Читаем без скачивания Романовы. Запретная любовь в мемуарах фрейлин - Игорь Оболенский

В 1917 году была создана Чрезвычайная Комиссия по расследованию злоупотреблений царских сановников. Особый интерес следователей вызывала деятельность князя Андроникова.

Следователь Владимир Руднев, допрашивавший арестованного, заносил в протокол: «Система, принятая князем Андрониковым, занимавшим скромный пост чиновника особых поручений Святейшего Синода, для проведения своих ходатайств была очень проста. Согласно его признанию, получая сведения о назначении совершенно неизвестного ему лица на должность хотя бы директора департамента в каком-нибудь министерстве, он посылал этому лицу поздравительное письмо, трафаретно его начиная: „Наконец-то воссияло солнце над Россией и высокий ответственный пост отныне вверен Вашему Превосходительству“, после чего следовал ряд самых лестных эпитетов, украшавших это лицо талантами добродетели и пр., а иногда к такому письму прилагался князем Андрониковым и образок Его Благословления».

Сам Андроников, к сожалению, не оставил после себя никаких воспоминаний, за исключением переписки, которая хранится в историческом архиве Санкт-Петербурга. Но у него был (и при этом весьма титулованный) биограф. Им оказался… начальник секретной охраны царя генерал Александр Спиридович, уделивший личности князя немало места в своих мемуарах.

Спиридович и Андроников были соседями в Петербурге — оба жили в 54 доме на улице Фонтанка, в тот самом доме графини Толстой.

Зная о влиятельности своего соседа, Андроников всячески пытался завоевать его расположение и дружбу — посылал различные журналы, наносил визиты. Финальной точкой стала отправленная генералу икона — ну как же обойтись без этого отработанного и опробованного на самой Императрице Всея Руси хода. А затем, как водится, последовало приглашение в гости.

Сразу же по возвращении генерал записал в дневнике: «В назначенное время я был у князя. Гостеприимный хозяин выбежал встретить меня в прихожую со словами: „Здравствуйте, дорогой, генерал, наконец-то вы пожаловали ко мне“, и, подхватив меня под руку, ввел в свой кабинет… Удобная кожаная мебель. Большой письменный стол весь заложен аккуратно сложенными папками с бумагами. Много книг. Свод Законов в прелестных переплетах. Стены сплошь завешены фотографиями разного размера иерархов Церкви, бывших министров, дам. Громадный портрет Распутина рядом с большими фотографиями генерала Сухомлинова (экс-военного министра. — Прим. И. О.) и его красавицы жены.

Любезный хозяин кружился по комнате, стараясь усадить меня поудобнее, и, уловив мой взгляд на портрете Сухомлинова, с каким-то сладострастием стал быстро сыпать: „Да и мы были дружны когда-то. И дорого обошлось генералу то, что он отказал мне от дому. Очень и очень дорого. Когда его уволили от должности, — как то особенно смаковал князь, — я, конечно, протелефонировал прелестной его супруге Екатерине Викторовне и принес ей мои горячие поздравления… И я прибавил, что жду с нетерпением того дня, когда смогу поздравить ее и с арестом ее супруга“… И князь рассыпался скверным ядовитым смехом и, чмокнув языком, стал разъяснять благочестивым тоном свою дружбу со смотревшим из рамы почтенным иерархом.

„А вот и Григорий Ефимович, — продолжал также благочестиво князь. — Умный мужик, о-о-очень умный… И хитрый. Ах, какой хитрый. Но дела с ним можно делать. И его можно забрать в руки, и мы, мы это пробуем“.

Со временем Распутин подтвердит свою репутацию „о-о-очень умного мужика“. По свидетельству секретаря Симановича, Григорий Ефимович, когда оставался дома лишь с самыми близкими, говорил про Андроникова, что „он пузырь, который лопнет и при этом даст много вони“. Ненавидевший князя помощник „старца“ добавит в свои мемуары еще одну сцену „прозрения“ Распутина в отношении грузина, случившуюся во время празднования именин Распутина: „В этот день его квартира была обычно полна народу. Среди поздравителей явился также князь Андроников. Распутин отказался подать ему руку и громко заявил:

— Твои руки запачканы кровью. Я знаю, кто ты. Ты кормишь рыб человечиной… Ступай домой.

Ошеломленный Андроников, ни слова не говоря, удалился. Сцена оставила очень сильное впечатление на присутствующих“.

Но пока сила и слава Андроникова еще были в зените, и гостями его обедов становились самые известные и влиятельные люди страны. Зачастил в квартиру на Фонтанке и сосед Спиридович. В один из дней князь устроил для него экскурсию по своей квартире, о чем генерал традиционно оставил запись в дневнике: «Громадная широкая кровать и целый угол икон. Как в доброе старое время у глубоко религиозного человека.

„Вот это больше всего понравилось Григорию Ефимовичу, — пояснил князь и продолжал: — „Я люблю здесь уединяться, сосредоточиться, ведь я очень религиозный человек, верующий, набожный“, — и князь истово перекрестился…“»

Впрочем, не забудет генерал сопроводить свои записи следующими размышлениями: «А петербургская молва говорила нечто иное про эту спальную. Князь не любил женщин. Здесь, говорят, он принимал своих молодых друзей… А лики икон смотрели строго на нас, и свет лампады трепетал на них… Мне стало как-то неловко. Ведь не мог же он думать, что мне неизвестно то, что известно всему Петербургу…»

Страна неумолимо неслась к катастрофе, высший свет чуть ли не в открытую говорил о необходимости переворота. Во время одного из великокняжеских обедов кто-то даже обронил фразу о том, что ситуация до боли напоминает 1801 год, когда в своей спальне был задушен Павел Первый.

Но «нечистая сила», как в журнальных статьях называл Распутина и его окружение Лев Троцкий, пока могла ликовать. Влияние князя во Дворце подкреплялось огромными деньгами, которые со всех сторон стекались в карман Андроникову. Формально средства давались ему через товарища министра внутренних дел Степана Белецкого для последующей передачи Распутину.

Планировалось, что Андроников будет передавать «старцу» деньги, а взамен получать от него записки («пратеци», как тот сам называл их, переиначив на собственный лад слово «протекции») к министрам, в которых Распутин буквально царапал: «Милой, дорогой, сделай ей, что просит».

По идее, эти бумаги помощник Распутина должен был передавать нуждающимся просителям, заполнявшим подъезд дома на Гороховой улице, где находилась квартира «старца». В реальности же Андроников продавал записки банкирам, промышленникам, жаждавшим карьеры чиновникам.

Распутин буквально физически ощущал собственную значимость и все больше и больше входил во вкус — рабское почитание министров пьянило мужика, которого всего пару лет назад не пускали на порог мало-мальски уважаемых домов.