – и забыли. Хотя и могли бы взяться за перо… Да бывает поздно, поезд ушел!

Я дерзнул… Отложил в сторону срочные дела, решил осмыслить собственный опыт пациента. Пригодились и дневниковые «затеси», сделанные иной раз на койке, впопыхах, на подвернувшихся под руку листках, под косыми взглядами ревнивых врачей… Весьма кстати оказались «протокольные» исповеди друзей и соседей по палате. Порой то был крик души.

Шли чередою годы, десятилетия. Незаметно образовалась, как говорят физики-ядерщики, критическая масса. Мне оставалось только ее упорядочить. Так вот, вроде бы «из ничего» выплеснулись со дна души на бумагу персональные записки пациента.

Однова живём

Вид с больничной койки

1

В зимних моих планах госпитализация не значилась. Вышло же наперекор всему и вся. Явившийся по вызову участковый врач, прослушав левое и правое легкое, почему-то сердито изрекла:

– В клинику, немедленно!

– Да как же… У меня дела…

Через полчаса у подъезда заскрежетала разболтанными тормозами машина с полустертой красной полосой.

В приемный покой брел я на ватных ногах. Переступив щербатый порожек, отпрянул было назад. Показалось, что по недоразумению угодил в подсобку молочно-товарной фермы захудалого колхоза. К тому ж тут было холоднее, чем на улице. Да и немилосердно воняло, как в туалете Казанского вокзала.

– Смелей, смелей заходите, – пропищало из-за ширмочки. – Будем сейчас беседовать.

Сделав два шага в сторону, оказался в закутке. За чистым, без единой бумажки столом сидело молоденькое существо – то ли доктор, то ли медицинская сестра – с блестящим фонендоскопом на хилой шейке. Строгим голосом приказала раздеться донага. Долго-долго я разоблачался, аж вспотел.

Процедура обследования была явно формальная: тыкнули металлом один раз в грудь, потом еще со спины. Пока я влезал в свою одежку, девица в белом халате завела на меня дело (историю болезни) под номером 11270. После чего вызвала проводницу.

Меня долго вели сумеречным, кривоколенным тоннелем; узкими закоулками, стены были испещрены какими-то бессмысленными словами и загадочными знаками. Наконец остановились перед грузовым лифтом. Он поднял нас на верхотуру. На противоположной стене с трудом читалась вывеска: «1-я терапия».

Прошли полумраком с десяток шагов, оказались на плохо освещенной площадке.

– Куда новенького? – крикнула моя валькирия в пространство.

– Заводи в 409-ю.

Первое, что увидел, – устремленные на меня пять-шесть пар проницательных глаз.

Непроизвольно вырвалось:

– Здравствуйте, товарищи!

Ответом было молчание.

Не разбирая постель, в одежде бухнулся на койку.

Больничная жизнь вошла в нужную колею, покатилось колесо за колесом. Впрочем, не набрав нужных оборотов, на повороте угодил в колдобину. Из телеги едва на обочину не вывалился.

Отчетливо помню: на завтрак давали рисовую кашку. Сидел я на койке с тарелкою на коленях, меланхолически пережевывал казенное варево. Вдруг в зеве что-то кольнуло. Я закашлялся, изрыгнул. На ладони оказался остроконечный стальной завиток: обрывок от мочалки, которой чистят кухонную утварь.

Находка пошла по рукам.

– Кабы проглотил, не обошлось бы без резекции, – щегольнул хирургическим термином сосед Борис Николаевич. Судя по внешнему виду, он прошел огни и воды. Все тело бедолаги было покрыто рубцами, шрамами.

По подсказке сопалатников понес я «пищевую добавку» буфетчице Надежде Николаевне. Поилица-кормилица отреагировала безо всяких эмоций:

– Ай, не бери в голову… Получай добавку.

– Да мне и той порции хватило.

– Ешь, ешь, здоровей будешь.

Я не паникер, успокоился. А дня через два вдруг опять…

Ужин привезли на тележке прямо в палату: геркулес или манную кашу. Взял геркулес, любимое блюдо. Ем неспешно, стараясь продлить удовольствие. Но что это… По небу будто лезвием бритвы провели. Боже, опять! Вместе о кровью выплюнул осколок бутылочного стекла. Как шальной, выскочил в коридор, едва не сбил с ног шеф-повара Михееву В.С. Прямо в руки передал смертельную находку. Пообещала разобраться. Однако с того вечера Веру Сергеевну больше не встречал, хотя прежде на наш этаж она частенько наведывалась. В 1-й терапии, в индивидуальной палате лежала матушка главного врача больницы В.В. Никулина. По собственной инициативе шеф-повар персонально обслуживала родительницу «хозяина» клиники. Приносила заказные, персонально изготовленные блюда – вместо того, чтобы серьезно делом заниматься.

– Плюнь, браток, не связывайся, – посоветовал Борис Николаевич. – Если же повторится, тогда уж катанем общую телегу, прямиком в горздрав.

Внял совету ближнего. Не стал собачиться. Да и силенок не было.

На том приключения не кончились. Из холодильника умыкнули кус сыра. Для неработающего пенсионера – весомая потеря. Тем более что накануне продукт сей чуть не втрое подорожал. Было подозрение, к краже причастны кавказцы из бокса, что напротив нашей халупы. Накануне там была ночная гулянка. Искали закусь… Аллах им судья. Наступил сам себе на горло: подавил крик… Задумался о вечном, высоком. Вывело из забвения очередное (внеочередное!) ЧП. У крайнего в нашем ряду Левицкого В.В. украли бумажник. Ценное выпотрошили, документы нашли в урне на межэтажном переходе. И за то, как говорится, спасибо. Однако настроение в палате скверное: хоть текай. Это – не больница, а одесская барахолка сороковых годов прошлого века.

2

На пятые сутки синклит отделения определил диагноз: пневмония с бронхиальным компонентом. Койка моя стояла у окна, из щелей дуло, как из подворотни. К тому же двери в палату не закрывались. Их сорвал с петель сквозняк в бытность июльской бури. Потому мои компаньоны, кроме основных своих болячек, периодически обретали новые. Порог 61-й больницы переступил я с температурой 37,4, через трое суток на градуснике было 39, 6. Чувствовалось, и это не предел.

Сменили антибиотик. Сказали: кончился! Назначили то, что оказалось под рукой. И опять незадача. Лечащий врач Татьяна Юрьевна, торопясь в отпуск, не указала дозировку. Впереди же было целых два выходных дня. Медсестры на свой риск решили: выдавать уменьшенную дозу.

В понедельник с отчаянья постучался в дверь кабинета завотделением А.З. Нагиевой. Поведал о своих злоключениях. Алина Зиятдиновна посмотрела на меня печально и молвила:

– Больше юмора, больной. Вам вредно волноваться.

Рад бы шутки шутить, душевных сил не хватало, чтобы нейтрализовать окружающее зло.

Первый зимний день календаря запомнился тем, что получил изрядную дозу адреналина прямо в сердце. Случилось это у кабинета ингаляций. Здесь всегда сутолока, толчея. Страсти накаляют блатные с улицы. Услуги они, как правило, получали без очереди, по персональному вызову медсестры. Талон у меня был на 9.20, часы показывали уже половину одиннадцатого.

На меня нашла оторопь, апатия. Захотелось свернуться калачиком. Жаль, мала была скамья. Еле ноги волоча, дошел до лифта. Потом по стенке, по стенке доковылял до своего логова. Левицкий с одного взгляда определил мое состояние и пошел искать врача.

Я размежил глаза: у изголовья стоял незнакомый врач. Весьма похожая на Афину Палладу, царственно-величественная, только без меча. Взяла мою руку, пощупала пульс.

– Что случилось?

Сбивчиво, путано рассказал о сутолоке у дверей ингалятория.

– Не забивайте себе башку чепухой.

Достала тонометр. На шкале высветилось 185/90. Таких показаний у меня сроду не было. Явилась медсестра, врезала в ягодицу два кубика реланиума с димедролом. Вскоре все мне было уже «до лампочки». Стал спокойным, как шланг, из которого выпустили воду.

3

Бронхитников с астматическим компонентом терапевты называют хлюпиками. Не только за то, что наш брат (и сестра тоже) постоянно шмыгают носом, – к тому же страдаем мы повышенной чувствительностью на запахи и раздражения.