Читаем без скачивания Он уже идет - Яков Шехтер

– Говори-говори, – одобрил друга Довале. – Делать все равно нечего.

– В бейс мидраше ребе Хаима из Цанза был особый порядок конца недели, – степенно, голосом знающего себе цену рассказчика, начал Мендель-Зисл. – В ночь с четверга на пятницу учились несколько часов подряд, а потом устраивали застолье, посвященное хасидским рассказам. Обычно цадик не принимал в них участия, и разговоры часто затягивались до глубокой ночи. Но как-то раз, в самом разгаре застолья, ребе Хаим вошел в бейс мидраш и внимательно оглядел пирующих.

– Чем вы заняты? – спросил он.

От внезапного появления цадика, от его горящего взора и возвышенного облика хасидов объял священный трепет, и они не смогли вымолвить ни слова. Тогда ребе Хаим повторил свой вопрос:

– Так все-таки, чем вы заняты посреди глубокой ночи?

Один из хасидов набрался смелости и ответил:

– Мы рассказываем друг другу истории о духовной работе праведников.

Ребе Хаим раскурил трубку, и бейс мидраш стал наполняться клубами ароматного дыма. Его было необычно много, и постепенно он заполнил все помещение, словно из полей ветер принес облако ночного тумана. И тогда цадик заговорил:

– Знайте, есть на свете птица, именуемая Па. Ее ноги покрыты незаживающими язвами. Когда Па опускает голову и смотрит на свои ноги, сердце ее переполняется отчаянием и жизнь становится ей противна. Муки столь нестерпимы, что Па больше не в силах их переносить и готова немедленно расстаться с этим миром. Но Всевышний, Творец всего живого, по великой милости Своей создал для птицы крылья, состоящие из перьев удивительной красоты. Нет ни одной краски в мире, ни одного оттенка цвета, которыми не переливались бы эти чудесные перья.

И когда Па поднимает голову и смотрит на свои крылья, то ее умирающая от мучений душа наполняется жизнью, сердце начинает биться в полную силу и радость наполняет тело.

Ребе Хаим замолк и раскурил погасшую трубку. Хасиды, затаив дыхание, ждали продолжения рассказа.

– Вот так и человек, – выпустив несколько клубов дыма, заговорил цадик. – Когда он смотрит на себя, кровь почти замирает в жилах от горечи и тягот этого мира. Но если он поднимает голову и переводит свой взгляд на Небеса, душа его переполняется радостью, а тело получает новый заряд жизненных сил. И если этот человек прилепляется душой к вере, отблеск небесного сияния, бесконечного света Всевышнего, озаряет его сущность, а мир, полный обид, несчастья и несправедливости, перестает казаться горьким и безнадежным.

Мендель-Зисл откашлялся и внимательно посмотрел на Довале и Шайке.

«Ох, это еще не все, – сообразил Шайке. – Нравоучение только сейчас начнется, ох…»

Он не ошибся, Мендель-Зисл выдержал паузу и продолжил:

– Что, собственно, хотел сказать ребе Хаим своим хасидам? У каждого человека есть крылья, и с их помощью он может вознестись над нашим миром и увидеть свет Шхины, Божественного присутствия. Но чтобы увидеть эти крылья, необходимо поднять голову. Тот, кто продолжает смотреть вниз, остается погруженным в сумерки и боль материальности.

Человек стоит у барьера, и все зависит от его взгляда, от того, куда обращен внутренний взор.

Если он смотрит вниз – находит множество причин для огорчения и скорби, способных отравить жизнь и сделать ее невыносимой.

Если же человеку удается поднять голову, он обнаруживает, что у него есть крылья, а над ним небо, полное надежды и света.

Так что не так уж у нас плохо. Сухо, нет ветра, солома свежая, а со свечами Бог поможет! И если…

– Бог поможет? – переспросил Шайке, не зная, как остановить разговорившегося балагулу. – А вот ребе Михл говорит, Бог не помогает.

– Что значит не помогает? – удивился Довале. – Кто же тогда помогает, если не Он?

– Бог не помогает, – упрямо повторил Шайке. – Ребе Михл говорит, Бог делает все.

– Ну, раз так, – удивился Довале, – почему же Он отобрал у нас ханукальные светильники? Неужели Он не хочет, чтобы мы выполнили заповедь?

– Не знаю, – пожал плечами Шайке.

– Сейчас я пойду к хозяйке, – решительным тоном произнес Довале, – и попрошу у нее еще пять свечей.

– Упаси Боже, – замахал руками Мендель-Зисл. – Они тут в деревнях и без того уверены, будто все евреи колдуны. Хозяйка решит, что мы замыслили какое-нибудь чародейство, и разнесет потом по всей округе. Нельзя, нельзя!

– Ох-ох-ох, – закряхтел Довале и начал ворошить солому, вырывая ямку поглубже. – Сейчас бы еды горячей, да чаю, да… – он поглядел на собеседников и, спохватившись, добавил: – И шесть свечей, заповедь исполнить.

Он помолчал немного, а затем, скорчив губы в иронической ухмылке, добавил, не отрывая глаз от лица Менделя-Зисла:

– Ну что ж, поднимем наши головы, вознесем взгляды к небесам и будем искать крылья!

В сарае воцарилась тишина, нарушаемая только смутным шумом дождя да всхрапыванием засыпающих лошадей. Еле ощущаемое дуновение воздуха от ветра, пробивавшегося через плохо законопаченные щели, отгибало в сторону язычок пламени, и тени на стене шевелились, словно живые.

Заскрипела дверь, и в сарай вошла хозяйка. Темнота за ее спиной была непроглядной, туда не хотелось даже заглядывать.

– Замерзли, еврейчики? – бодро начала хозяйка, энергичными движениями рук стряхивая воду с рукавов кожуха. – Давайте баш на баш: вы мне пособите, а я вас согрею.

– А чем пособить-то? – вылез из соломы Довале.

– Извела меня невестка, сил больше нет. Ледащая девка досталась, ни сыну удовольствия, ни мне подмоги. Заколдуйте ее, чтоб слегла на пару дней, я и передохну маленько.

Мендель-Зисл состроил страшную рожу и уже открыл рот, чтобы решительно отказаться, но Довале его опередил. Незаметно для хозяйки подмигнув балагуле, он солидным тоном произнес:

– Работа непростая, но возможная. Неси дюжину свечей, казанок с углями, шесть яиц и нам чаю, чтобы согреться. Как принесешь – сразу за дверь, и не вздумай заходить, пока не позовем. Станешь подсматривать или подслушивать – пеняй на себя, ответственности за это мы нести не будем. Согласна?

– Согласна, согласна, за тем и пришла, – ответила хозяйка и тут же выскочила из сарая.

– Кто тебя тянул за язык?! – возмущенно зашипел балагула. – Что теперь о нас подумают?

– Хуже уже не подумают, – весело отозвался Довале. – Слышал, для чего она пожаловала? Она и без того нас колдунами считает. Так не будем ее разочаровывать! Заодно хоть закусим, согреемся и свечки ханукальные зажжем.

– Мало ли что она считает, – возмутился Мендель-Зисл. – А теперь мы подтверждаем ее дурацкие мысли!

– Да плевать я хотел на мысли неграмотной польской селянки, – возмутился Довале. – Пусть думает, что хочет. Не любят они нас, не любили и любить никогда не будут.

– Мне не нужна их любовь, – отозвался Мендель-Зисл. – Но благодаря тебе завтра эта селянка может пойти к воеводе и под