Читаем без скачивания Ярость - Карин Слотер

Старших детей в сиротском приюте объединяла одна общая черта: у всех были похожие истории. Они все были нежеланными. Они все натерпелись физических страданий. Маленькие обычно надолго здесь не задерживались, но, начиная с шести-семи лет, у детей практически уже не было надежды стать частью какой-то семьи. Для многих из них это было хорошо. Они уже видели, что собой представляют семьи, и предпочитали альтернативный вариант. Большинство из них, по крайней мере.

Впрочем, Уилл никогда не сдавался. В день открытых дверей он подолгу стоял перед зеркалом, тщательно расчесывал волосы, приглаживая упрямый вихор и пытаясь выглядеть похожим на ребенка, которого хочется увести к себе домой. Энджи хотелось врезать ему по зубам, встряхнуть хорошенько и объяснить, что его уже никогда не усыновят, что он никому не нужен. Один раз она даже начала делать это, но что-то в выражении его лица остановило ее — какая-то безнадежность, ожидание неудачи. И вместо того чтобы ударить Уилла, она подвела его к зеркалу и помогла причесать волосы.

Энджи выключила душ и завернулась в полотенце. Она улыбнулась, вспомнив первый раз, когда она увидела Уилла в общем зале. Это был восьмилетний мальчик с кудрявыми белокурыми волосами и маленьким ртом, выгнутым в форме лука купидона. Он постоянно ходил, уткнувшись носом в книгу. Сначала Энджи решила, что он просто недоумок, но потом выяснила, что он всего лишь смотрит на слова, стараясь понять, какой смысл они несут. Ирония ситуации заключалась в том, что он любил слова, обожал книги, разные истории и вообще все, что могло увести от окружающей действительности. В редкие моменты откровения Уилл как-то сказал, что когда он бывает в библиотеке, то для него это все равно, что сидеть за столом, уставленным любимыми кушаньями, но при этом не иметь возможность попробовать их. И он ненавидел себя за это.

Даже сейчас он не признавал, что его дислексия может быть чем-то еще, кроме как его личной проблемой. Энджи много раз принуждала и даже умоляла его — он все равно отказывался принять помощь. Ко времени, когда они познакомились, Уилл уже научился всевозможным трюкам, чтобы скрывать свой недостаток, и она не сомневалась, что учителя считают его просто заторможенным. В его нынешней работе все было так же. Он использовал разноцветные папки, чтобы можно было найти нужное дело по цвету, а также бумагу разного типа, которую можно было различить по текстуре.

В школе именно Энджи писала за него под диктовку семестровые письменные работы по предметам, в которых не имела ни малейшего желания разбираться. Именно ей приходилось слушать, как он ночь за ночью прокручивает на своем магнитофоне записи книг, запоминая их целыми кусками, чтобы на следующий день можно было отвечать на уроке. К окончанию школы он работал в десять раз больше остальных, тем не менее еле-еле сдал выпускные экзамены. А затем он поступил в колледж.

Энджи никогда не понимала, почему все это было для него так важно. С его ростом и приятной внешностью Уилл должен был вырасти в такого себе сердцееда, похожего на тех, с кем вечно сбегала сама Энджи. Но вместо этого он стал тихим и застенчивым — такие мужчины по уши влюбляются в первую же девушку, которая согласится с ними переспать. Не то чтобы Уилл влюбился в Энджи. Да, конечно, он любил ее, но влюбленность и любовь — это совсем разные вещи. Он хотел ее, потому что хорошо ее знал. Точно так же он хотел посещать знакомые рестораны и покупать одни и те же продукты. Она была знакомым объектом, выигрышной и надежной ставкой. Их связь напоминала, скорее, отношения между сверхвнимательным братом и сестрой, которые — так уж получилось — занимались сексом.

Да и секс между ними был делом далеко не простым. Видит бог, с аппаратом у Уилла было все в порядке, — ко времени, когда Энджи перешла на таблетки, противозачаточный резиновый колпачок, которым она пользовалась, чтобы предохраняться, у нее был раздолбан размером с тарелку; но одно дело — держать молоток, и совсем другое — знать, как каждый раз попадать им по шляпке гвоздя. Через много лет они снова и снова повторяли свой первый неуклюжий опыт в кладовке уборщицы детского дома, так что, когда у них был секс, они больше напоминали пару неловких подростков, прячущихся за спинами родителей, чем двух взрослых людей, занимающихся любовью. Они всегда выключали свет и не снимали большую часть одежды, как будто секс был каким-то постыдным секретом. Костюм-тройка, который был на Уилле сегодня днем, не слишком ее удивил. Чем больше одежды надевал Уилл, чтобы закрыть свое тело, тем счастливее себя чувствовал.

Это была своего рода грандиозная шутка, потому что под одеждой — Энджи это точно знала — у него было великолепное тело. Она чувствовала крепкие мышцы его спины, когда он напрягался, ее руки обнимали тугой изгиб его ягодиц, а ноги, обхватывавшие его в постели, ощущали под собой сильные, твердые икры, когда она подавалась навстречу ему.

Да, Уилл стыдился своего тела, как будто эти шрамы говорили что-то плохое о нем, а не о тех людях, которые их нанесли.

Она не видела его полностью обнаженным по меньшей мере лет двенадцать. Из-за этого и приключилась их последняя ссора. Они были в кухне, совсем как сегодня вечером. Уилл прислонился к кухонной стойке, и Энджи сидела за столом и кричала на него.

— Ты что, не понимаешь, — бушевала она, — что я понятия не имею, как ты выглядишь?

Он старался сделать вид, что сбит с толку.

— Ты видишь меня каждый день.

Энджи так стукнула кулаком по столу, что он даже подскочил. Уилл ненавидел громкие звуки, они служили сигналом, что ему могут причинить боль, несмотря на то, что на самом деле он был не просто в состоянии постоять за себя, а гораздо более того.

В последовавшей после этого тягостной тишине раздавалось только громкое тиканье часов в гостиной. Наконец он кивнул и сказал:

— О’кей, — и принялся расстегивать рубашку.

На нем, конечно, была еще и нижняя рубашка, и, когда он начал стаскивать ее, Энджи подошла и положила ладони ему на руки.

В этом была вся она. Она не могла смотреть на него, не могла выносить вида следов того, через что он прошел. Его шрамы не были его собственностью, они были сувенирами из их общего детства, символами мужчин, которые надругались над ней, и ее матери, которая предпочла иглу собственной дочери. Энджи могла быть совершенно голой на заднем сиденье машины с посторонним человеком, но при этом не могла заставить себя посмотреть на тело любимого мужчины.

— Нет, — сказала тогда она. — Я больше не могу.

— Кто этот парень? — спросил он. Между ними всегда появлялся какой-то парень.

На следующий день она позвонила своей начальнице, Аманде Вагнер, и посоветовала ей проверить, не использует ли Уилл диктофон, который постоянно носит в кармане, чтобы записывать их разговоры.

— А я-то думала, что ты его друг, — сказала тогда Аманда.

Энджи пробормотала в ответ какую-то глупость, но в душе она знала, что поступает правильно, что так будет лучше для Уилла. Единственный для него шанс зажить настоящей жизнью и испытать в ней хоть какое-то счастье появится, когда он будет жить самостоятельно. И все же, положив трубку, она залилась слезами. Может, ему и было хорошо в том далеком горном анклаве, но Энджи жутко по нему скучала. По правде говоря, она мучительно тосковала, как глупая школьница.

А затем эта стерва снова перевела его в Атланту. Он чересчур ценный кадр, чтобы прозябать где-то в горах, сказала Аманда. К тому же Уилл ей слишком нравился, чтобы держать его так далеко. Со своей стороны, Энджи в жизни Уилла была человеком, который больше всех напоминал ему мать. Они делали вид, что ненавидят друг друга, как два кота, оценивающих противника перед дракой, но Энджи знала, что они были командой, хотя и в своей, дисфункциональной манере. Признаки этого были для нее очевидны.

Нужно отдать должное Аманде: она сделала звонок вежливости и предупредила Энджи об этом переводе.

— Твой бойфренд возвращается.

И Энджи закончила свою песню, свое умничанье на автопилоте:

— О-ля-ля, О-ля-ля!

И хотя Энджи уже несколько недель знала, что новый кабинет Уилла будет в этом здании, и готовилась к встрече с ним, она оказалась застигнутой врасплох, когда Уилл сегодня утром появился из лифта. Увидев его с этим придурком, Майклом Ормевудом, она почувствовала, будто ей врезали кулаком в живот. После этого почти весь остаток дня Энджи пыталась придумать повод встретиться с ним. И поняла, что после работы поедет прямо к Уиллу домой.

Он ни с кем не встречался, и, насколько Энджи знала, кроме одной маленькой потаскухи еще в детском доме, которая поработала с его членом руками, никогда не был с другой женщиной.

К концу дня она почти заболела от непреодолимого желания увидеть его. После ареста трех клиентов на улице, имевших несчастье выбрать Робин из всех работающих перед винным магазином девочек, Энджи стащила стопку розовой бумаги для заметок у одного фрукта, работавшего за столом напротив, понимая, что яркий фон может помочь Уиллу разобрать написанные там слова. Аккуратными печатными буквами она написала имя Джона Шелли, после чего решительно поехала прямо к дому Уилла, не дав себе времени остановиться и подумать, что это уже слишком. Его лицо было для нее открытой книгой, и по его выражению она точно знала, что он думал в тот момент, когда она протягивала ему эту бумажку для заметок: значит, вот кто этот парень, с которым ты опять уходишь от меня!