Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко

Как только Филот вылез и отряхнул с фуфайки и штанов песок, толпа сразу приступила к краю могилы. Первой Луговичка, а за нею, подталкиваемые старушками, ребятишки бросили в яму по горсти желтой мокрой земли. Она негромко, словно капли весеннего дождя, ударилась о гроб и рассыпалась на темном, туго натянутом материале неровными лучиками.

Мужчины взялись за лопаты. Под тяжестью брошенной с высоты земли крышка гроба прогнулась, спружинила, как будто не хотела принимать, не хотела удерживать на себе эту холодную, безжалостно падающую землю.

— Надо было заменить гроб, — расстроился Филот. — Они ведь там их из шелевки варганят.

— Теперь уже поздно, — вздохнул Андрей Петрович.

— Да, конечно…

— Галя, Галечка-а-а! — вдруг истошно закричала Ксения, бросаясь к могиле.

Ее с трудом оттащили, и мужики споро, часто сменяя друг друга, принялись закапывать могилу. Ксения еще несколько раз что-то порывалась кричать, но потом так же неожиданно затихла в окружении женщин и старух.

Теперь уже все, теперь уже мать навсегда простилась с живым миром, и наступил для нее долгожданный покой, одиночество и отдохновение от нелегких земных трудов. Прислонившись к сосне, Николай наблюдал, как могила все выше и выше заполняется землей, как особенно тяжелые ее комья раскатываются по углам, чтобы лечь там навечно и оградить мать от летних дождей, от стуж, от людского говора и птичьего крика.

Наконец мужики вытащили откуда-то из-за кустов деревянную пирамиду с широкой, грубо вырубленной из жести звездою. Пока они ее устанавливали, Филот подошел к Николаю, начал виниться:

— Звездочка малость не того…

— Да ладно, — успокоил его Николай, — пока пусть будет такая.

— Вот и я говорю, потом закажешь на заводе из нержавейки.

Подровняв и прихлопав лопатами землю, мужики отошли в сторону, давая дорогу женщинам и ученикам с венками. Принявшаяся командовать Тонька проворно расставляла их вокруг пирамиды, время от времени покрикивая на учеников и нерасторопных старух. Среди прочих венков Николай заметил небольшую корзинку с живыми цветами, на которой было написано: «Дорогой Гале от Ивана». Кто и когда принес эту корзинку, теперь понять было трудно, но Тонька поставила ее на самом видном месте, чтобы все видели, что корзинка эта особая и попала сюда по особому, многим непонятному случаю.

Оркестр в последний раз сыграл над могилою траурную музыку и, опустив трубы, пошел с кладбища, словно давая тем самым понять, что все — похороны закончены.

Соня и Ксения, которая уже пришла в себя, начали приглашать всех на поминки. Толпа медленно, кто березняком, а кто по размятой похоронным шествием улице, потянулась к дому. Пора было уходить и Николаю. Он поправил на венках два-три оторвавшихся цветочка и заторопился с кладбища, понимая, что без него поминки не начнут. Но возле самых ворот Николая неожиданно остановил председатель, который в сопровождении шофера с венком в руках пробирался между сосен к материной могиле. Увидев Николая, он начал извиняться:

— Опоздал немного.

— Дела, наверное, — посочувствовал ему Николай.

— Да вот замотался вконец.

Они подошли к могиле. Председатель приладил возле пирамиды венок, поругал Филота за неровно сделанную звездочку, поинтересовался оркестром:

— Как отыграли?

— Хорошо, спасибо, — поблагодарил его Николай.

Председатель глянул на часы и поторопил шофера, который рассматривал надписи на венках:

— Пора нам.

— А может, на поминки зайдете? — пригласил председателя Николай.

— Извините, не могу. В три должен быть в районе на совещании.

— Ну ладно, — не стал упрашивать его Николай.

Втроем они вышли с кладбища и расстались. Председатель и шофер сели в машину, а Николай тихо пошел домой, чувствуя, как из каждого двора на него с любопытством глядят занятые домашними делами люди…

Аисты все еще кружили в небе, спокойно, умиротворенно. Казалось, оттуда, с высоты, им лучше видны и понятны вся бренность и все величие человеческой жизни…

Когда он вошел во двор, народ уже рассаживался за столы. Мужчины, которые копали могилу и несли гроб, облюбовали себе место в первом ряду возле стены, потом несколько столов занимали древние старики и старухи, на вид совсем изношенные и немощные, но на самом деле еще крепкие, боевые, умеющие и поработать и выпить по рюмке на таком вот случайном застолье. В третьем ряду сидели материны подруги, учителя, женщины, певшие молитвы, и Тонька.

Николай присел рядом с мужиками, на самом краешке. Его, видно, давно уже ждали, потому что Филот и Андрей Петрович сразу поднялись и стали разливать водку.

Выпили молча, как и полагалось, не чокаясь, лишь один старый Кирилл на другом конце стола произнес обычное в таких случаях:

— Пусть ей там легко лежится.

— Там полежишь, — ответил ему Филот, отставляя в сторону рюмку.

Водка на Николая никак не подействовала, словно тело было мертвым, не способным откликаться на все живое, не способным расслабиться и дать себе отдохновение. Он окинул взглядом застолье, уже повеселевшее, суетное, стал прислушиваться, о чем ведутся вокруг разговоры.

За соседним столом Луговичка, подозвав к себе Соню, вычитывала ей:

— Борщ недосоленный вышел.

— Возьмите что-нибудь другое, — обиженно ответила Соня и ушла в дом, откуда женщины уже начали выносить второе: отпаренных кур и горячую, дымящуюся на свежем воздухе пшенную кашу.

Луговичка отодвинула в сторону миску с борщом, вытерла фартуком губы, вздохнула:

— Александровна, покойная, бывало, спечет булки, так они сами во рту рассыпаются.

— И борщ варила, так хоть выпей, — поддакнула ей сидевшая рядом бабка Рубанка.

О чем они повели речь дальше, Николай не стал слушать. Сколько он помнил, обе бабки при жизни матери ни разу толком в их доме не были, не то чтобы пробовать материн борщ или булки. Хотя, может, и пробовали, в последние годы, когда Николай домой заявлялся редко.

Он повернулся к мужикам, уже разливавшим по третьей рюмке, надеясь послушать их мужскую тяжелую беседу, но неожиданно к нему пробрался Кирилл и отвлек:

— Так как насчет кирпича?

— Потом, завтра поговорим, — попробовал отмахнуться от него Николай, но Кирилл не отставал:

— Я и задаток могу дать.

— Не надо, не продаю, — уже совсем строго ответил Николай.

Но Кирилл и после этого ничуть не смутился, доверительно хлопнул его по плечу:

— Ладно, я завтра загляну. Как-либо сторгуемся.

После выпитого разговор за столами потек оживленнее. Старики и старухи пробовали вспомнить, когда умер Николаев дед, в сорок шестом или в сорок седьмом году, мужики, покуривая, обсуждали нового председателя, прикидывали, потянет ли он так колхоз, как тянул покойный Трофим Трофимович; женщины в третьем ряду хвалили Соню за добрый обед.

Неожиданно начал накрапывать дождь, мелкий, нечастый, из небольшой, случайно набежавшей тучи. Но народ все равно забеспокоился. Две-три женщины торопливо ушли, вспомнив, что у них висит во дворе белье, Филот предложил мужчинам выпить еще по рюмке, должно быть опасаясь, что застолье может быстро свернуться. Мужики выпили, через столы, перебивая друг друга, начали советовать Николаю особенно не убиваться, все равно матери два века не жить.

Он слушал их молча, терпеливо, понимая, что других слов они сказать сейчас не могут, не умеют, да и нет их, наверное, других, способных утешить, облегчить ему сейчас душу.

Пьяная Тонька, оставив женские ряды, подошла к мужчинам. Те ей налили. Расплескивая водку, она принялась целовать Николая, плакать:

— Осиротели мы! Все осиротели!

Николай легонько, необидно отстранился от нее. Она покорно села на лавку рядом с Филотом, выпила водку и начала рассказывать:

— В войну собрала нас всех в доме, достала книжки и стала обучать грамоте. А тут немец как заскочит и давай те книжки шматовать, там ведь на каждой странице все про Сталина да про Ворошилова. Думали, застрелит Александровну. А он погоготал и ушел. Мы после этого к Александровне лишь за заданием бегали, а учились дома, втихомолку. Вот как…

Тонька совсем расплакалась, раскисла, уронила голову на стол.

— Ну будет тебе, будет, — тряхнул ее за плечо Филот. — Тоже мне плакальщица!

— А вот и плакальщица, — пьяно, в упор глянула на него Тонька. — Вы привыкли из нее жилы тянуть, дай рубль, дай два, налей стакан!

— Иди домой, Тоня, — остановил ее Николай.

— Сейчас, сейчас. Но ты, Коля, им не верь. Подлые все!

Тонька поднялась и, придерживаясь где за столы, где за стенку дома, выбралась со двора.

— Всегда так, — смутился Филот. — Все испортит. — Он оглядел на столе пустые бутылки, вздохнул и остановил пробегавшую мимо Соню: — Мужчинам, что могилу копали, не найдется еще по сто грамм?