Читаем без скачивания Он уже идет - Яков Шехтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прошу держать себя в рамках приличий, пан Понятовский, – оборвал его судья.
– Еще раз прошу прощения, ваша честь. Но поймите и меня, два года я ищу этого сукиного сына по всей Польше и сегодня утром случайно узнаю, что он дает показания в Курувском суде. Какие еще показания, – загремел Понятовский, – в яму его, в яму ворюгу и подлеца!
– Это правда? – грозным тоном спросил судья, уставившись на Станислава. Тот не ответил, но отвел глаза в сторону.
– Поскольку при рассмотрении дела обнаружились явные нарушения процессуальности, – начал судья, – связанные с отсутствием должным образом оформленных показаний свидетелей, я возвращаю его следствию для дознания. Вы же, пан Понятовский, можете подать жалобу на Станислава Ольшевского в установленном законом порядке.
– Сейчас я подам жалобу, – вращая глазами, заявил Понятовский. – Пусть он только выйдет из здания суда на улицу, тут же и подам. Очень увесистую, основательную жалобу. И не одну!
– Слушание дела закончено, – возвестил судья, поднимаясь из своего кресла. – Объявляю заседание закрытым.
Станислав Ольшевский исчез в тот же день. Никто не видел, как он выходил из здания суда. Вероятно, опасаясь мести Понятовского, Станислав бежал через черный ход и скрылся. Шинкари, покалечившие друг друга, пропали бесследно, скорее всего, разъехались по домам залечивать раны. Грозный Славек Дембовский отбыл из Курува на следующий день, продолжать дознание без свидетелей было невозможно. А спустя месяц Залман получил официальное уведомление о закрытии дела по причине отсутствия доказательств состава преступления.
– Разбежались демоны! – радостно воскликнула Броха. – Спасибо ребе Михлу, не сомневаюсь, это он их отогнал.
Залман не ответил. Молча натянул полушубок, нахлобучил шапку и отправился к раввину.
С утра пошел снег. Он косо летел с низкого сизого неба и жалобно поскрипывал под подошвами Зяминых сапог. В домах топили печи, и дымок, настоянный на запахе сгоревшей сосновой смолы, витал над Курувом. Дышалось легко и свободно, жизнь, счастливая, длинная жизнь, до краев наполненная то радостными, то грустными событиями, стояла перед Зямой аркой из черных веток тополей, осиянных холодным белым снегом.
– Вот какое странное дело, – сказал Залман, усевшись на табуретку перед креслом ребе Михла. – Я хотел поблагодарить пана Понятовского. Не деньгами, разумеется, – передать несколько добрых слов и бочоночек хорошей водки. Отправил человека в Пулав найти поместье отставного поручика. Мой человек искал его два дня, у кого только ни спрашивал, к кому ни обращался. Нет такого помещика в Пулавском повяте, ребе Михл, и никогда не было. Откуда он взялся?
Раввин долго смотрел на Зяму, словно увидев его впервые, поводил седыми бровями, морщил лоб, покусывал губы, что-то соображая, а потом сказал:
– Я здесь ни при чем, Залман. Твоя искренняя, чистосердечная молитва послала мышей в здание суда. А кто отправил на заседание пана Понятовского, понятия не имею. Знаю, ты подозреваешь меня, Залман, но это не я.
От раввина Залман побежал к Гиршу. Больше некому было выудить из потаенных закромов мира ангела в виде несуществующего шляхтича, одеть его в панскую одежду и привести на суд разрушить козни бесов.
Гирш сидел в конторе винокурни, склонившись над огромной книгой приходов и расходов. Он держал в руках линейку и остро заточенным карандашом, по-детски чуть высунув язык, аккуратно разлиновывал чистую страницу.
– Понятовский? Шляхтич в малиновой венгерке и гусарских рейтузах? – уточнил он, выслушав сбивчивый рассказ Зямы.
– Да-да, именно он. Это ты его послал?
– Я? – Гирш сморщился, словно раскусив неспелый крыжовник. – Разве может приказчик винокурни посылать ангелов? Я просто хорошо молился, Зяма. Так же, как и ты.
Больше Залману не удалось выжать из Гирша ни одного слова. Он вернулся домой и по дороге встретил свадьбу. По заведенному у них с Брахой обычаю, они вышли на крыльцо благословить жениха и невесту.
Распогодилось, тучи разошлись, и купол вечереющего лилового неба стоял над Курувом, словно гигантский свадебный балдахин. Трепещущие огоньки свечей в руках женщин, обводящих невесту семь раз вокруг жениха, пляшущее пламя толстых плетеных свечей для авдалы в руках Зямы и Брохи – тихое, спокойное счастье!
И тут, только вот тут, спустя годы после собственной свадьбы, Залман понял, что любит жену.
– Ты моя жизнь, – негромко произнес он, приблизив губы к ее нежному ушку. – Ты мое спасение, моя главная удача в жизни, мой выигрышный лотерейный билетик.
– А ты мой, – ответила Броха, кладя голову на плечо Зямы.
История о незаконной водке так и не была рассказана, навсегда оставшись секретом Брохи и Менделя. Неразглашаемой и закрытой от чужих глаз тайной, известной лишь двум людям на свете, подобно тайнам супружеской жизни.
Глава шестая
По направлению взгляда
Кто подобен тебе, еврейский народ?! Святость скрывается в сердце каждого, подобно тому, как пунцовые зернышки граната прячутся за темной кожурой.
Вот, казалось бы, самый пропащий человек, дамский цирюльник из Варшавы, пропахший до нутра духами похотливых аристократок. Ну на что, спрашивается, на что дался богатым паненкам уже немолодой мужчина с брюшком, к тому же еврей? Но такова природа похоти: сначала она выбирает самую далекую, манящую цель, а затем, коль скоро вывела жертву в путь, не брезгует любым, кто под руку попадется.
За двадцать лет обихаживания помпадуров, фонтанжей и других чудес куафюра Довале побывал во многих переделках и вышел из них с изрядным запасом воспоминаний и горечью в сердце. На одном из поворотов с шуршанием сминаемых атласных юбок и пряным ароматом духов, перемешанным с острым запахом потного женского тела, раскаяние навалилось на него, как медведь на добычу. Ни вздохнуть, ни распрямиться.
Впрочем, не все так просто. Простые ходы бывают лишь в назидательных книжках, где устройство мира выставлено на всеобщее обозрение, понятное, точно карточный домик.
В юности Довале отличался румяными щеками, мягкими шелковистыми усиками, стройным станом и веселым блеском черных глаз. Года два просидел он в курувской ешиве, но учеба не пошла, ему было скучно разбирать проблемы бодливого быка и найденного талескотна. Довале влекла жизнь за черно-белыми стенами ешивы – жизнь, полная ярких красок, манящих ароматов и светлых перспектив. При первой же возможности он сбежал сначала из ешивы, а потом из Курува и покатил искать счастья в столице царства Польского.
Выглядел Довале как настоящий шейгец[3], если бы не характерный нос, его бы с легкостью могли принять за француза или испанца. Отращивать ветхозаветную еврейскую бороду он не пытался,
