Читаем без скачивания Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таманский напрягся, очень осторожно свесил ноги со скамьи, опираясь на ее край, встал, стараясь держать вес тела на здоровой ноге. После двух неудачных попыток ему это удалось. Держась за стены, он добрался до окошка, почему-то забранного решеткой.
«Зачем в школе решетки? Какая гнусность, давать детям знания за решеткой…»
Снаружи доносились обрывки разговора. Солдаты, стоящие на посту, переговаривались между собой.
Вдруг ему стало смешно.
«Их страх я чувствую даже через стены. Чего доброго, после моей смерти они снесут и эту убогую школу, чтобы выбросить из памяти все связанное со мной… Может быть, построят новую».
Внезапно сознание Кости поплыло. Он вдруг понял, что это совсем не он находится в деревенской школе в местечке Вальягранде. А кто-то другой. Кто? И где сам Таманский? Почему это страшное сновидение такое яркое, живое? Запахи, боль, страх свой, страх чужой… Все реальное, настоящее.
Кто же это? Кто стоит с простреленной ногой на холодном земляном полу и ждет, когда лейтенант Марио Терана войдет в двери и попросит сесть?
– Зачем? – ответит кто-то. – Ты можешь убить меня и так.
И посмотрит в глаза. Посмотрит в глаза так, что лейтенант развернется и выйдет. Но его товарищи втолкнут его назад.
– Целься точнее, – скажет этот кто-то, продолжая смотреть и смотреть ему в глаза.
Эти глаза… Они потом выколют их. В надежде забыть навсегда его взгляд.
– Целься точнее!
Марио Терана отвернется к двери, в ужасе понимая, что выход закрыт. Он почувствует себя в ловушке. Почувствует опасность, исходящую от этого раненого, грязного, истощенного человека. Страшную, огромную, почти смертельную опасность!
И только тогда найдет в себе силы развернуться и нажать на курок. Ударить очередью, от бедра.
– Моя смерть не будет означать, что победить невозможно. Революция не кончена. Она победит где-нибудь в другом месте! Передайте Фиделю…
Одна пуля все-таки попадет ему в сердце.
Много-много позже, в странное и смутное время, Таманский будет сидеть перед экраном телевизора и смотреть, как мальчики и девочки с задуренными головами, не имеющие внутри себя ни капли от этого человека, ни частички его духа, цельности, силы, будут напяливать майки с его изображениями. Ходить по улицам Москвы и орать нечто невразумительно-пафосное…
Таманский будет глотать импортные таблетки. И трогать толстую пластиковую папку с пожелтевшей бумагой, где будет храниться так и не изданная книга.
«Как же так вышло? – подумает Таманский. – Как? Кто эти дети?»
Это будет последняя мысль Константина Таманского.
Когда Костя в ужасе проснулся, около его кровати на жестком табурете сидел человек.
Было темно. Во рту будто кошки нагадили, голова разламывалась от дурного виски.
На какой-то момент Таманскому даже показалось, что в комнате пусто. Но нет. На табурете около него действительно сидел человек. На фоне светлого окна его силуэт был отлично виден.
– Кто вы?! – Костя вздрогнул.
Человек пошевелился. Поправил берет. Тускло сверкнула звездочка…
У Таманского похолодело внутри. Он сглотнул. Из ободранного горла вырвалось:
– Че…
Фигура на стуле кашлянула.
– Знаете… – Его голос Таманский представлял себе иначе. Казалось, у оратора, бойца, командира голос должен быть сорванным, громким, яростным. Но нет… Тихий, спокойный, но с особенной, твердой сталью внутри. – Все ведь было совсем не так…
– Эй, Тамански! Черт вас возьми, вставайте! Проклятый русский коммунист! – В дверь стучали с такой силой, что казалось, она слетит с петель. – Мы уже должны ехать, пока эти чертовы туземцы не заполонили все дороги!
Джобсу было нехорошо. У него болела голова и тряслись руки. Он уже успел, пока Таманский спал, хлопнуть похмельную рюмашку, но она по какой-то причине не действовала.
Когда Костя открыл дверь, американец всплеснул руками.
– Тамански! С вами нельзя пить! Вы совершенно не держите удар. Посмотрите на себя! Вам что, плохо?
– Нет, – прошептал Костя. – Просто я всю ночь работал…
57
Ехали молча. По контрасту со вчерашним днем, Джобс не возмущался особенностями аргентинских дорог, а терпеливо объезжал каждую встречную телегу или ослика. По обочинам сидели молчаливые люди. В основном мужчины. Изношенная одежда, высохшие, морщинистые лица.
– Кто это? – спросил Таманский.
– Индейцы, – хмуро отозвался Джобс.
– А чего расселись?
– Бездельники и голодранцы. – Билл отмахнулся. – Они так живут. Женщины вкалывают. На полях. А эти торчат вдоль дорог. Смотрят, где что плохо лежит.
– В городе я их не видел.
– Ну, еще бы. Их полиция гоняет. Вокруг маленьких городков их навалом. На селе уже нет. Там, чтобы выжить, надо работать. В маленьких городках проще.
Джобс снова замолчал, щурясь от яркого солнца.
А Таманский все пытался понять: что же это было ночью?
Что же это было?
Сон?
«Это не может быть реальностью. Значит, это сон. Правда, я никогда не слышал, чтобы люди во сне писали книги. Таблица элементов может присниться, понимаю. Музыка тоже… Но это все случаи, когда люди что-то видели, слышали, а уж потом, проснувшись, записывали… Но…»
Таманский покосился на свою сумку, где лежала исписанная тетрадь.
«Но чтобы во сне писали книги, я такого не припомню… Хотя есть вполне разумное объяснение – бред. Галлюцинации. Белочка. Хотя как я умудрился в состоянии белой горячки писать связные вполне вещи… Да и вообще, не столько выпили… Сумасшествие?»
Мысль о том, что он покатился с катушек, заставляла Костю нервничать. Он, конечно, не припоминал таких сумасшедших, которые могли бы написать две более или менее связные строчки, но чем черт не шутит…
«Хотя, может быть, все не так уж и страшно, – подумал Таманский. – Говорят же, что у Гофмана были видения. Оттого и сказки он писал такие».
Чувствовать себя Гофманом было приятно для самолюбия, но заканчивать жизнь конченым алкоголиком не было никакого желания.
– Что, плохо? – поинтересовался Джобс.
– Не понял…
– Я говорю, плохо вам, Тамански? – От американца несло луком и перегаром. Он отчаянно потел и непрестанно промакивал лоб большим платком с розовыми сердечками.
– С чего вы решили? – осторожно спросил Костя.
– Да вы какой-то тихий, вялый… Про лицо я вообще не говорю. В гроб краше кладут.
– Я всю ночь работал. Я уже говорил.
– Ой, бросьте заливать, Тамански, кто ж после половины бутылки виски работает?! – Джобс засмеялся. – Скажите честно, над унитазом стояли?!
И он снова засмеялся. Похмельный стаканчик наконец начал действовать, и американцу полегчало.
А Таманский снова погрузился в размышления.
Так они и ехали. Джобс вырулил на более или менее свободную дорогу. И гнал, насвистывая незамысловатую мелодию. Ветер обдувал лицо, и Таманскому стало наконец казаться, что прошлая ночь была только выдумкой. Кошмаром. Нет никакого сумасшествия. Есть просто… случайность. Дурное виски, которое гонят из какого-нибудь местного гнилого кактуса. И больше ничего.
Костю даже перестал раздражать Джобс, который доставал его с самого утра. Билл показался Таманскому простым американским парнем из тех, о ком пел, кажется, Бернес, в песне «Если бы парни всей земли…».
Через два дня они прибыли в деревню, на краю джунглей.
– Дальше только пешком, – сказал Джобс. – Это то самое место.
– Сколько надо будет идти?
– Дневной переход, – ответил американец, выпрыгивая из машины. – И мы на месте. Я думаю, вы переживете одну ночевку на свежем воздухе?
Таманский вытащил из багажника рюкзак и проворчал:
– Я еще вас поучу костер разводить…
Американец рассмеялся. Он вообще был весел и бодр. Складывалось впечатление, что Джобс пришел на пикник куда-то в парк, где ему ничего не угрожает.
– Кстати, как мы поступим с машиной? – спросил Костя.
– Ерунда. Я знаю тут одного индейца. Оставим под его опекой. Надежный человек.
– Индеец? – удивился Таманский. – После того, что вы мне понарассказывали…
– Нет-нет, это… – Джобс замялся, словно подыскивая слово, а потом обрадовался: – Это индеец из другого племени! Мы можем ему доверять. – Он показал пальцем на одну из хижин. – Идем во-о-он туда. Заночуем у него, а утром двинемся. Годится?
– Думаю, что да. – Таманский взвалил на плечи рюкзак, взял сумку. – Не хотите прихватить свои вещички?
Джобс махнул рукой. Костя хмыкнул и двинулся за ним.
Назвать это строение хижиной Таманский поторопился. Скорее всего жилище «надежного» индейца напоминало небольшой домик, выделявшийся на фоне остальных соломенно-деревянных строений.
Джобс постучал и вошел, не дожидаясь ответа.
