Читаем без скачивания Семнадцатилетние - Герман Матвеев

— Ну что ж, оставайтесь, но делать вам нечего.

— Я так посижу.

Учитель достал несколько листов бумаги, один из них был исписан.

— Аня, я хотел попросить вас переписать план работы на ноябрь, — сказал он. — У вас хороший почерк. В двух экземплярах. Сделаете?

— Пожалуйста!

Аня села за парту, вытащила линейку, вставочку и начала читать план. Ей понравилось поручение и приятно было, что Константин Семенович не ушел, а, подвинув стул к окну, устроился работать.

— Все разбираешь? — шепотом спросила Надя подругу.

— Разбираю. Сиди тихо. Почитай что-нибудь.

— Я химию буду учить.

Некоторое время в классе была полная тишина. Надя сидела над открытым учебником и делала вид, что занимается. Аня разлиновала лист и переписывала план, а Константин Семенович проверял сочинения восьмого класса.

— Сегодня у меня памятный день… — сказал вдруг задумчиво он. — Шесть лет назад, в этот день, я впервые участвовал в бою.

— А очень было страшно, Константин Семенович? — спросила Надя.

— Страшно?.. Это не то слово. До боя на душе было тревожно, а во время боя — не знаю. Что я тогда переживал? — спросил он себя и сейчас же ответил: — Много переживал, но только не страх. Там, где сильный нервный подъем, там, чаще всего, нет места для страха. Я думаю, что страх вызывается воображением, ожиданием… Вам здесь, в Ленинграде, было, вероятно, страшней…

— Ну что вы, Константин Семенович! — беспечно сказала Надя. — Мы здесь так привыкли. На обстрелы даже внимания не обращали!

— Ты не обращала внимания? — насмешливо спросила Аня.

— А что? Мы с мамой ночью даже в убежище не спускались. Она говорила, что все равно не спастись. Будь что будет! Вот когда сирена воет — жуть! Я до сих пор не могу ее слышать. До чего противно она воет, Константин Семенович! Вы не представляете. Хуже всякой бомбы.

— Ваш отец тоже погиб на войне? — спросил учитель.

— Да, — грустно ответила Надя и вздохнула. — Он в самом начале войны погиб. В ополчении.

— А на каком фронте был ваш отец? — обратился Константин Семенович к Ане.

— На Центральном. Он был в инженерно-саперной части. Я правильно говорю?

— Да. Такие части есть.

Минуты три прошли в полном молчании. Перо Ани поскрипывало спокойно, без перерывов.

— В этой войне народ перестрадал столько, что, если бы память удерживала всю остроту переживаний, жизнь, наверно бы, угасла, — прервал тишину, учитель. — Матери потеряли детей, дети отцов, жены мужей, мужья жен и детей, сестры братьев… Представьте себе, что все люди помнили бы свое горе до сегодняшнего дня так же остро, как в первый день… Вот вы потеряли отца. Вспомните, как сильно переживали вы свое горе в первый день. Я нисколько не сомневаюсь, что вы до самой смерти будете помнить об отце, но это не мешает вам сейчас учиться, не мешает радоваться, смеяться… у вас впереди большая перспектива. Жизнь берет свое и побеждает скорбь. Иначе и быть не может: это закон, который никто и никогда не изменит.

— Зачем вы мне это говорите, Константин Семенович? — с удивлением спросила Аня.

— Потому что знаю, как вы любите погибшего отце…

— Да, я очень люблю папу, — произнесла девушка и вздохнула. — Если бы вы знали, Константин Семенович, какой он был замечательный! Вы любите охоту и вообще природу? — неожиданно спросила она.

— Природу да, а охоту нет. Я люблю ловить рыбу на удочку.

— Он тоже был плохой охотник и никогда ничего не убивал, но очень любил бродить по лесу. Он мне рассказывал, что ходит по лесу и поет во весь голос… Ну и, конечно, всех птиц пугает.

Заговорив об отце, Аня оживилась. На щеках появился румянец, глаза заблестели, и вся она как-то выпрямилась.

— Один раз папа принес с охоты две тетерки. Он так интересно рассказывал, как их увидел, как подкрадывался к ним… А потом мама приходит из кухни и говорит: «Какие у нас в советском лесу культурные тетерки живут. Газеты выписывают». — «Как так?» — «Да у них газеты в животе!» Оказывается, он купил их в магазине… Ну и смеялись мы, Константин Семенович!

Это воспоминание развеселило всех и внесло какую-то непринужденную, почти дружескую струю в разговор.

— Константин Семенович, а у нас, знаете, какой был случай! — весело заговорила Надя. — Тоже смешной. Я тогда еще совсем маленькой была. Мне мама рассказывала. Я даже не знаю, в каком году это было. Тогда привезли откуда-то ананасы и продавали в «Гастрономах», а мама их никогда не видела. Папа купил ананас, принес домой и ушел на собрание. А мамы дома не было. Когда она пришла и увидела ананас, то взяла и посадила его. Вы представляете? В старый горшок от цветов посадила, насыпала земли и полила. Правда, смешно?

— Забавно, — улыбаясь, сказал учитель.

Аня не слушала. Случай этот ей был известен. Нахмурив брови, она старательно переписывала план и сосредоточенно о чем-то думала, изредка поглядывая на учителя. Наконец она решилась:

— Константин Семенович, когда-то вы сказали, что ждете от нас вопросов…

— Да. Это действительно так.

— Вот я хочу задать вам такой вопрос… Что должна делать женщина после смерти любимого человека? — спросила Аня со свойственной ей прямотой.

Это был тот вопрос, которого, в той или иной форме, он ждал давно и ради которого остался сегодня и завел весь этот разговор. Однако он сделал вид, что не уловил вопроса.

— Извините, я не совсем понял. Что должна делать женщина…

— После смерти любимого человека? — повторила Аня. — Ну, предположим, он погиб на фронте…

— Как ваш отец?

— Да… Что должна делать его жена? Константин Семенович подумал, посмотрел на девушек и серьезно сказал:

— Я думаю, что ей лучше всего умереть.

— Вы шутите?

— Шучу, — с улыбкой сознался он. — Но вы спросили таким тоном, что лучшего ответа я не нашел. Были же народы, которые вместе с умершим мужчиной хоронили и его жену. Они считали, что женщина — неотделимая собственность мужа и после его смерти на земле ей нечего делать.

Надя вытаращила глаза и затаила дыхание. Она сообразила, к чему ведет учитель, но такая шутка могла Аню обидеть.

— Ну, а может она выйти замуж за другого? — спросила Аня.

— Если она очень старая, то не стоит.

— Не шутите, Константин Семенович, я серьезно спрашиваю вас.

— Так ведь мы только что говорили об этом. Если она жива, здорова и еще не старая, — жизнь свое возьмет.

— Но ведь это будет оскорблением памяти отца, то есть ее мужа!

— Почему? Она может пронести до самой смерти светлую память о нем, но если она еще молода и полюбила хорошего человека…

— Нет, нет… Я не согласна с вами. Два раза любить нельзя!

— Думаю, что вы ошибаетесь. Живой любовью можно любить только живого человека. Мертвый в этом не нуждается, Когда я лежал в госпитале и дела мои были плохи, я заранее написал своей жене письмо о том, что если она останется без меня, то… Я много о чем ей написал, в том числе и о замужестве.

— А что она? — вырвалось у Нади.

— Она не читала письма. Оно было написано как завещание, на случай моей смерти, и, когда мои дела пошли на поправку, я его сжег.

Аня слушала учителя с мучительно напряженным вниманием…

Остальную часть времени она работала молча, но по выражению ее лица Константин Семенович видел, что разговор их не пропал даром.

Так оно и было. Решение пришло само, и Аня даже досадовала, что она не додумалась до этого раньше. Закончив работу, девушка попрощалась с учителем и вместе с Надей спустилась вниз.

— Пойдем ко мне. Ты мне поможешь, — сказала она, одеваясь.

— А что?

— Я не совсем согласна с Константином Семеновичем, — начала она рассуждать сразу, как только они вышли на улицу. — Знаешь, о чем я подумала. Папа — мой отец. Я обязана его любить, какой бы он ни был. Это так! А кто он для нее? Никто! Посторонний человек. Ведь они познакомились, когда она уже окончила школу. А раньше? Они даже не знали друг друга. Они записались в загсе? Ну, так что? Они могли разойтись и опять стали бы чужими. Наконец, они просто могли бы и не встретиться в жизни и даже не знали бы друг о друге…

Надя очень смутно понимала, о чем говорит Аня. Под словом «она» подразумевалась Ольга Николаевна, но почему «она» стала незнакомой своему мужу, Надя не могла уловить.

— Пускай так! — продолжала Аня. — Она хочет развестись с папой и выйти замуж за другого. Пускай! Я не имею права приказывать, если ей не дорога его память. Но для меня отец всегда останется отцом. Он у меня один, и самый дорогой… Ты понимаешь, Надя? Я тебе не умею объяснить! — с досадой сказала она, видя круглые глаза подруги. — Ну, вон идет какой-то дядя. На той стороне. Видишь? С бородой. Кто он тебе? Никто. Пойди с ним в загс, запишись, и он будет муж. Поняла? А через месяц разведись, и кто он тебе будет? Никто. Опять не поняла? Ну и молчи!