Читаем без скачивания Достоевский о Европе и славянстве - Иустин (Попович)

С помощью евангельских подвигов: поста, молитвы, послушания, монах освобождается от тирании вещей и привычек [424] и тем самым устраняет всякую преграду между собой и Христом. Поэтому благой и кроткий Макар так объясняет "пустыню": "Сначала жалко себя, конечно (то есть когда поселишься в пустыне), — ну, а потом каждый день все больше радуешься, а потом уже и Бога узришь" [425].

В последний год своей жизни Достоевский пишет: "Не от омерзения удалились святые от мира, а для нравственного совершенствования" [426]. В пустынном уединении человек в молитве собирает свой дух, который постоянно рассеян в заботах мира сего. В постоянных христолюбивых подвигах очищается и ум, и сердце, и воля от всего грешного, от всего того, что устремляет человека ко греху. Таким образом постепенно исцеляется личность человека от общемирского недуга разделенности, разобщенности. Духовно воссоединяясь со Христом, он обретает в полноте своей внутренний мир; в нем более воля не восстает против разума, разум против сердца, но вся его жизнь течет в гармоническом русле богочеловеческих добродетелей, которые, умножаясь, ведут человека к совершенству. И когда человек окончательно воссоединяется со Христом, когда его жизнь будет "сокрыта со Христом в Боге" [427], тогда он достигает полной свободы и целостности личности, и тогда совершенный мир устранит разлад между сердцем и разумом, между разумом и волей; это и есть "мир Божий, который превыше всякого ума" [428].

Старец Зосима говорит, что монаха часто корят его уединением: "Уединился ты, — говорят ему, — чтоб себя спасти в монастырских стенах, а братское служение человечеству забыл". Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует? Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении". [429]

Удаление от мира христолюбивого инока происходит не от ненависти к миру, но из-за любви ко Христу, для того чтобы в уединении беспрепятственно и постоянно быть со Христом. А тот, кто со Христом, разве он один? Быть может, он со всеми? Разве не переживает он как свое личное боли всех болящих, печали всех тоскующих, беды бедствующих и радости радующихся? И когда он со Христом, не усугубляет ли он труды ради жизни вечной и бессмертной? Разве не ревнует он обо всех существах, Христом созданных? Разве не соучаствует он таинственным образом в жизни всех существ и всей твари? Ибо быть со Христом Богочеловеком — значит быть с Трисолнечным Божеством, Которое все оживотворяет, все преисполняет Собою, все приводит в движение и дает бытие.

Когда человек оставляет мир Христа ради, он потом вновь принимает его из рук Христовых, но принимает его уже благолепным, очищенным, освященным Логосом. Это чувствует всем своим существом благой и кроткий Макар, и как бы глядя на мир такими очами, он тихо благовествует: "Христос говорит: пойди и раздавай твое богатство и стань всем слуга. И станешь богат паче прежнего в бессчетно раз; ибо не пищею только, не платьями ценными, не гордостью и не завистью счастлив будешь, а умножившеюся бессчетно любовью. Уже не малое богатство, не сто тысяч, не миллион, а целый мир приобретешь! Ныне без сытости собираем и с безумием расточаем, а тогда не будет ни сирот, ни нищих, ибо все мои, все родные, всех приобрел, всех до единого купил! Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу дней своих равнодушен и сам уже не знает, какую забаву выдумать; тогда же дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки потерять не захочешь, а каждую в веселии сердца ощутишь. Тогда и премудрость приобретешь не из-за единых книг токмо, а будешь с Самим Богом лицом к лицу, и воссияет земля паче солнца, и не будет ни печали, ни воздыхания, а лишь единый бесценный рай" [430].

Таков богочеловеческий, православный путь к наивысшей полноте жизни. Вне его — только провалы и пропасти, в которых обламывается, дробится и пропадает человеческая мысль и человеческие чувства. В сущности, для человеческого существа есть только два пути в этом мире. Один — богочеловеческий, другой путь — путь человекобога. На богочеловеческом пути человек отрекается от себя самого и всего земнородного, удаляется Христа ради и воссоединяется с Ним, чтобы через единение с Ним приобщиться всем людям и всей твари. На путях человекобога, на путях гуманистических, светских человек уединяется эгоистично, себя ради, живет, затворившись душой от людей, постепенно задыхаясь от себя самого, и так до тех пор, пока окончательно не задохнется от собственного самолюбия и гордости. В итоге: в первом случае — мир и духовная радость, во втором — неутоленность духа и духовное самоубийство.

В свете часто происходят ужасные трагедии: вещи поглощают людей, порабощают их, становятся их господами. Это — тирания самого плохого рода или идолопоклонство самого отвратительного типа. "Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому и насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай", вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права на преумножение потребностей? У богатых уединение [431] и духовное самоубийство, а у бедных — зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности еще не указали. Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает расстояние, передает по воздуху мысли. Увы, не верьте такому единению людей… Понимая свободу как преумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют далее жизнью, честью и человеколюбием, чтобы утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить ее. У тех, которые не богаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушаются пьянством. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю у вас: свободен ли такой человек? Я знал одного "борца за идею", который сам рассказывал мне, что когда лишили его в тюрьме табаку, то он до того был измучен лишением сим, что чуть не пошел и не предал свою "идею", чтобы только дали ему табаку. А ведь этакий говорит: "за человечество бороться иду". Ну куда такой пойдет и на что способен? На скорый поступок разве, а долго не вытерпит. И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали, напротив, в отъединение [432] и уединение. А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей, и воистину встречается мысль сия уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумывал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше" [433].

В наше время, говорит Достоевский, происходит возрастание человеческой разобщенности и уединения, "ибо всякий теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит из всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и что имеет, прячет и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает, безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, а только трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его. Повсеместно нынче ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединении его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели. Тогда и явится знамение Сына Человеческого на небеси… Но до тех пор надо все-таки знамя беречь, и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль" [434]