Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко

Впервые за эти дни в душе у Николая шевельнулась радость. И не за себя, конечно, а за сына. Он, кажется, еще не пережил тех минут отчаяния, которые когда-то в детстве пережил он, Николай, на зимнем заснеженном пустыре. Сашка живет еще в том счастливом возрасте, когда человеку неведомы ни тайна рождения, ни тайна умирания. Он живет пока жизнью природы: деревьев, трав, птиц и зверей, которые, наверное, во сто крат счастливее человека, потому что им не дано бояться последнего своего дня… Хотя кто знает, может, все наоборот, может, истинное человеческое счастье заключается именно в том, чтобы знать конец своей жизни, знать и не бояться его, как никогда не боялась его мать…

В половине седьмого возле их подъезда остановился ярко-зеленый новенький «рафик». Николай, увидев его, стал прощаться с Валентиной.

— Ты здесь не плачь без меня.

— Не буду, — пообещала она и тут же заплакала.

— Ну вот, — вздохнул Николай. Он постоял еще несколько минут рядом с Валентиной, которая, хотя и старалась, но все равно никак не могла сдержать слезы, и вышел из квартиры. Ему вдруг показалось, что Валентина сейчас плачет не столько по матери, сколько но нему, Николаю, жалеет его, хочет чем-либо помочь и не знает чем…

Шофер оказался Николаю знакомым. Раза два или три они ездили с ним в недальние командировки. Человек он был пожилой и неразговорчивый, но тут вдруг разговорился:

— День у меня выпал сегодня какой-то похоронный.

— Почему так? — думая о своем, спросил Николай.

— С утра соседскую дочку хоронили, Таньку. Восемнадцать лет всего девчонке. Мой Славик за ней ухаживать пробовал, но она не согласилась. Теперь закрылся в комнате и плачет. Прямо не знаю, что делать!

— Пусть поплачет, — посоветовал Николай. — Пусть.

Он вспомнил девчонку, которая лежала рядом с матерью, маленький ненадежный насосик, помогавший ей жить, белые простыни и хотел было рассказать шоферу о последних ее минутах, почему-то уверенный, что это и была именно Танька, неудавшаяся Славикова любовь. Конечно, Танька. Не так много умирает в городе в один и тот же день восемнадцатилетних. Но потом промолчал. Зачем? Может, и не она. Скорее всего, что не она…

Возле холодильной камеры их встретил Борис, прежний, чуть-чуть суховатый, жесткий, молча открыл дверь.

С матерью за эти полдня ничего не случилось. Она тихо и спокойно лежала в гробу, казалось, думая уже не о земном, телесном мире, а о том, неизведанном, где обитают одни души, который для живых, конечно, не существует, а для мертвых вечное пристанище, родина. Лежа здесь в темноте и одиночестве, мать, наверное, готовилась ко скорой встрече с отцом, со своей не так давно умершей матерью, немного капризной, почти девяностолетней старухой.

Николай вспомнил материн рассказ о том, как умерла бабушка. Мать ушла на работу, а бабушка осталась дома. Закутавшись в кожух, она, как всегда, сидела на своем излюбленном месте под часами с кукушкой и зорко наблюдала через полузамерзшее окно за всем, что делалось на улице. Потом к ней пришла соседка одолжить полбуханки хлеба. Бабушка поднялась, достала из буфета хлеб, сама отрезала и, опять усевшись под часами, долго расспрашивала соседку о деревенских новостях, о погоде, о том, завезли в магазин или нет ситро, которое бабушка в последние дни очень любила. Вдоволь наговорившись, соседка ушла, оставив бабушку в добром здравии и хорошем настроении, а когда через полчаса вернулась мать, бабушка лежала на полу мертвой. Умерла она от минутного сердечного приступа.

Незадолго перед смертью, захворав простудой, бабушка но раз говорила матери: «Умереть бы нам с тобой, Галя, вместе». Мать прощала ей эти больные старческие слова, понимая, как страшно пожилому беспомощному человеку остаться одному не только при жизни, но и после смерти.

Николаю стало жалко мать. Он представил, как она встретится с бабушкой, как та обрадуется, что мать не задержалась долго на земле, что пришла к пей, чтобы опять обихаживать и беречь ее. И хотя матери эта работа никогда не была в тягость, Николаю захотелось не пустить ее туда, оставить рядом с собой…

Шофер подогнал машину почти вплотную к двери, достал из-под сиденья молоток и вошел в камеру. Не торопясь, по-деловому, осмотрев гроб, крышку и прислоненный к стене еловый венок, он неудовлетворенно покачал головой:

— Тесновато ей здесь.

Николай промолчал, не зная, что отвечать на это немного странное замечание. Он начал поправлять у матери на груди покрывало и вдруг заметил, что руки у нее немного припухли и ленточка больно врезается в запястья.

— Может, развяжем? — почти физически ощутил оп эту материну боль и неудобство.

— Не надо, — остановил его шофер. — Дорога предстоит дальняя, потом не сведешь.

— Действительно не надо, — поддержал шофера Борис.

Николай отошел в сторону, стал наблюдать, как шофер, негромко стуча, забивает коротенькими, случайно попавшими ему под руку гвоздями крышку гроба.

— Поехали, что ли? — наконец бросил он в кабину молоток.

— Поехали, — ответил Николай и первым взялся за гроб.

Втроем они установили его в машине между узенькими, расположенными вдоль кузова сиденьями. Шофер сел за руль, закурил сигарету. Пора было садиться и Николаю, но он все медлил, ожидая, что Борис подойдет к нему и скажет что-либо на прощанье. Тот действительно подошел, но ничего не сказал, а лишь пожал Николаю руку холодными немыми пальцами, словно прощаясь навсегда…

Машина потихоньку начала выбираться из городской сутолоки. Уже замелькали по обеим сторонам частные домики, по-деревенски огороженные заборами, закончились троллейбусные и трамвайные линии. Шоссе, сузившись, вытянулось в одну длинную бесконечную линию. Гроб изредка постукивал на выбоинах и ухабах, образовавшихся на трассе за долгую зиму. Николай вначале старался не обращать на это внимания, но чем дальше, тем ему становилось все больней и обидней. Он представил, как мать при каждом ударе содрогается всем телом, как тяжело бьется о жесткую подушку ее голова, но, мертвая, мать все терпит, не в состоянии никому пожаловаться.

— Давайте привяжем, — попросил Николай шофера.

— Что привяжем? — вначале не понял тот.

— Гроб, стучит все время.

Шофер, не говоря ни слова, свернул к обочине и остановился. В багажнике он отыскал кусок крепкой капроновой веревки и моток проволоки. Придерживая и приподнимая гроб, они привязали его в изголовье и в ногах к ножкам сидений. Ехать сразу стало спокойнее, только почему-то в голову настойчиво, не к месту и не ко времени лезли слова:

Там за речкой тихоструйнойЕсть высокая гора,В ней глубокая нора;В той поре, во тьме печальнойГроб качается хрустальныйНа цепях между столбов.

Строчки эти Николай запомнил еще с раннего детства. Зимними вечерами они с матерью расстилали на печи чистое, вываренное в жлукте рядно, зажигали лампу-восьмилинейку и мать начинала читать Николаю сказки. Он слушал с замиранием сердца ее тихий неторопливый голос, боясь, что сказка вдруг закончится плохо. Но они всегда заканчивались хорошо, зло гибло, а добро торжествовало. Несправедливо, нечестно погубленные невесты, королевичи и рыцари оживали, кто окропленный живою водой, кто разысканный верным товарищем, а кто и просто так, сам по себе. Но это в сказках, а в жизни все не так. Уж сколько мать вынесла за свои недолгие годы, сколько сделала добра, а нет для нее нигде ни живой воды, ни верного товарища…

На дорогу, на лесопосадки, на озера талой снеговой воды неприметно начала опускаться ночь. В небе одна за другой вспыхнули бледные весенние звезды. Николаю с детства почему-то всегда казалось, что каждая звездочка — это кем-то из мальчишек высоко-высоко запущенный воздушный змей и если потянуть за невидимую ниточку-паутинку, то звездочка обязательно начнет опускаться на землю и вскоре обнаружится, что сделана она из самой обыкновенной бумаги, крест-накрест оклеенной картоном.

Николай до сих пор помнит, как мать сделала ему первого воздушного змея. Она была тогда еще совсем молодой, наверное, всего двадцатипятилетней. Они вышли с ней за огороды на луг. Мать подбросила змея вверх, разбежалась, и он начал подниматься все выше и выше, играя на ветру ярко-красным длинным хвостом. Запрокинув голову, мать смотрела на него и совсем по-детски радовалась, что он не падает. Потом она передала катушку Николаю, и он, потихоньку разматывая нитку, побежал но лугу вслед за змеем, который потянул его вначале к ольшанику, а после к берегу речки. Когда он долетел до середины Снови, Николай начал сматывать нитку назад, но она вдруг лопнула, и змей, на минуту задержавшись над водой, унесся на тот берег и вскоре вообще скрылся за Милоградовским лесом. У Николая на глазах навернулись слезы, но мать утешила его: «Не плачь, Коля, он вернется». Сколько раз потом и в детстве, и уже в зрелые годы смотрел Николай на небо, надеясь, что улетевший змей опустится назад на землю, стоит только отыскать ниточку и потянуть за нее. Но, видно, она где-то запуталась между облаками, и теперь его змею вечно гореть на небе звездочкой…