Читаем без скачивания Великая степь - Виктор Точинов

Пробившее грудь и пришпилившее к земле копье с узким зазубренным наконечником не причиняло страданий Хрусталеву. И он не извивался, не пытался освободиться, как четверо его уцелевших соратников. Те тоже не чувствовали боли — они лишь выполняли шедший извне приказ: вырваться и продолжить бой. Та же команда билась и в голове Хрусталева. Он не обращал на нее внимания, как на жужжание надоедливой мухи.

Он старался понять: что и как с ним произошло? Как он здесь оказался? Воспоминания уже не казались скучным черно-белым фильмом о чужом человеке — лишь внешне похожем на Вовку Хрусталева…

…Вдоль ряда распластанных фигур в камуфляже шел человек в грубо выкованном стальном шишаке. И деловито разбивал головы глинолицым палицей-перначем.

Когда палица взметнулась над Хрусталевым, тот понял все. И все вспомнил. Он, Хрусталев, умер. Его убили на Третьем Посту. Все остальное — кошмарный сон умирающего мозга. Страшное, не знамо за какие грехи дарованное посмертие… Нет и не было ничего — ни спрятанного в глубине гор логова ходячих мертвецов, ни авантюрного рейда на Девятку, ни этого заваленного телами ущелья. Нет ничего. Он лежит в луже собственной крови у КПП Третьего Поста. И умирает. А может, уже умер… Хрусталев понял все и его мертвые губы растянулись в растерянной полуулыбке — первой улыбке после смерти…

Пернач опускался целую вечность. И обрушился на череп с грохотом ядерного взрыва. Вовка Хрусталев умер второй раз. Окончательно.

8

Юрта не блистала убранством.

Войлок на полу, войлок на стенах. Очаг по центру, под потолочным отверстием. И все.

Милена медленно шла по кругу. Ощупывала стену. В фильмах с приключениями герои всегда вспарывали ткань подобных шатров бесшумным ударом ножа — и исчезали в ночи под носом растяп-врагов. Похоже, авторы тех сценариев не представляли устройство степных юрт — под войлоком везде прощупывался деревянный каркас, сквозь который даже самый изворотливый герой едва ли просочится…

Впрочем, не все потеряно. Она не связана, и швейцарский ножичек остался при ней. Если Сугедей — имя владыки Милена уловила в разговорах доставивших ее сюда всадников — если этот толстобрюхий решит вдруг попользоваться пленницей, то… Едва ли степной царек привык к женщинам, владеющим приемами единоборств. И едва ли потащит себе в помощь нукеров…

А короткое лезвие, приставленное к яремной вене, давит на психику не хуже длинного. Особенно если чуть-чуть нажать. Но это — на крайний случай. Если имя Карахара не окажет нужного действия.

Занавеска на входе отдернулась. Быстро вошел человек. Среднего роста, молодой — не старше Милены. Простая одежда, кинжал на поясе, на шее единственное украшение — золотая голова беркута.

Она подумала было, что это кто-то из прислуги, призванный возвестить приход пресветлого хана, или как тут здешний владыка именуется. Она ошиблась. Взгляд, манера держаться — все говорило, что это он и есть. Сугедей.

Вошедший двигался, как дикая кошка. Грациозно. Раскованно. И — очень опасно. Он произнес короткую фразу, Милена не поняла. Уловила одно слово, точнее имя: Карахар. Сказано это было мягко, по-восточному — Харахар…

Милена пожала плечами: не понимаю. Он повторил на языке адамаров, тщательно выговаривая слова:

— Ты — жена Карахара?

Она кивнула. Раз он это знает — все прояснится быстро. У кого она: у освободителей? у новых похитителей?

Сугедей оглядел ее — внимательно, неторопливо. Выражение рысьих глаз она не поняла. Кивнул удовлетворенно, словно именно такой всегда и представлял жену Карахара — в униформе, растрепанную, со свежей царапиной на щеке. И — непредставимо красивую. Похожих красавиц Сугедей не мог нигде видеть. Степные девчонки выходили замуж в тринадцать и каждый год рожали детей — и к двадцати пяти, к возрасту полного расцвета женщины, выглядели не особо аппетитно…

Однако никаких эмоций на лице хана не отразилось.

— Сядь, женщина, — сказал он. — Поговорим. Предложение звучало миролюбиво. Милена медлила.

Посмотрим, что сделает этот вождь табунщиков, если жена Карахара не подчиниться его не то просьбе, не то приказу.

Он не сделал почти ничего. Поднял бровь — и ей захотелось немедленно опуститься на войлок. Но она осталась стоять. А затем…

Движения она почти не увидела. Кулак ее разжался как бы сам собой — так быстро и ловко его разжали. Через секунду Сугедей рассматривал швейцарский нож.,

— Оружие, — сказал он с легким удивлением. — Маленькое оружие, но зубы змеи меньше… В мою юрту с оружием не входит никто. Караул-баши умрет до заката.

Он еще раз осмотрел нож, безошибочно выбрал и подцепил ногтем лезвие — то самое, что Милена столь самонадеянно собиралось приставить к его горлу. Взмаха руки она опять не заметила и никак среагировать не успела. Просто ее рукав — от плеча до локтя — разошелся ровным разрезом. На показавшейся коже — ни царапины.

— Сядь, женщина, — он протянул ей сложенный нож. И первым опустился на войлок, скрестив ноги.

Она села — неловко. Милена не испугалась. Не умела. Но поняла — этот человек сделает с ней всё. Все, что захочет. И не побоится ни ее смехотворного ножа, ни мести Карахара.

— Старый дурак Нурали взял бы тебя силой и заставил рожать ему воинов, — сказал хан. — Он глуп. Несколько лишних кончаров не спасут его. Мне нужно другое.

— Что? — впервые разлепила губы Милена.

— Мне нужны Драконы Земли, — сказал Сугедей. Сказал просто, словно речь шла о табуне или отаре. — Сколько их сможет отдать Карахар, чтобы получит тебя? Получить целой, не по частям?

— Драконы не подчиняются первому встречному, — ответила Милена осторожно.

Несмотря на неприкрытую угрозу, такой поворот дела внушал надежду. Хотя, насколько она знала Гамаюна, выменивать жену на боевую технику он не станет. Ни под каким видом.

— Только не говори, что Драконы подчиняются волшебным заклинаниям или заколдованным перстням, — отрезал хан. — Шесть погонщиков Драконов Земли живут у меня. Одних я выкупил, других взял силой. Они больше не носят колодок и не собирают навоз. У них есть юрты и молодые ласковые жены. Со мной они могут стать большими людьми — и никогда не вернутся к Карахару. Слушай меня внимательно, женщина, и передай мужу, если увидишь его. Я не родился на белом войлоке ханской юрты — мой отец был простой нойон. Мне шла двенадцатая осень, когда враги убили его и разорили кочевье. Я остался старшим мужчиной в семье. Кибитка с моей матерью и братьями скрывалась от врагов в лесных дебрях. У нас не осталось скота. Чтобы прокормить семью, я убивал стрелами рыб — и мы ели их.[10] В первый поход я шел по пятнадцатой осени — во главе сотни воинов, помнивших моего отца. Шел на его врагов — и их кости растащили по степи шакалы. Четырнадцать нойонов избрали меня ханом, думая править моими устами. Сейчас они мертвы и имена их забыты…

«Века идут, но ничего не меняется», — подумала Милена. В Степи тысячи нойонов — ханами становятся десятки из них. А каганами, ханами ханов, — единицы. Она, дочь выслужившегося без протекций генерала, хорошо знала, какой он бывает — путь наверх. Путь, на котором приходится переступать через вчерашних друзей и предавать вчерашних покровителей… Немногие из тысяч молодых лейтенантов становятся генералами. А маршалами — единицы. Она знала этот путь и сама шла схожим — тогда, до Прогона. Подковерные волчьи схватки между людьми науки не менее жестоки, чем у людей в погонах. И проигравших точно так же пожирают…

Но зачем Сугедей говорит все это — ей? Не разделяет мнения о том, что дело женщины рожать детей и доить скот? Или сделал для жены Карахара исключение? Надо понимать, уверен, что обмен на Драконов пройдет успешно. И заранее готовит Милену на роль посла. А при ином раскладе все сказанное умрет вместе с ней…

Что новая женщина хана не интересует — он дал понять ясно. Ну, это мы еще посмотрим… В пиковой ситуации можно сыграть роль Шахерезады, пересказывающей «Кама-сутру» — и не словами. Едва ли здешние табунщицы владеют всеми придуманными к двадцатому веку изысками… Не зря владыки возмещают качество количеством наложниц…

— Под моей рукой тридцать раз по десять тысяч кибиток — продолжал Сугедей. — И число их растет. Каждый, кто не хочет всю жизнь пасти глупых овец, приходит ко мне и становится воином. А кто не приходит… Что же, тот пусть пасет скот — но мой скот. И на моих землях. Я дважды разбил ак-кончаров и выгнал их с тучных пастбищ. Глупец Нурали шлет ко мне послов, думая, что враг его врагов станет ему другом. Он не просто глуп. Он мертв. Дело даже не в том, что один мой воин стоит пяти его. Нурали не понимает, что в степи должен быть один владыка. Тогда коротконосых не спасет их стена, а изнеженным жителям западных оазисов не поможет пустыня, отгородившая их от мира… Запомни и передай мужу: не стоит ни о чем договариваться с мертвецами. Нурали мертв. Стоит договариваться с живыми. Со мной.