Читаем без скачивания Купель дьявола - Виктория Платова

Херри-бой посмотрел на меня умоляюще. Так вот для чего ты вызвал меня сюда: чтобы я прониклась важностью момента и постаралась раздобыть картину, раз уж ты сам потерпел фиаско на этом поприще!..

— Вы даже представить себе не можете, как это важно для науки. Для дальнейшего изучения Лукаса… Ведь сохранилось только четыре его работы, хотя до нас доходят сведения о многих десятках, если не сотнях.

— Да. Он был чрезвычайно плодовит. Я читала об этом в вашей статье, — глаза у меня слипались, и даже крепчайший кофе не мог повлиять на общее движение организма в сторону здорового восьмичасового сна.

— Только здесь, в Мертвом городе, за год он написал более десяти картин. Он закончил два триптиха…

— Приятно слышать. Сейчас уже никто не работает с такой интенсивностью, — я уже почти завалилась на койку, когда Херри-бой принялся бесцеремонно трясти меня за плечо.

— Прошу вас! Не нужно спать, Катрин! Вы должны увидеть это сами.

— Не сейчас.

— Неужели вам неинтересно? Вы находитесь на пороге величайшего открытия, и вам неинтересно? — он посмотрел на меня с ненавистью.

— Господи, хоть бы вы занимались другим художником, Херри! — в сердцах бросила я. — Не таким, мать его, таинственным…

— “Мать его” — это ваше русское оскорбление, Катрин, если я правильно понял. — Херри-бой взвился с компьютерного стульчика, на котором сидел, и забегал по комнате. — Как вы можете… Я искупаю вину перед Лукасом Устрицей, я не могу заниматься ничем другим…

Даже сон мой куда-то улетучился. Я в недоумении посмотрела на Херри.

— Вину? Какую вину?

— Видите ли, — он сразу успокоился и присел передо мной на пол. — Мои предки родом отсюда, из этих мест. Они жили здесь, в этом городе, когда произошло наводнение.

Я округлила рот, но так и не нашлась, что сказать: сочувствовать трагедии, которая произошла в пятнадцатом веке, по меньшей мере глупо.

— Спасся только один человек. И лишь потому, что накануне уехал в Утрехт, по делам. За день до того, как Лукас Устрица должен был выставить в церкви Святой Агаты свой триптих “Апокалипсис”. Этого человека звали Хендрик Артенсен, и я веду свой род от него.

Хендрик Артенсен. Где-то я уже слышала это имя…

— Хендрик Артенсен, — повторила я. — Он знаменит только тем, что спасся во время наводнения?

— Он знаменит тем, что всю свою жизнь посвятил уничтожению картин ван Остреа. — Лицо Херри-боя стало скорбным. — Он был одержим этим. Во время наводнения погибли его жена и еще неродившийся ребенок. Хендрик считал, что Лукас виновен в наводнении. И во всех остальных смертных грехах тоже.

— Семя дьявола, — задумчиво сказала я. — Этот ваш предок думал, что картины убивают.

— Суеверие! Картина не может убить, как вы не понимаете?

— Но он так думал, — упрямо повторила я.

— После трагедии Хендрик Артенсен отправился в Гент и сжег мастерскую Лукаса. Погибло несколько великолепных работ. В Ренте он женился второй раз, но после рождения ребенка — это была девочка — снова отправился на поиски картин. Он не верил, что Лукас умер и оставил Голландию в покое. Все это зафиксировано в хрониках, они хранятся в Роттердамском университете. У меня есть копии хроник. Я занялся Лукасом еще до того, как наткнулся на них. Вы понимаете, что произошло со мной, когда я узнал, что между моим предком и Лукасом Устрицей существовали подобные отношения? Что они были врагами… И теперь я пытаюсь восстановить… как это сказать по-русски? Chain of centuries… Разорванную цепочку столетий. Теперь вы понимаете меня? История цивилизации без Лукаса ван Остреа никогда не будет полной.

Надо же, какие мысли бродят в этой умной голландской голове! Я честно попыталась проникнуться их пафосом, но так и не смогла этого сделать. Я была всего лишь никчемным специалистом по прерафаэлитам; воровкой, присвоившей миллион долларов без учета подоходного налога, карманной авантюристкой и любительницей дамских детективов.

Кажется, и сам Херри-бой понял это. Он поднялся с пола и коснулся пальцами моего почти уснувшего колена.

— Хорошо, я не буду вас мучить, Катрин. Высыпайтесь, мы все переносим на завтра…

Я даже не дослушала его: я свалилась на жесткую кровать и заснула как убитая. Никаких сновидений, никаких шепотов, никаких теней, только ослепительная вспышка где-то внутри меня. От этой вспышки я проснулась и даже не сразу сообразила, где нахожусь. Херри-бой стоял против меня, ужасающе прекрасный, с тонким одеялом в руках. Он напряженно вглядывался в мое лицо: похоть и нежность рвали Херри в клочья. Боже мой, какие мрачные желания таятся на самом дне человеческих душ!..

Я наблюдала за Херри-боем сквозь полуприкрытые веки, я даже боялась пошевелиться. Одно неосторожное движение — и я спровоцирую его, похоть уложит нежность на обе лопатки и победительно вскинет руки.

Херри сделал еще один шаг ко мне — и снова черты его лица причудливо изменились, они перестали принадлежать этому веку, этому году — предпоследнему в колоде тысячелетия. Наверное, с таким же вожделением, с каким Херри смотрит на меня, его предок Хенрик Артенсен поджигал мастерскую в Генте. Нужно прекратить это безумие, иначе он просто рухнет рядом со мной на кровать. И я не смогу отказать ему.

— Что-то случилось, Херри? — прерывистым шепотом спросила я.

— Ничего. Я просто принес вам одеяло, к утру похолодает.

Он понял, что разоблачен, и тотчас же нацепил на себя маску беспристрастного исследователя творчества Лукаса ван Остреа.

— У бургомистра этого города была дочь, Катрин. — Херри накрыл меня одеялом. — Об этом тоже повествуется в хрониках. Она умерла незадолго до того, как море накрыло город. Это совсем другая история, никак не связанная с наводнением. Очень печальная история. Дочь бургомистра любила Лукаса Устрицу — так было сказано в записках Артенсена.

Зачем он рассказывает мне все это?

— И что же было дальше?

— Она утонула. Хенрик Артенсен утверждает, что Лукас сам подтолкнул ее к этому. И уже после смерти написал ее изображение. Потом это изображение украсило левую створку триптиха. Самое любопытное, что ее звали точно так же, как и вас, Катрин…

Рыжая в мантии, Дева Мария с лицом не самой даровитой выпускницы Академии художеств Кати Соловьевой — так вот почему оно показалось мне мертвым в мертвый час предутренних откровений! Спокойная улыбка Херри-боя, такая ручная, такая одомашненная — еще вчера, в Амстердаме, — теперь пугала меня. Пугала до обморока. Зачем он рассказывает мне все это?

— Зачем вы рассказываете мне все это, Херри?

— Просто поражаюсь тому, как история закольцовывает разных людей. Как вещи, предметы и имена вдруг приобретают совершенно иной смысл… Кому понадобилось, чтобы потомок Артенсена пытался восстановить то, что было уничтожено его предком? Кому понадобилось, чтобы недостающую часть триптиха нашла девушка, похожая на возлюбленную его создателя? И что это может значить? То, что мы связаны гораздо более прочными нитями, чем нам кажется?.. Вы верите в бога, Катрин?

— Нет, — прошептала я.

— Я тоже не верю в бога… — он улыбнулся, но не закончил мысль: “Я не верю в бога, но верю…” Интересно, во что он верит, если с такой яростью поклоняется “Семени дьявола”? Ведь это он был в кабинете Титова незадолго до его смерти… Это он не проявил и крохи участия к судьбе несчастной Агнессы. Это он самым фантастическим образом овладел русским, хотя по приезде не мог связать и двух слов. Невозможно узнать язык за две недели… Или он знал его раньше? И что я делаю здесь, на этом острове, больше похожем на мышеловку?

— Кажется, я напугал вас? Мистические совпадения всегда пугают, не стоит обращать на них внимание… — Херри-бой полностью овладел собой, и к нему вернулась его обычная застенчивая невозмутимость.

Я перевела дух.

— Нисколько не пугают. Я же трезвый человек, у вас было время, чтобы убедиться в этом. И спасибо за одеяло, Херри. Спокойной ночи.

Он улыбнулся мне и отправился за перегородку. Остаток ночи я чутко прислушивалась к темноте: но ни звука, ни скрипа, ни легкого посапывания так и не услышала. Так не бывает, говорила я себе, — Херри-бой ушел за перегородку и как будто бы растворился в воздухе комнаты, наполненной запахом прогоревших дров.

Раствориться в воздухе и ничем не выдать себя — какое ценное качество для убийцы…

…Когда я открыла глаза, Херри-боя уже не было. Комната была наполнена мягким сумеречным светом, идущим из окон: солнца сегодня не предвиделось. Жесткая узкая койка измотала мышцы до последней возможности: тело невыносимо ныло. Еще одну ночь на ней я не переживу. Я потянулась и тут же вспомнила наш странный ночной разговор — а кто сказал тебе, что ты вообще переживешь еще одну ночь? Я улыбнулась неожиданно прорезавшемуся во мне черному юмору и решила отправиться на поиски Херри-боя.

Но далеко уйти не удалось: на длинной, имитирующей стол полке заворочался и подал голос компьютер. Ну вот, Херри-бой, и тебя посещает электронная почта. Я приняла одно-единственное сообщение, а потом, не удержавшись, открыла его.