Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко

— Лучше бы я умер…

Николай обнял его за плечи и ничего не сказал. Покоем и вечностью дохнуло на него от всей прокуренной, пропахшей потом фигуры Иваньки. Казалось, нет и не может быть конца его долгой рабочей жизни, от которой он бесконечно устал и которую готов отдать любому, кому она покажется сладкой и радостной.

— Венчик бы надо, — дернула Николая за рукав Луговичка.

— Какой венчик? — не понял он ее вначале.

— На голову, со спасителем.

— Сейчас узнаю, — негромко, стараясь не обижать Луговичку, ответил Николай.

Он провел Иваньку к двери и окликнул Соню, начавшую растапливать печь, готовиться к поминкам:

— Там Луговичка про венчик спрашивает.

— Да у меня есть, — отстранила на минуту ухваты Соня, — но я побоялась, думала, ты будешь против.

— Делайте, как положено, — разрешил ей Николай и вышел на улицу проводить шофера, который, отказавшись отдохнуть, собрался в обратный путь.

— Домой не заезжать? — поинтересовался он.

— Не надо, — ответил Николай, вдруг с удивлением обнаружив, что за все время дороги ни разу не вспомнил ни о Валентине, ни о Сашке, ни о Борисе. Словно смерть матери, отрезав, отлучив его от родных, живущих рядом людей, оставила один на один с миром, с судьбою.

— Не надо, — еще раз повторил он. — Я скоро приеду.

Шофер завел машину и уже хотел было трогаться, но Николай на минуту задержал его. Он достал из кармана пятьдесят рублей и протянул шоферу. Тот замешкался, как-то неопределенно, виновато вздохнул, потом отсчитал две десятки, а остальные вернул Николаю:

— Сгодятся, расходы вам предстоят большие.

— Спасибо, — чистосердечно поблагодарил его Николай. Расходы ему действительно предстояли немалые.

Распрощавшись с шофером, Николай пошел в сарай за лопатами. Вот-вот должны были появиться мужики, с которыми Соня, оказывается, еще вчера договорилась насчет могилы. Как только он открыл ворота, корова сразу подошла к загородке, настороженно посмотрела на него, но потом, признав своего, протянула морду. Николай погладил ее широкие, темно-коричневые скулы, лоб, стараясь все делать ласково и внимательно, как когда-то делала мать. С коровой, конечно, придется расстаться. Тут уж ничего не придумаешь. А жалко. Николай помнил корову совсем маленьким, несмышленым теленком, бегавшим по двору. Он носил ей траву, поил в жаркие дни холодной колодезной водой, балуясь, давал пососать палец. А теперь корова за недолгий свой, по сравнению с человеческим, век постарела, стала мудрой многодетной матерью, растерявшей по свету своих детей.

Бросив ей охапку сена, Николай забрал лопаты: две обыкновенные, купленные матерью в магазине, и одну стальную саперную, которую он когда-то нашел за селом в окопе, и отправился в дом. Мужики уже были здесь: Андрей Петрович, Сергей Яковлев и сосед Василий Дорошенко. Сняв шапки, они стояли возле гроба. Николай, молча, не подавая руки, как и полагается на похоронах, поздоровался с ними и тоже на минуту встал возле матери, на голове которой теперь лежал желтый, с коричневыми старославянскими буквами венчик. Над матерью плакала, должно быть, только что приехавшая отцова сестра Ксения:

— Коленька, миленький, зачем же ты забрал ее так рано…

Слушать этот странный, жестокий плач было невмоготу, и Николай потихоньку позвал мужиков на выход.

Разобрав лопаты, они вчетвером пошли к сосновому кладбищу, что виднелось за небольшим березнячком рядом с колхозным двором.

Николай без особого труда отыскал место, где была похоронена их родня: прадед, дед, материна сестра Таня, умершая совсем маленькой, бабка. Когда-то с матерью он приходил сюда часто. И на радоницу, когда полагалось убирать могилы и поминать умерших, и в воскресные дни, возвращаясь из города, и каждый раз, когда случалось зачем-либо бывать на колхозном дворе.

Могилу можно было копать либо рядом с бабкой, поближе к краю кладбища, либо под небольшим дубом, который мать посадила в изголовье Таниной могилы — рядом с дедом.

— Мать больше любила отца, — определил место Николай.

Мужики не стали спорить. Саперной стальной лопатой, которой мать всегда вскапывала грядки, они разметили могилу и, сняв фуфайки, принялись отбрасывать землю под Танин дуб, постепенно засыпая сырым песком старую прадедовскую могилу.

Николай постоял немного рядом с мужиками, наблюдая, как они все глубже и глубже врезаются в рыхлую, не раз за долгие века копанную и перекопанную землю. Потом собрался идти в столярную мастерскую, чтоб заказать плотникам на материну могилу какую-нибудь дощатую временную пирамидку, но вдруг замер, остановился и, запрокинув голову, посмотрел вверх. На сосне, что росла в двух шагах от дедовой могилы, мастерил себе гнездо еще худой, уставший после весеннего перелета аист. Вообще аисты кладбище любили. На двух соснах возле кузницы, сколько помнит Николай, были у них два гнезда, и по весне закипали тут настоящие битвы. Но в самом центре кладбища аисты никогда не селились, то ли не находилось здесь подходящей сосны, то ли по каким-либо иным, известным только им причинам.

Николаю стало жалко худого, изможденного аиста, который, должно быть сильно обидевшись на своих сородичей или на жизнь, решился нарушить традицию. Не будет ему здесь счастья! Не будет! А жаль. Пусть бы жил над материной могилою. Мать аистов любила…

В столярной мастерской был один-единственный плотник Филот, нестарый, всегда подвыпивший болезненный мужчина. Судя по всему, он мастерил оконную раму, широко, с размахом фуговал длинные сосновые бруски. Выслушав Николая, пообещал твердо и определенно, хотя и чувствовалось, был навеселе:

— Александровне сделаем. Чего же не сделать.

— К завтрему надо, часам к двенадцати.

— Сделаем. Она детей моих учила, — Филот отложил в сторону фуганок, попил из ведра, что стояло в уголке, воды, потом вдруг достал аккуратно запрятанную в щепках чекушку водки. — Может, помянем, а?

— Мне пока рано, — отказался Николай.

— Ну гляди. А я помяну. Хороший была человек твоя мать. Бывало, забежишь к ней: «Дай рубль, Александровна». Никогда не откажет, выручит. Теперь таких людей нет. Ей-богу, нет…

Филот налил водки в кружку, выпил, сказав перед этим «Все там будем», и опять потянулся за фуганком:

— Со звездою делать или с крестом?

— Со звездою, — ответил Николай и вышел, попросив еще раз Филота не подвести его.

Предстояла Николаю еще одна дорога, к председателю. Надо было договориться насчет оркестра. Несколько лет тому назад старый, ныне покойный председатель Трофим Трофимович закупил по дешевке в районном Доме культуры списанные инструменты, подремонтировал их и передал, по его собственному выражению, «на растерзание» в клуб. Но инструменты не «растерзали». Их прибрал к рукам недавно вернувшийся из армии Толя Ткаченко, который служил в музвзводе и понимал толк в инструментах и в музыке. Подудев полгода вразнобой, деревенские ребята в конце концов сладили оркестр, и его со всех окрестных сел стали приглашать то на похороны, то на свадьбу, то на торжественное собрание. Трофим Трофимович таким поездкам не препятствовал, а вот новый председатель, человек молодой, нездешний, говорят, поощряет не очень.

Несколько минут Николаю пришлось подождать возле двери, пока председатель кого-то шумно и строго отчитывал по телефону. Потом он вошел в светлый, чуть-чуть даже модерновый кабинет, какие любят сейчас молодые колхозные председатели, поздоровался.

— Я насчет оркестра.

— Для учительницы, что ли? — наверное, не помня материного имени-отчества, спросил председатель.

— Да.

— Ну как я тебе его дам! — взялся он снова за телефонную трубку. — Трактористы они все у меня, шоферы, а сейчас посевная, каждый час на учете.

— Тогда что же, с попом ее хоронить?! — не выдержал и Николай.

— Зачем с попом! В районе, в депо есть оркестр. Договорись, я машину дам.

— А там что, все пенсионеры?

Председатель сдвинул в сторону какие-то бумаги, ударил ладонью по столу:

— Разгоню я этот оркестр. Вот здесь он у меня! — Но потом смягчился, спросил ровно и тихо: — К которому часу тебе?

— К двенадцати.

— Ладно, будут. Только чтоб никаких там выпивок. Отыграют — и по работам. Деньги оплати в кассу.

— Хорошо, — ответил Николай и распрощался с председателем, ничуть не обижаясь на него. У живых — живые заботы…

Через березняк, через торфяное, не просохшее еще болотце он заторопился домой. И с каждым шагом ему становилось все горше и горше. Что же он делает, зачем бродит по селу, занимаясь бог знает чем?! Ведь все это могли бы сделать и другие люди, а ему сейчас надо неотступно быть рядом с матерью. Пока она не похоронена, она еще с ним, и он еще сможет насмотреться на ее родное, не успевшее постареть лицо, сможет сказать ей последние прощальные слова. А завтра уж будет поздно, с завтрашнего дня она расстанется с миром, а значит, и с ним, навсегда.