Читаем без скачивания Тринадцатая рота - Николай Бораненков

В другом помещении — отдельном доме, куда перешли через двор, было тише, спокойнее, без железных решеток, только входные двери запирались на два замка. Больные совершенно свободно разгуливали по коридору, переходя из комнаты в комнату. Единственный человек, который за ними присматривал, — солдат-санитар сидел в кресле посередине коридора и, не обращая внимания на происходящее, дремал. Заслышав шаги, вскочил, вытянулся и сонно доложил:

— Герр полковник! Все в порядке, за исключением одного больного, который закрылся в туалете и никого не пускает, заявляя, что он принимает важное решение.

— Старые проделки "Кайзера", — отмахнулся профессор. — Еще что?

— Еще один больной из пятой палаты проник в перевязочную, похитил бутыль микстуры и всю ночь поминал друзей из погибшей роты.

— Состояние больного?

— Мертвецки спит.

— Ничего, проспится. Еще что?

— Еще один больной каким-то чудом забрался на голландскую печь, выломал кирпич и сидит. Все попытки снять его оттуда безуспешны. Больной отчаянно сопротивляется, заявляя, что он сбежал от войны на нейтральный остров и будет защищать его до последнего вздоха.

— Еще?

— Еще один больной как-то прошмыгнул в кабинет врача, снял со стенки портрет фюрера и, простите, пытался нанести на стекло неестественную сырость. Еще…

— Достаточно, — остановил дежурного санитара профессор. — Продолжайте исполнять обязанности.

— Слушаюсь!

Профессор обернулся к гостям:

— Мы находимся, господа, в психоневрологическом отделении рядового состава. Основной поставщик больных, как я уже имел честь сказать вам, группа армий «Центр», но отдельные пациенты начали поступать также из-под Ленинграда, Старой Руссы и даже Ростова. Причина заболеваний все та же. Бомбежки, «катюши», штыковые атаки моряков. В последнее время, правда, появился и новый фактор диагноза — окоченение. Кстати, вот вам образчик его.

К профессору подошел тихо, на цыпочках, больной, укутанный в черное лазаретное одеяло. Оглянувшись по сторонам, он с таинственной радостью сообщил:

— Секретная новость. Фюрер прислал на фронт три миллиарда двести миллионов шинелей на теплом меху! Только цы… Никому! Одна уже на мне, вот посмотрите, — он вывернул конец облезлого одеяла, чмокнув губами, стал гладить его. Чудный мех! Не правда ли?

— Великолепный! Изумительный! — потрогал одеяло профессор. — Вам повезло. Ступайте.

Больной, так же крадучись, отправился сообщать свою "секретную новость" о трех миллиардах шинелей на меху куда-то дальше, а к профессору в это время подошел, что-то прижимая к животу, другой больной:

— Я изобрел уникальный набрюшник от русского штыка. Дайте мне патент, и я обеспечу им всех солдат. Дайте же! Не скупитесь! Это уникальнейший набрюшник. Вот смотрите, смотрите же, — задрал он нательную рубашку, из-под которой торчал свежеоторванный кусок фанеры.

— Дадим вам патент. Дадим. Ступайте, — похлопал профессор сумасшедшего по плечу. Но не успел он отвязаться от «изобретателя» уникального набрюшника, как дорогу преградил больной с куском водосточной трубы.

— Я обладатель самого мощного в мире телескопа, — заговорил он, прижимая к груди колено трубы. — Вы меня узнаете?

— Да, да, узнаем, — ответил профессор.

— Тогда скажите: кто из нас мошенник: я или доктор Геббельс? Он напечатал в "Фелькишер беобахтер"… Вы читали, что он там напечатал? "Красная Москва уже видна невооруженным глазом". Вы понимаете: нево-ору-женным! А я не мог ее увидеть даже в свой телескоп. Такой мощнейший телескоп!

— Беда в том, что он у вас неисправен, — ответил профессор и указал на дверь соседней палаты. — Идите вон в ту мастерскую, там вам вставят новую линзу, и вы увидите даже столицу Кокманду.

— Простите, а что делает вот тот больной, который трясет за грудки своего соседа? — спросил Гуляйбабка.

— Это солдат, раненный под Тулой. Ищет свою голову. Идемте, а то сейчас прицепится — не отвязнет. Начнет спрашивать, где его голова.

"Гитлера бы сюда — к этим рехнувшимся, — подумал Гуляйбабка, — и чтоб этот контуженный солдат тряс за грудки не своего окопного ефрейтора, а ефрейтора из имперской канцелярии и с него требовал ту голову, которой его наделила родная мама. Но реальный фюрер был далеко, и «массажировали», трясли за грудки пока не его, а средних и мелких сошек. Что ж… в жизни это не редкость. «Сошкам» часто приходится расплачиваться за мудрость коронованных идиотов".

— Вы о чем-то задумались, молодой человек? — спросил Брехт.

— Да, профессор. Я думаю, удастся ли этому больному найти свою голову до конца войны или он и после нее будет еще долго останавливать в Германии прохожих и спрашивать: "А где моя голова, с которой меня посылали в Россию?"

— Этому не придется надоедать прохожим, — сказал грустно профессор. — У него в затылке смертельный осколок. А вот другие могут, конечно, об этом спросить. Но не будем гадать на кофейной гуще. Кофе ныне — дрянной эрзац. Пройдем лучше в ту дальнюю палату, что в конце коридора. Полагаю, вам будет небезынтересно взглянуть на одного весьма примечательного больного.

— С удовольствием, — поклонился Гуляйбабка, и они зашагали в конец коридора, где чернела дверь, обитая не то толем, не то дерматином. По пути Волович и Гуляйбабка успели обменяться впечатлениями.

— Коллекция уникальная, — сказал Волович. — Но удалось ли вам заметить: среди них нет симулянтов. Все идиоты чистейшей воды.

На эти слова Гуляйбабка ответил:

— Вы отстаете от жизни, Волович. В современных армиях за симуляцию не ставят клизмы, а ставят к стенке.

— Как бы нам не угодить к ней. У старика в глазах какая-то шельма.

— А «массаж» Хопке?

— Мог быть и маскарад.

— Волович, нас ждут.

— Где же Хопке?

Хопке куда-то исчез. У распахнутой двери таинственной палаты стоял один профессор. В стеклах очков его, как и прежде, играл какой-то хитрый бес.

— Прошу, господа! — сказал он и распахнул дверь. Гуляйбабка шагнул через порог и едва удержался от того, чтобы выбросить руку и крикнуть «хайль». За тяжелым канцелярским столом, заваленным бумагами, сидел, что-то усердно сочиняя, штурмбанфюрер Поппе, тот самый Поппе, которому была подарена уникальная собачка и который в письме шефу смоленского гестапо просил начать за БЕИПСА неослабную слежку.

Когда нет времени на раздумье, выручают действия. Волович наставил в грудь профессора наган. Гуляйбабка подскочил с гранатой-лимонкой к столу, где сидел штурмбанфюрер:

— Встать! Ни звука!

Штурмбанфюрер был зряч. Он конечно же видел перед своим носом толкушку ручной гранаты, слышал, что ему было приказано, но увы! Он невозмутимо сидел и продолжал свои сочинения. Тогда Гуляйбабка постучал гранатой по столу и снова скомандовал:

— Встать!

Штурмбанфюрер не повел и бровью, лишь буркнул:

— Не мешайте работать.

— Не пытайтесь, — сказал профессор, держа поднятые руки. — Он из серии тех, что в вольере. Не верите? Возьмите листок, прочтите. Весь стол забит рапортами.

Гуляйбабка вырвал из рук штурмбанфюрера листок, быстро пробежал глазами по пьяным строчкам:

"Мой гауляйтер! Имею честь донести. Лично раскопал могилы казненных императором Гуляйбабкой. В них две дохлые лошади и пять тысяч музейных картин. Высылаю десять тысяч вам, а остальные оставил себе подкармливать зеркального карпа и овчарок. Собачек, гавкающих "хайль Гитлер", не берите. Это все партизаны. Я преследую их на танке, который буксирует мой «оппель-капитан». Мой поклон жене вашей бабушки. А все, кто вас окружает, шакалы и карьеристы. Я люблю сосиски с капустой и вареных раков. Кого бы мне убить? А жена уехала… Встать! Ни звука. Я гауляйтер Европы! Нужно в баню. Меня заели вши. Предатели! В гестапо! Всех, всех, всех…"

Гуляйбабка бросил в лицо Поппе скомканный бред, круто повернулся к начальнику лазарета:

— Что сие значит? Что за подвох?

— Никакого подвоха, друзья, — сказал спокойно профессор. — Гестапо могло давно вас схватить, но, к счастью… Больного привезли неделю тому назад. Он помешался во время каких-то раскопок.

— А может, симуляция? Хитрит?

— Не беспокойтесь. Проверено. Законченный идиот.

— Тогда зачем нас зазвали сюда?

— А затем, друзья, чтоб вы знали, что Германия не из фюреров, гауляйтеров, эсэсовцев и прочих идиотов состоит, что немало и там честных, добрых людей. И еще затем, чтоб вы подумали: успел ли этот кретин послать до своего сумасшествия разоблачающее вас письмо. Если успел, не взыщите. Нам будет трудно вам чем-либо помочь.

7. СМОЛЕНСКОЕ СОВЕЩАНИЕ ПОМОЩНИКОВ ГУЛЯЙБАБКИ