Читаем без скачивания Мэр Кестербриджа - Томас Гарди

— Такие женщины, вероятно, чувствуют себя очень несчастными.

— Они теряют покой — ведь другие женщины склонны их презирать.

— Не то чтобы презирать. Но они не очень их любят и уважают.

Люсетта опять съежилась. Даже здесь, в Кестербридже, ей приходилось опасаться, как бы люди не узнали о ее прошлом. А главное — Хенчард не вернул ей писем, которые сна писала и посылала ему в первую пору смятения чувств. Возможно, они были уничтожены; и все-таки лучше бы она их не писала.

Встреча с Фарфрэ и его обращение с Люсеттой побудили вдумчивую Элизабет присмотреться поближе к своей блестящей и ласковой приятельнице. Несколько дней спустя, когда Люсетта собиралась выйти из дому, Элизабет по ее глазам почему-то сразу поняла, что мисс Темплмэн надеется на встречу с красивым шотландцем. Это было отчетливо написано на лице и в глазах Люсетты и не могло ускользнуть от внимания каждого, кто научился читать в ее мыслях, как теперь начинала учиться Элизабет-Джейн. Люсетта прошла мимо нее и закрыла за собой дверь подъезда.

Дух ясновидения вселился в Элизабет, побудил ее сесть у окна и на основе личного опыта попытаться воссоздать в своем воображении происходящие события с такой точностью, как если бы она была их очевидцем. Девушка мысленно следовала за Люсеттой… видела, как та встретилась где-то с Доналдом — будто случайно; видела, как лицо его приняло то особенное выражение, которое появлялось на нем, когда он встречался с женщинами, — только теперь оно было еще заметнее, ибо этой женщиной была Люсетта. Элизабет чутьем угадывала, как увлеченно он говорит с Люсеттой; чувствовала, как оба они колеблются между нежеланием расстаться и опасением, что их увидят вместе; видела, как они пожимают друг другу руки, как прощаются, спокойно, с бесстрастными лицами, и только в мельчайших их движениях вспыхивает искра страсти, не замечаемая никем, кроме них самих. Элизабет, наша проницательная, безмолвная ясновидица, долго думала обо всем этом, но вдруг Люсетта подошла к ней сзади, и девушка вздрогнула.

Все было так, как она себе представляла, — в этом она могла бы поклясться. Ярче обычного блестели глаза и пылали щеки Люсетты.

— Вы видели мистера Фарфрэ, — проговорила Элизабет-Джейн сдержанно.

— Да, — призналась Люсетта. — Как вы догадались?

Она опустилась на колени перед камином и в волнении сжала руки Элизабет. Но она так и не сказала, где и как она видела Фарфрэ и что он говорил ей.

В тот вечер Люсетта не находила себе места; на другой день ее с утра лихорадило, а за завтраком она призналась своей компаньонке, что кое-чем озабочена… кое-чем, имеющим отношение к одному лицу, в котором она принимает большое участие. Элизабет охотно приготовилась слушать и сочувствовать.

— Это лицо… эта женщина… однажды очень сильно увлеклась одним человеком… очень, — начала Люсетта, нащупывая почву.

— Да? — отозвалась Элизабет-Джейн.

— Они были в близких отношениях… довольно близких… Он был не так глубоко привязан к ней, как она к нему. Но однажды, под влиянием минуты, исключительно из чувства долга, он предложил ей выйти за него замуж. Она согласилась. Тут возникло неожиданное препятствие; а она была так скомпрометирована этим человеком, что совесть никогда бы не позволила ей принадлежать другому, даже если бы она захотела. После этого они расстались, долго ничего не знали друг о друге, и она чувствовала, что жизнь для нее кончена.

— Бедная девушка!

— Она очень страдала из-за него, хотя, надо отдать ему должное, его нельзя было целиком обвинить в том, что произошло. Наконец разлучившее их препятствие было волею провидения устранено, и он приехал, чтобы жениться на ней.

— Как хорошо!

— Но за то время, что они не встречались, она — моя бедная подруга — познакомилась с другим человеком, которого полюбила больше первого. Теперь спрашивается: может ли она, не погрешив против чести, отказать первому?

— Она полюбила другого человека… это плохо!

— Да, — отозвалась Люсетта, с грустью глядя на мальчишку, который стоял у колодезного насоса и качал воду, — это плохо! Но не забывайте, что она лишь случайно попала в неприятную историю с тем первым человеком… он был не так хорошо воспитан и образован, как второй, и… в первом она обнаружила такие черты характера, которые внушили ей мысль, что он будет для нее менее подходящим мужем, чем она думала.

— Я ничего не могу сказать по этому поводу, — проговорила Элизабет-Джейн задумчиво. — Это такой трудный вопрос. Решить его может только кто-нибудь вроде римского папы!

— Вы, может быть, предпочитаете не решать его вовсе? — спросила Люсетта, и по ее умоляющему тону можно было догадаться, как она дорожит мнением Элизабет.

— Да, мисс Темплмэн, — призналась Элизабет. — Лучше не надо.

Однако Люсетта, видимо, почувствовала облегчение от того, что немного рассказала о себе, и ее головная боль стала постепенно проходить.

— Принесите мне зеркало. Как я выгляжу? — спросила она томно.

— Пожалуй… немного утомленной, — ответила Элизабет, рассматривая ее критическим оком, словно картину сомнительного достоинства; она принесла зеркало и держала его перед Люсеттой, пока та с тревогой всматривалась в него.

— Интересно, хорошо ли я сохранилась для своих лет, — заметила Люсетта немного погодя.

— Да… довольно хорошо.

— Где у меня самое слабое место?

— Под глазами… тут, мне кажется, кожа немного потемнела.

— Да. Это мое самое уязвимое место, я знаю. А как вы думаете, сколько лет пройдет, прежде чем я сделаюсь безнадежно некрасивой?

Любопытно, что Элизабет, которая была моложе Люсетты, должна была играть роль опытного мудреца в таких беседах!

— Лет пять, — сказала она, подумав. — А если будете вести спокойную жизнь, то и все десять. Если никого не полюбите, можете рассчитывать на десять.

Люсетта, видимо, приняла это как окончательный и беспристрастный приговор. Она ничего больше не рассказала Элизабет-Джейн о своей угасшей любви, которую неумело приписала третьему лицу, а Элизабет, которая, несмотря на свою жизненную философию, была очень чувствительна, ночью плакала в постели при мысли о том, что ее хорошенькая богатая Люсетта, как видно, не вполне доверяет ей, если в своей исповеди опустила имена и даты. Ведь Элизабет безошибочно угадала, кто та «она»., о которой говорила Люсетта.

Глава XXV

Новый визит Фарфрэ — опыт, проведенный им с явным трепетом, — послужил к дальнейшему вытеснению Хенчарда из сердца Люсетты. Со стороны могло показаться, будто Доналд беседует и с мисс Темплмэн и с ее компаньонкой, но на самом деле он вел себя так, словно сидящая в комнате Элизабет превратилась в невидимку. Доналд как бы вовсе ее не замечал и на ее разумные суждения отвечал отрывисто и односложно, ибо его внимание и глаза не могли оторваться от той женщины, которая, в противоположность Элизабет, напоминала Протея[22] своей многоликостью, изменчивостью своих настроений, мнений, а также принципов. Люсетта всячески старалась втянуть Элизабет в их замкнутый круг, но девушка так и осталась в стороне — третьей точкой, через которую этот круг не мог пройти.

Дочь Сьюзен Хенчард стойко перенесла леденящую боль от раны, нанесенной ей обращением Доналда, как она переносила более тяжкие муки, и постаралась возможно скорее уйти незаметно из этой неприветливой комнаты. Теперь шотландец был уже не тот Фарфрэ, который танцевал и гулял с нею в состоянии неустойчивого равновесия между любовью и дружбой, когда он переживал тот единственный в истории каждой любви период, в который не вторгается страдание.

Элизабет стояла у окна своей спальни, стоически созерцая свою судьбу, словно она была написана на крыше соседней колокольни.

— Да! — сказала она наконец, хлопнув ладонью по подоконнику. — Второй человек, про которого она мне рассказывала, — это он.

А тем временем теплившееся у Хенчарда чувство к Люсетте силою обстоятельств разгоралось во все более яркое пламя. Молодая женщина, к которой он некогда испытывал только нежную жалость, впоследствии почти охлажденную рассудком, теперь стала менее доступной и расцвела более зрелой красотой, а он начал понимать, что лишь она одна может вернуть ему довольство жизнью. Ее молчание доказывало ему день за днем, что бесполезно и думать о том, чтобы подчинить ее себе высокомерным обращением; поэтому он сдался и снова зашел к ней, когда Элизабет-Джейн не было дома.

Он шел к Люсетте через всю комнату тяжелой, немного неуклюжей походкой, устремив на нее упрямый горящий взгляд (который в сравнении со скромным взглядом Фарфрэ казался солнцем в сравнении с луной), и вид у него был слегка фамильярный, да и не мудрено. Но перемена в общественном положении точно перевоплотила Люсетту, и руку она ему протянула с таким дружелюбнохолодным выражением лица, что он сразу сделался почтительным и сел, явно утратив часть уверенности в своих силах. Он плохо разбирался в модах, но все-таки понимал, что недостаточно элегантен для той, которую до сих пор считал чуть ли не своей собственностью. Она очень вежливо поблагодарила его за то, что он любезно зашел ее навестить. Это помогло ему вернуть утраченное равновесие. Он как-то странно посмотрел ей в лицо, и робость его мало-помалу испарилась.