Читаем без скачивания Великая степь - Виктор Точинов

Он вообще мало что понимал — сейчас. Воспоминания о прошлой жизни (точнее — просто о жизни) никуда не ушли, но казались сном — зыбким и нереальным. Совершенно неважным сном. Все тогдашние мысли и желания поблекли и выцвели — Хрусталев удивлялся бы их смехотворности, если бы сохранил способность удивляться. Все было неважно. Кроме одного — получаемых Хрусталевым приказаний. Четких и недвусмысленных, звучащих прямо в мозгу. В мертвом мозгу.

Приказ — и Хрусталев принял команду над группой.

Приказ — и погнал машину к предгорьям.

Сомнений не было, хотя поводов для них хватало. Приказ не выполнен, объект не схвачен. Вместо него забрали Милену — и Карахар перевернет Степь вверх дном, но возьмет похитителей за глотку.

Но Хрусталев не сомневался. Он выполнял приказ.

Машина неслась сквозь ночь. К горам.

3

Звук двигателя смолк. Покачивание прекратилось. Приехали?

Милена мгновенно вышла из полудремы. Убедившись, что с путами ничего сделать не удастся, она отдыхала — расслабилась и не думала ни о чем. Экономила силы. Они понадобятся. Так быстро Милена сдаваться не умела.

Это была не просто остановка — действительно приехали. Она зарычала про себя — ее извлекли (откуда?) небрежно, но уверенно. Передали с рук на руки. Опустили вниз, ударив плечом о что-то жесткое (о борт машины?). Наконец, поставили на ноги — спеленутую, ничего не видящую, с трудом удерживающую равновесие на затекших ногах.

Голос. Монотонный, на одном дыхании:

— Сейчас мы пойдем, идти далеко, ты пойдешь с нами, пойдешь сама, попробуешь бежать, сломаем ноги и понесем…

Голос замолк. Холодные пальцы коснулись лица — Милена отдернулась. Затылок придержали. Липнущая к лицу пленка соскочила. Она могла видеть. Подняла веки — и тут же зажмурилась. По глазам резануло всходящее солнце.

Снизу копошились, освобождая ноги. Милена снова подняла веки — медленно, осторожно.

Люди в камуфляже. Деловитая суета — что-то выгружают из машины. Разбирают поклажу. Лица у всех замаскированы. Движения чуть заторможены. Оружие странное — похожее на ружья для подводной охоты. Стоящий перед ней говорит коротко (голос тот же):

— Пошли.

Она всматривается в лицо. И, странное дело, сквозь глинистую бесформенность медленно проступают черты лица. Лицо кажется отдаленно знакомым.

Приглашения идти не повторили — просто толкнули в спину. И она пошла.

Руки ей так и не развязали.

4

Шли долго. Местность повышалась и повышалась, лощины уже вполне могли называться ущельями, а холмы — небольшими, но горами.

Спутники Милены двигались с монотонностью заводных игрушек. Она начала уставать, сбивалась с шага. И ей почти не пришлось притворяться, чтобы изобразить давно задуманное.

Она споткнулась, упала. Глинолицые шли как шли — остановились с задержкой, секунды через три-четыре. Еще одна пауза — и двое ближайших шагнули к ней. Но она уже встала сама — неловко, со связанными за спиной руками, перевернувшись на спину, потом набок. Короткая безмолвная заминка — и группа возобновила движение. Милена после «пошли» не слышала ни слова — ни обращенного к ней, ни произнесенного между глинолицыми…

Ушибленное при падении плечо ныло, но она была довольна. Все расчеты и ожидания сбылись. Противник медлителен, реагирует на все с запозданием. В чем причина — выяснять некогда и незачем. Хотя похоже, что парни (все свои, с Девятки) под действием какой-то сильнейшей наркоты. И — под чужим внушением. Грех не воспользоваться их заторможенностью. Потому что главный результат инсценированного падения — крохотный складной нож с серебристым крестиком на ручке — перекочевал из ее ботинка в сжатый кулак…

Милена не сомневалась, что стрелять в нее не будут. Никто не тащит человека в такую даль, чтобы пристрелить. Будут ловить… А в пятнашки и прятки с этими тормозами она уж как-нибудь сыграет.

Пора начинать, пока дорога не измотала ее окончательно.

Вопрос, что она будет делать одна в незнакомых местах, Милену не смущал. Встретит людей — нормальных людей. Язык знает, не пропадет. Жена Карахара — это, знаете ли, титул. Любой, кроме этих отморозков, трижды задумается, прежде чем ссориться с Черной Птицей, повелевающей Драконами Земли.

Потому что головы поссорившихся стоят в степи ровными пирамидками.

5

Вовка Хрусталев дороги не знал. Но вел отряд уверенно — на каждом повороте или развилке ломать голову не приходилось — ответ откуда-то приходил, точный и ясный. И Вовка, никогда раньше не терпевший начальство и приказы, был бы счастлив от этой ясности. Если бы сохранил способность быть счастливым…

На одной из развилок пленница остановилась. Прислонилась спиной к скале. Дышала тяжело. Сказала:

— Не могу. Устала. Шага не сделаю, хоть несите…

На самом деле силы у Милены оставались. Крохотное лезвие ножа именно сейчас яростно пилило стягивающие запястья эластичные узы.

Хрусталев замер, не зная что делать. Ответ к нему пришел через несколько секунд. Он набрал в грудь воздуха (вдыхали Глинолицые редко, лишь когда надо было что-то сказать) и проговорил монотонно:

— Передохни, недолго,..

Сказал и застыл неподвижной статуей. Остальные глинолицые — тоже.

…Все оказалось напрасно. Путы ножу не поддавались. Они пружинили, прогибались — и тут же отбрасывали лезвие обратно. Милена стояла, с трудом сохраняя видимость спокойствия. Весь план оказался пустышкой. Ей хотелось прыгнуть и вцепиться зубами в неподвижную маску лица стоявшего напротив человека.

Не прыгнула. Не вцепилась. Потому что неожиданно вспомнила, кто это такой. Вспомнила фамилию сержанта-контрактника, бывшего героем скандальной истории с офицерской женой. И отправленного Гамаюном от греха подальше на Третий Пост.

Тут же в голову пришел план. Странный, дикий. Возникший от безнадежности. Но ничему не вредивший.

Наркотики? Под внушением?

Сейчас проверим…

— Сержант Хрусталев! — отчеканила она самым что ни на есть командным голосом. — Ко мне!

Хрусталев шагнул к ней. Замер. Снова шагнул. Что-то сломалось в нем — там, внутри, где хитроумная техника онгонов поддерживала подобие жизни. Точно так же что-то сломалось в Рюханове, подслушавшем разговор из тайного своего убежища в Девятке — разговор двух черпаков о жене прапорщика…

Хрусталев остановился. Глиняная маска на лице пошла трещинами. Синеватые ее куски падали под ноги.

— Ко мне! — рявкнула Милена.

Над командой, отданной таким голосом, задумываться невозможно. Можно лишь исполнять. Хрусталев уже не умел задумываться. Он подошел — строевым шагом. Вытянулся по стойке смирно.

— Развязать! Немедленно! — она развернулась, приподняла вытянутые руки.

За спиной щелкнуло. Руки почувствовали свободу.

Конечно, это не прошло незамеченным. И безнаказанным. Одна из глинолицых статуй ожила. Шагнула к Хрусталеву, вскидывая странное оружие, чем-то похожее на ружье для подводной охоты…

6

Стрела — здоровенная, больше метра длиной, с черным оперением — ударила в глаз. Широкий наконечник-срезень вышел из затылка. Вернее, затылка как такового не осталось — сила удара разбила кость и выбросила наружу содержимое черепа.

Милена не видела полета стрелы. И не поняла ничего. Только что глинолицый чуть замедленно поднимал оружие к голове Хрусталева — и уронил его, и повалился с торчащим из глазной впадины оперением. Хрусталев остался стоять.

А потом все смешалось.

Стрелы летели, казалось, ниоткуда. И отовсюду. Попадали в глинолицых. Но особого вреда не причиняли — кроме угодивших в голову. Странные ружья отвечали на ураганную стрельбу — гораздо реже. Милена вжалась в камень — с запозданием. Но в сторону ее и Хрусталева не стреляли. Первая стрела оказалась и последней.

Все происходило молча. Лишь щелкали тетивы, приглушенно хлопали ружья, и ударялись стрелы — громко в камни, с мягким хрустом — в тела. Перестрелка не затянулась. Атаковавшие быстро поняли, где уязвимое место глинолицых — фигуры в камуфляже одна за другой падали, чтобы больше не подняться.

Потом раздался первый крик — короткий, гортанный. Со скал спрыгивали нападавшие. Их оказалось много, по два десятка на каждого из уцелевших глинолицых. В ход пошли копья, мечи, секиры, палицы. Через пару минут все было кончено.

Пробившее грудь и пришпилившее к земле копье с узким зазубренным наконечником не причиняло страданий Хрусталеву. И он не извивался, не пытался освободиться, как четверо его уцелевших соратников. Те тоже не чувствовали боли — они лишь выполняли шедший извне приказ: вырваться и продолжить бой. Та же команда билась и в голове Хрусталева. Он не обращал на нее внимания, как на жужжание надоедливой мухи.