Читаем без скачивания Утро. Ветер. Дороги - Валентина Мухина-Петринская

— Надеюсь, что ты поступишь на свой психологический…

Она еще раз поцеловала меня и, когда я разревелась, с довольным видом потрепала меня по плечу. Кажется, и ей было приятно, что я о ней плачу.

— Провожающие, пожалуйста, из вагона, — бросила нам проходящая мимо кондукторша.

— Прощайте! — сказала нам мама.

Валерку она поцеловала, папе пожала руку. Я еще раз обняла ее… Мы вышли на перрон.

Поезд набирал скорость, гудел, грохотал. Поезд уносил мою мать. Сколько она проживет на белом свете? «Она обречена» — эхом донеслись до меня слова врача.

Я никогда не принимала маму такой, какая она есть. Я осуждала ее, возмущалась ее поступками и образом мыслей.

Но она была моя мама, и просто невозможно было вырвать ее из сердца.

Возвращаясь в тот день с вокзала, я почему-то чувствовала, что больше не увижу свою мать никогда.

Глава двадцать первая

ДАНИИЛ ДОБИН И ЕРМАК

Я все-таки подала на заочное, так как уходить с завода не собиралась. Сижу занимаюсь. Папа лепит макет. Окна раскрыты настежь — конец апреля, — и в них плывут запахи и шумы весенней Москвы.

Звонок. Не пожар ли — так звонят? Я кинулась отпирать. Кто бы вы думали? Даниил Добин собственной персоной!

— Владька!

Я очутилась в его объятиях, и он целовал меня, пока не заметил в дверях папу. Тогда он кинулся обнимать его. А потом мы с отцом удивленно разглядывали Даниила. Тот, кто на него смотрел, несомненно получал огромное эстетическое удовольствие. Даниил еще вырос, раздался в плечах, возмужал и похорошел неимоверно. Только, наверно, в открытом океане можно так похорошеть — на соленых брызгах, на морских ветрах. До чего же красивый моряк стоял, смеясь, перед нами! Румянец, пробивавшийся через бронзовый загар, яркие, дерзкие серые глаза, тонкие темные брови, крепкая высокая шея, густые блестящие волосы…

Я сразу тогда подумала, что его наружность сначала поможет ему в театре, а потом будет мешать.

Чаю он не хотел, мать его накормила и напоила на радостях (видимо, и винца припасла). Даня жаждал наговориться с нами. Мне было приятно, что он так явно соскучился по нас.

— Значит, решил с морской профессией расстаться? — не совсем одобрительно спросил отец. Он был в домашней куртке, старых лыжных брюках. На ногах шлепанцы.

Я все-таки подала чай. И мы все трое сели у стола.

— Я люблю море и все морские специальности, начиная с капитана и кончая матросом, — просто и серьезно ответил Даня, — но без театра я не могу жить.

— Сколько ты времени потерял! — крякнул отец.

— Не терял я времени, — решительно возразил Дан, — плавание в Атлантике и даже учеба в высшем морском училище — все это мне пригодится как актеру.

— Что же ты решил… сдавать в театральное училище?

— Еще не знаю. Пока надо поступить на работу в театр… кем возьмут, хоть рабочим сцены.

— Вот проконсультируйся у нее, — лукаво кивнул в кою сторону отец.

Я коротко рассказала о своем хождении по режиссерам. К моему удивлению, Даню это нисколько не заинтересовало. Он надеялся на самого себя. А в гениальность Шуры просто не поверил. Я рассказала Дане все наши новости — печальные нерадостные. Зину Рябинину он очень хорошо помнил и сказал, что всегда почему-то думал, что она тем кончит: пырнет кто-либо из «своих» ножом. Зато он очень порадовался за Геленку, что она получила первую премию на. международном конкурсе, и решил, что непременно завтра же навестит ее.

— Конечно, сходи к ней… — сказала я рассеянно и задумалась.

Дело в том, что я никак не могла заставить себя встретиться с Геленкой… Она это понимала и огорчалась ужасно. Мы говорили только по телефону.

— Конечно, я виновата в ее гибели, — сказала Геленка упавшим голосом. — Ты больше не хочешь меня знать, Владя?

— Что ты, Геля!

Я заверила ее, что нисколько не считаю ее виноватой. Виновата я сама, что не пыталась всеми силами отвлечь Зину от морлоков. Но встретиться теперь с Геленкой не могу… Потом, позже.

— Я… понимаю, — медленно сказала она и положила трубку.

Мне было очень жаль. Дружбой с Геленкой я гордилась. Но я ничего не могла с собой поделать. Слишком уж несправедливо разной была их судьба. Одной — все, и — на тебе еще, еще и еще! У другой — все отнято и — даже самая жизнь.

— Идем пройдемся, Владя, — позвал Даня, — а то голова болит.

Я надела пальто, расчесала перед зеркалом волосы. Папа как-то озабоченно посмотрел мне вслед.

Мы сбежали, держась за руки, по лестнице, и Даня уволок меня в беседку во дворе, которая оказалась пустой — обычно ее занимают парочки. Только мы сели, как Даня ринулся меня целовать.

— Не целуй меня больше, Даня, — сказала я не без внутреннего сожаления, но твердо.

— Это почему?

— Я люблю другого.

— Не выдумывай, пожалуйста!

— Я не выдумываю. Я действительно люблю одного человека.

— Но я же решил, что мы с тобой поженимся. Я писал тебе об этом. Правда, сейчас я еще не устроен…

— При чем здесь — не устроен? Ты через несколько лет будешь известным артистом. Но я люблю другого, Даня.

— Это серьезно? — недоверчиво переспросил он.

— Очень серьезно. Я люблю его ровно год и буду любить…

— Всю жизнь! — упавшим голосом договорил Даня. — Но это же невозможно, Владя! — закричал он. — Ты мне нужна. Владька моя! Ты же всегда была в меня влюблена! Ты с третьего класса глаза на меня пялила. Разве нет?

— Ты незаурядная личность, Дан. Это меня всегда привлекало в тебе, в людях. Но полюбила я другого.

— Кто он?

— Инспектор угрозыска.

— О боги! Он что, так красив?

— Нет, Даня. Зачем сотруднику угрозыска красота? Хватит ума и сердца. Вот ты очень красив. Поклонниц у тебя будут тысячи. Учти, что это будет тебе очень мешать в великом твоем труде.

Дан даже не огрызнулся. Он, кажется, приуныл.

— И когда свадьба?

— Понятия не имею. Он еще в меня не влюбился. Не объяснялся мне в любви… Может, в одно прекрасное время сообщит, как и ты, что решил жениться на мне, а может, женится на какой-нибудь нахальной, противной девчонке. Откуда я знаю…

— Значит, между вами ничего нет? Я только вздохнула.

— И даже не целовались?

— Он мой друг.

— Он дурак! — безапелляционно изрек Даня.

Он заметно повеселел. И даже попытался на радостях снова заключить меня в объятия.

Самое удивительное во всем этом то, что Даниил мне очень нравился, поцелуи его кружили голову, были «слаще меда и вина», и я даже пожалела чуть-чуть, что люблю Ермака, а не Дана.

Даниил, конечно, станет актером, и мне завидовали бы все московские девчонки. Черт побери!

Ермак по сравнению с Даном был неказист, невысок, профессия отнюдь не выигрышная, но… что поделаешь, я его любила. Может, без взаимности. Будет у меня неразделенная любовь. Почему именно его я любила! Тайна сия велика есть. Так говорится в Евангелии, которого я еще не читала. Выписала из какого-то романа. Как хорошо сказано: тайна сия велика есть! Да. Великая тайна — любовь человеческая.

— Владенька, но ты не порвешь нашей дружбы? — спросил Даниил не без тревоги.

— Нет, конечно.

Он окончательно успокоился, решив, что время покажет. Все равно ему сейчас не до женитьбы.

— В какой театр ты думаешь идти? — спросила я.

— В какой надо, в такой и пойду. Когда устроюсь, скажу.

— Даня, иди к режиссеру Гамон-Гамана. Отзывчивый и честный человек. Он сразу поймет…

— Он устарел…

— Ничего не устарел. Устареть может только бездарность. Талант всегда немного впереди своего времени. Даня, у меня легкая рука. Может, проводить тебя…

— Еще чего! Обойдемся без сопливых.

И это в первый день приезда! Так он мне говорил, когда я училась еще в пятом классе и осмеливалась советовать ему. Я встала со скамейки.

— Я пойду, Даня. И ты иди домой. Мама твоя ведь соскучилась по тебе.

— Владя! Как я по тебе скучал, такой дурехе. Как мечтал о тебе… Владька ты, Владька!

Я не успела убежать, и Даня целовал меня еще около часа.

— Больше не пойду с тобой в эту беседку! — сказала я, рассвирепев, и, рванувшись, вышла на пустынный наш двор.

— В следующий раз пойдем на ту скамеечку… Она еще цела? На которой сидели год назад.

— Никуда я с тобой не пойду.

Когда я вернулась, отец покачал головой.

— Моряк времени не теряет, — заметил он.

Я скорее проскользнула в свою комнату. В зеркале мелькнуло круглое пунцовое лицо с сияющими глазами. И чему я, собственно, радуюсь?

— И в кого ты такая уродилась? — с искренним изумлением сказал отец.

Не знаю, сколько театров обошел Даниил, пока его приняли. Сообщил он мне об этом в середине мая. Каково же было мое удивление, когда я узнала, что его взял тот самый режиссер, который побросал Шурины фотографии на пол.