Читаем без скачивания Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2 - Бушков Александр Александрович

По жесту Мазура на полу проворно расстелили два черных пластиковых мешка и сноровисто упаковали туда бесчувственную парочку. Сунули туда же две штукенции, с которыми Мазур имел дело впервые: два красных баллона размером с автомобильный огнетушитель. Мазур, как следует проинструктированный, сам их включил и проверил, работают ли нормально — работали. Застегнули мешки, приведя их в состояние полной герметичности, чтобы ни одна капля воды не попала внутрь. Подхватили и понесли из спальни. Красные баллоны должны были исправно снабжать пленников кислородом и поглощать лишний углекислый газ. Нечто наподобие акваланга замкнутого цикла, только гораздо проще. Хватит не на два километра, а на все десять, заверял Лаврик.

На берегу вновь сноровисто закипела работа: к мешкам с пленными прикрепляли по три резиновых баллона — в ногах, в головах и посередине, — надували их водородом, придавая плавучесть, позволившую бы драгоценному грузу плыть на глубине метров трех под водой, где транспортировать их было даже легче, чем аэростаты воздушного заграждения — под водой не бывает ветра, а плыть предстоит по течению.

Вот и все. Скрылись под водой две четверки аквалангистов, без всякого труда увлекавших по течению поклажу, вот за ними следом ушли остальные, задержался один Бобышев, но Мазур успокоил его жестом, показав, что задержится буквально на несколько секунд.

Он стоял на берегу в тишине и совершеннейшем одиночестве, уже с баллонами за спиной, в поясе с грузилами, в поднятой на лоб маске. Сам не знал, для чего ему эти несколько секунд тишины и одиночества. Возможно, это было прощание. Отчего-то он совершенно точно знал, что это его последний в жизни подводный рейд. Дембельский аккорд. Прошедший, с законной гордостью можно отметить, без сучка без задоринки. На взгляд непосвященного, все прошло как-то уж буднично и просто, нисколько не напоминая голливудские боевики: несколько минут действия, несколько выстрелов, захват, отход. Вот только непосвященному ни за что не понять, сколько сил и нервов вложено в то, чтобы подобные визиты как раз и проходили вот так, как только что состоявшийся — молниеносно и с разгромным счетом. И не узнать, что подобные успехи не так уж скупо оплачены кровью тех, кто однажды оплошал...

Рано было торжествовать. По старой неписаной традиции радоваться, равно как и проявлять иные положительные эмоции, положено не раньше, чем благополучно вернешься в пункт отправления. А они были еще на полпути. Вертолеты приземлились в достаточно укромном месте — два легких транспортника в компании винтокрыла огневой поддержки за пределами владений этого «дикого помещика», но все же достаточно близко к их границам, и в случае чего здесь, в глуши, никто не станет церемониться с незваными гостями. А им, помимо прочего, настрого поручено уйти без малейшего шума, не оставив ни малейших следов — появились из прохладного ночного воздуха и растаяли в воздухе, фигуры без лиц и имен...

Потом, когда вертолеты взлетели, когда Мазур, летевший в переднем, где на полу меж железными дырчатыми скамеечками, где лицом друг к другу сидели люди в черных комбинезонах, стащившие только капюшоны с голов, лежали два черных резиновых мешка (их слегка расстегнули, чтобы еще бесчувственные пленники лежали нормально), достал сигареты и сделал первую жадную затяжку, ощутил нечто прежде никогда не испытанное. Опять-таки, никак нельзя сказать, что он особенно устал или утомлен — но он как-то холодно, отстраненно осознавал: его время кончилось. На суше его еще рано списывать в тираж, но боевого пловца по кличке Пиранья больше нет, и сегодня было его последнее погружение. Он отчего-то знал это совершенно точно. Странно, но не испытывал по этому поводу ни малейших эмоций: когда-нибудь это должно было произойти. Вы что, канальи, собрались жить вечно?

...Смело можно сказать, что он блаженствовал. Полулежал в широком и удобнейшем мягком кресле перед телевизором, справа, под локтем, стоял столик с бутылкой отличного местного коньяка (который здесь выдерживали не в дубовых, а в кедровых бочках, и нектар получался несказанный), содовой и хорошей закуской — а слева примостилась Белль, тесно к нему прильнувшая, положившая голову на плечо. И никуда не нужно было спешить, не было никаких дел. Лаврик (старательно скрывавший, что бурлит от избытка эмоций, как перегретый чайник), сказал как можно равнодушнее: «Ну ты молоток. Сутки отдыха. С текучкой в отделе Грандовский справится». И, не скрывая нетерпения, испарился куда-то — явно общаться с привезенной Мазуром добычей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я вас ни о чем не спрашиваю, сеньор адмирал, я все понимаю, — сказала Белль. — Но... Это было опасно — ваша поездка?

— Да нет, с чего ты взяла? — сказал Мазур как можно безмятежнее.

— Никто не мог — а скорее всего, не хотел — сказать мне, где вы есть, я беспокоилась удачно...

— Ужасно, — машинально поправил Мазур. — Не нужно было беспокоиться, Белль. Не было ни малейших поводов для беспокойства. Поездка была нисколечко не опасная, просто невероятно секретная. Ты же офицер, должна понимать...

—- Я не только офицер, я еще и женщина, — сказала Белль. — Ваша женщина. Я уже начала вас чувствовать. Вы даже сейчас еще отходите от жуткого напружения... напряжения. Значит, это было очень опасно. Но если я офицер, я не задаю никаких вопросов. Я просто страшно рада, что все кончаюсь благополучной...

«А уж я-то как рад...» — проворчал про себя Мазур, покрепче обнял Белль и посмотрел на экран телевизора. Там по-прежнему продолжалось одно и то же: заставка в виде статуи пышноусого человека с бакенбардами, в старомодном мундире с эполетами и шпагой на боку. Звенела гитара, и нежный девичий голос все так же пел романсеро — сплошь лирические — о любви, о разлуке, о разных мечтаниях, как объяснила Белль.

Но ведь не зря Лаврик ему крайне настойчиво посоветовал включить именно этот канал в определенное время?

— Что это за историческая персона? — спросил Мазур. — Наверняка историческая, если удостоен памятника...

— Это адмирал Флориано, — пояснила Белль. — Герой войны с чилийцами. Его у нас очень уважают, есть еще несколько памятников, и в столице тоже, есть военно-морская медаль его имени. Но особенно его почитывают...

— Почитают, — машинально поправил Мазур.

— Да, почитают. Особенно его почитают в Баррадилье, он здешний уроженец, юропо, лютеранин...

Действительно, слева на экране красовалась эмблема канала, а справа — слово «Баррадилья». Мазур уже кое-что знал об этом городе: официально — главный город одной из провинций, а неофициально — столица Месаудеро, никоим образом не признанная властями в этом качестве, потому что «Месаудеро» — название чисто географическое. Пока что...

Ага! Памятник ценителю морей пропал с экрана — вернее, предстал очень маленьким, окруженным толпой, по первым прикидкам, тысячи в три человек. Судя по всему, снято с вертолета. Люди стоят смирно и, похоже, молча. В нескольких местах, довольно далеко от собравшихся, стоят кучки полицейских в мундирах табачного цвета: ни щитов, ни бронежилетов. ни касок с забралами, и винтовок не видно. Самые обычные постовые полицейские, разве что с дубинками на боку.

Другая камера — на сей раз оператор явно стоял на земле — стала медленно перемещаться по лицам в первых рядах. Очень медленно, еще дольше задерживаясь на красивых — и совсем юных — девушках. Некоторые из собравшихся держат аккуратные плакатики - никаких восклицательных знаков, значит, это не лозунги. Нал толпой — три больших флага сепаратистов и у многих в руках маленькие. Со времен дона Астольфо наступили некоторые послабления на этот счет флаги давно уже не запрошено демонстрировать в общественных местах. Разумеется, если это не сопряжено с сепаратистскими призывами — вот насчет них сохранилась соответствующая статья в уголовном кодексе

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В конце концов у Мазура зародилось стойкое подозрение, что оператор работает именно так умышленно: очень уж долго он старательно показывал лица. Ни одного, сведенною фанатизмом или искаженного злобой: открытые, радостные, доброжелательные лица парней и девушек, ясные, умные глаза... И снова можно вспомнить, что даже дон Астольфо, отнюдь не ангел кротости, никогда не бросал на таких полицаев с дубьем — очень уж неприглядное было бы зрелище, которое не преминули бы заснять иностранные репортеры И уж тем более Васкес никогда на такое не пойдет.