Читаем без скачивания Том 4. История западноевропейской литературы - Анатолий Луначарский

Трагедия «Юлий Цезарь» написана раньше. Это — в высшей степени замечательная вещь, ибо она изображает революцию. Как-то один из наших критиков написал, что «Юлий Цезарь» — монархическая драма!16 Это значит попасть пальцем в небо, это просто смешно, потому что драма эта, прежде всего, антимонархическая. Если бы критик сказал, что это аристократическая драма, это было бы верно, но сказать, что она монархическая, когда такой великий монарх, как Юлий Цезарь, изображается в ней комически, — это просто курьезно.

Пьеса написана аристократом, который ненавидел монархию и жаждал аристократической республики всем сердцем, а аристократическая республика в Риме, как вы знаете, существовала, и долго. Римская аристократия низложила императорскую власть и заменила ее сенатом, совещанием старейшин, сходом начальников аристократических семейств. Потом, с постепенным развитием демократии, один из этих аристократов, Юлий Цезарь, сделался тираном и, опираясь на демократию, захватил власть. Шекспир видит тут сходство с эпохой Елизаветы в Англии. Прежде в Англии был король, с короной вокруг шлема, он был первым среди равных ему дворян, к нему обращались за защитой. А в новой Англии все стало совсем другим. Какое уж тут равенство, когда Елизавета швырялась аристократами, как хотела, когда за малейшую провинность их заточали или казнили, когда Елизавета своих людей и любовников ставила над всеми, а если они не угождали ей, тоже швыряла их в тюрьму и казнила. Аристократы считали этот режим невыносимой тиранией. Это ее, Елизавету, имел в виду Шекспир, изображая в своей драме Юлия Цезаря человеком очень самоуверенным, внутренне трусливым, суеверным, но с помпой выражающим свое суеверие на глазах у всех, самому себе повторяющим все время, какой он великий человек, и подозрительным глазом смотрящим то на того, то на другого «неблагонадежного». Юлий Цезарь ненавистен; против него составляется революционный заговор, но не демократами, а аристократами. Во главе этого заговора становятся Брут и Кассий, два типа революционеров, которые повторяются часто и в демократических революциях.

Лев Шестов говорит: «Бог знает, что Шекспир выдумал! Он изобразил в Бруте человека долга, но сделал его таким сухим, неприятным, невкусным, что сразу становится понятно, что Шекспир хотел было какую-то мораль создать, но сорвался на этом»17. Конечно, ничего подобного! Брут — это человек идейный, принципиальный, и мы, революционеры, великолепно знаем этот тип и знаем, что это не слуга абстрактного долга, а человек, утверждающий: «Я люблю родину, хочу служить своему народу, считаю, что тиран ведет его по ложному пути и что мой общественный долг, вытекающий из анализа действительности, зовет меня на него обрушиться. Я не могу жить и наслаждаться нежной любовью моей жены (если автор был Ретленд, то он, очевидно, описывал свою жену, которая, говорят, была замечательной красавицей, его большим другом, очень умной женщиной, имела свои литературные труды), я не могу терпеть, чтобы Юлий Цезарь, который меня лично любит и ласкает, который меня сделал одним из первых людей, над. всеми властвовал. У меня нет против него никакой злобы, нет никакой к нему зависти, он мой благодетель и друг, но он тиран, и он падет!»

Это ли «мертвый долг»? Нет, это то глубокое сознание, что совершается общественная несправедливость и что он молчать и быть бездеятельным не может.

Теперь Кассий. Тот же Лев Шестов говорит о нем: «Это негодяй! Он позволяет воровать своим офицерам, он убил Юлия Цезаря из-за своих узколичных соображений…» и т. п. Это свидетельствует только о том, что Лев Шестов ровно ничего в этом типе не понял. Да, Кассий — это противоположная Бруту личность, это — человек страстный и пламенный, он в политику вносит личные чувства, но это не доказательство того, что Кассий негодяй и что он убил Юлия Цезаря из личной ненависти, — все это Шестов выдумал. Вот что говорит Кассий:

Не знаю я, как думают другиеИ ты об этой жизни, но, по мне,Отраднее не жить, чем трепетатьПред существом, что вам во всем подобно.Мы родились свободными, как Цезарь.

И далее:

Он, как колосс,Загромоздил наш узкий мир собою,А мы, созданья жалкие, снуемМеж ног его громадных и, пугливоГлядя кругом, могил бесславных ищем!..Поверь мне, Брут, что может человек.Располагать судьбою, как захочет.Не в звездах, нет, а в нас самих ищиПричину, что ничтожны мы и слабы18.

Затем Кассий говорит так:

Что до меня касается, ходил яПо улицам и подвергал себяОпасностям ужасной этой ночи.Ты видишь, Каска, грудь я обнажилИ подставлял ее ударам грома,Когда, синея, молнии сверкалиИ разверзали небо19.

Ему говорят, что Цезарь провозгласил себя императором. Тогда он восклицает:

Будь правда это, где кинжал мой будет?От рабства Кассий Кассия избавит.О боги, с этим слабый полон сил!О боги, этим деспота свергают.

Либо в свою грудь, либо в грудь тирана! Оружие — это первое, за что этот аристократ хватается, потому что он полон революционной отваги и страсти. Но:

Ни каменные башни, ни ограды,Ни душные темницы, ни оковыНе могут силы духа обуздать…И человек, коль цепи слишком тяжки,Всегда от них освободиться может.Пусть знает целый мир, как я то знаю,Что рабства груз, гнетущий жизнь мою,Когда хочу, всегда могу я свергнуть20.

И вот об этом человеке многомудрый Шестов говорит, что он лишь примазавшийся к заговору тип! Вот как Брут говорит про цареубийство:

Не будем мы, Кай Кассий, мясниками,Мы Цезаря лишь в жертву принесем,Против его мы духа восстаем.О, если бы, его не убивая,Могли его мы духом овладеть!Но он — увы! — за этот дух, страдая,Кровавой смертью должен умереть.Убьем его мы смело, но без гнева,Как жертву, приносимую богам21.

Чисто принципиальное отношение: я на него, мол, не сержусь, он, может быть, хороший человек, но я его убиваю, потому что этого требует история, потому что он историческая фигура, которую нужно устранить: как Юлий — он хороший человек, а как Цезарь — подлежит устранению.

А вот вам сцена22, после того как Юлий Цезарь был убит:

Цинна

Свобода, воля! Нет тирана больше!По улицам провозглашайте это!

Кассий

Трибуны занимайте и кричите:Свобода, воля и освобожденье!

Брут

Сенаторы и граждане, не бойтесь!Не обращайтесь в бегство: властолюбиюМы только оплатили старый долг.

Кассий (заботливо говорит Публию)

Оставь нас, добрый Публий, может быть,Нас поглотит народная волнаИ старости твоей не пощадит,Как будешь с нами!

Брут (в волнении восклицает)

Сюда идите, римляне! По локтиВ его крови свои омоем рукиИ, обагрив мечи, пойдем на площадь,Кровавыми мечами потрясая.Пусть все кричат: «Свобода, мир и воля!»

Кассий

Сюда, сюда! Омоем руки кровью!Века пройдут, и сколько, сколько разВысокое деянье наших рукПредметом представления послужитСредь царств грядущих дней, среди народов,Неведомых еще.

Брут

И сколько разПотехою послужит смерть Цезаря,Что здесь лежит у статуи Помпея,Как жалкий прах.

Кассий

И каждый раз нас будутСпасителями родины считать…

По Шекспиру выходит, что они как бы совершают какую-то мессу, какое-то служение, церемонию, предвидят, что театры будущего у неизвестных им народов, вот в этакой Москве, так-же будут изображать, как падает Цезарь и как они выходят провозглашать свободу.

И это называется монархической драмой? Но, товарищи, вот в чем прав Шестов: Шекспир слишком мудр, чтобы кончить это дело победой. Оно и на деле не кончилось победой. Шекспир был целиком аристократ, был целиком с Брутом и Кассием, но тем не менее он знает, что победить в этой борьбе нельзя. Прошло время аристократии, прошло время аристократической республики. На месте Цезаря его племянник Октавий, и он будет также опираться на массы, которые хотят монархии. За монархию держалась буржуазия и мелкая буржуазия, частью потому, что ее надували, частью потому, что буржуазии в то время нужен был королевский закон, королевский суд, сильная власть, которая боролась бы с дроблением на отдельные феодальные части, которая боролась бы с чрезмерной властью дворянства. В иной форме буржуазия выступить тогда не могла. Вот через несколько десятков лет, в конце XVII столетия, буржуазия отрубит голову своему английскому Цезарю, потому что он ей не будет нужен, а пока она идет под лозунгом просвещенного абсолютизма.