Читаем без скачивания Похищение Муссолини - Богдан Сушинский

— При чем здесь я? Свое «кушать подано» на этих подмостках говорить я уже научился.

— Многое зависит от интонации, — намекнул Гольвег.

У входа в ресторан Гольвег понял, о каком «бункере» шла речь, но сделал вид, что ничего не произошло. Тем более что их встречал коренастый немец с тяжеловесным взглядом белесых глаз и мрачной решимостью на квадратном кирпичного цвета лице. Берлинский диалект этому баварцу был незнаком. Да он и не стремился освоить его.

Как потом выяснилось, еще неделю назад владельцем ресторана был корсиканский националист, возомнивший себя то ли тенью Бонапарта, то ли корсиканским фюрером.

Но появление нового «Великого Корсиканца» было явно не ко времени. Только поэтому он и исчез в подземных лабиринтах гестапо. А на его место пришел уравновешенный, невозмутимый герр Шварц.

Правда, для Скорцени не было тайной, что Шварц тоже является закоренелым националистом. Но уже баварским. И не скрывает того, что мечтает о дне, когда Бавария станет независимым государством. Каким до недавнего времени была Австрия.

Однако его наивная вера в это почему-то не огорчала гауптштурмфюрера, наоборот, умиляла.

При первой Же встрече со Шварцем, благославляя его на владение ресторанчиком (за счет средств, кредитованных СД), Скорцени со всем присущим ему жизнеутверждающим юмором заявил:

— Для меня не секрет, дорогой Шварц, что вам глубоко наплевать на фюрера и единую Великую Германию. Лично я прощаю вам это. Но и вы должны помнить, что я не всепрощающий Иисус.

Поднос с едой и двумя бутылками, вывалившийся из рук нового владельца «Солнечной Корсики», был хорошей приметой, подтверждавшей полное расположение к нему гауптштурмфюрера.

— Вы, Гольвег? — медленно, по-ястребиному уставившись на оберштурмфюрера, поднимался Скорцени. На груди его висел огромный морской бинокль, с которым он чувствовал себя на террасе ресторанчика, словно на капитанском мостике крейсера.

— Так точно, господин гауптштурмфюрер, — дрогнул пришелец.

— Какого черта вы оказались здесь?! Я отправлял вас в- Италию.

— Она рядом, господин гауптштурмфюрер. Поэтому, с вашего позволения…

— Родль, — кивнул головой Скорцени в сторону перегородки.

— Я буду по ту сторону, — с полуслова понял его адъютант.

— Только кратко. И не о спагетти по-сардински, — сурово предупредил Скорцени, взмахом выпяченного подбородка усаживая Гольвега на стул напротив.

— Гауптштурмфюрер, теперь у нас полная ясность.

— У кого это «у нас»? — металлом по душе Гольвега прошелся Скорцени.

— Тех, кто занят операцией, — Гольвег настороженно оглянулся на перегородку.

— Открытым текстом, Гольвег, открытым. В этом ресторанчике мы успели сменить даже половицы. Теперь они скрипят только по-немецки.

— С баварским акцентом, насколько я понял, — попытался улыбнуться Гольвег. — С вашего позволения, — взялся он за бутылку с вином. — Неописуемая жара.

— Он там? — указал Скорцени пальцем на пролив. — На Санта-Маддалене?

— Итальяшки стремятся навести нас на ложный след: часто меняют место его заточения. Но теперь я убежден: он там. И мы не должны терять ни минуты. Слышите меня, Скорцени? Сейчас все зависит от вас. Ни минуты. Иначе Бадольо увезет его оттуда.

— Что вы занервничали?

— Есть от чего. Бадольо готов собственную голову дать на отсечение, лишь бы не подпустить нас к дуче. Послушайте, гауптштурмфюрер, а почему мы до сих пор так и не занялись этим, извините за выражение, маршалом.

— Это не ваше дело, Гольвег! — неожиданно резко отрезвил его Скорцени, давая понять кто есть кто. — Начнем с, извините за выражение, дуче. А теперь подробно. Не торопясь. Шварц, холодного вина!

Ровно через минуту с почти заиндевевшей бутылкой в руке появился хозяин.

— Для меня не секрет, Шварц, что вы закоренелый баварский сепаратист, и только и думаете, как отколоть свою «Великую Баварию» от жалкой Германии, — резко выдал ему Скорцени, на всякий случай поддерживая поднос. — Но я и это прощаю вам.

Лицо Шварца покрылось такой же испариной, как горлышко бутылки. Но и в этот раз он не решился возразить. Поскольку все было правдой. Он все же с надеждой взглянул на эсэсовца, пытаясь уловить хоть какие-то признаки того, что тот шутит. Но если Скорцени и шутил — это были «шутки Скорцени».

Гауптштурмфюрер сам наполнил бокалы, откинулся на спинку стула и, наслаждаясь мелкими глотками вина, закрыл глаза.

— Вы что-то хотите сообщить мне, баварский раскольник?

— Помилуй бог, господин Скорцени.

— Тогда свободны. Обстоятельно, Гольвег. Обстоятельно. Причем в данную минуту итальянки и сардинки меня не интересуют. Мне ведь и о вас известно немало, — метнул он уничтожающий взглад в спину удаляющемуся хозяину ресторанчика.

— Тогда начать действительно придется с итальянки. С одной моей давнишней знакомой, которая, переспав с офицером полиции, выведала у него, что на Санта-Маддалене резко усиливается гарнизон. Туда же перебрасывают целый отряд полиции, и вообще там «что-то затевается». Это-то и навело меня на след.

— Без итальянки все же не обошлось, — неодобрительно покачал головой Скорцени.

Кто мог знать, когда он шутит, когда говорит серьезно? Но одно было хорошо известно Гольвегу: Скорцени не любил, когда в докладе его офицеров ни с того ни с сего всплывали дамские имена. Появление любой девицы он уже считал признаком провала операции. Тут ему стоило поучиться у Шелленберга. Уж кто-кто, а бригаденфюрер умел использовать этот податливый материал, как никто другой.

58

Трое суток группа «маньчжурских легионеров» скрывалась в подземелье, под руинами монастыря, в которое завел их Хорунжий. Вход он завалил так старательно, что через него протопали и отматерились две волны брошенных на прочесывание местности красных, однако обнаружить пристанище диверсантов они так и не сумели.

На четвертые сутки, под вечер, Курбатов приказал разбросать завал и послал двоих бойцов разведать окрестности. Они вернулись через час, чтобы доложить, что ни в лесу, ни в ущелье засады нет, в станице солдат тоже вроде бы не наблюдается.

Курбатов выслушал их доклад молча. Он полулежал, прислонившись спиной к теплому осколку стены и подставив заросшее грязной щетиной лицо мягкому, замешанному на сосновном ветру, июньскому солнцу. Остальные бойцы группы точно так же отогревались под его ласковыми лучами, которые сейчас, после трех суток могильной сырости, казались особенно нежными и щедрыми.

Отдав дань своей лени, ротмистр подошел к ручью, обмыл лицо и распорядился:

— Час на то, чтобы привести себя в порядок. Главное — всем побриться.

В одном из подземелий они развели небольшой костер, дым которого долго блуждал и рассеивался под полуобрушившейся крышей, вскипятили воду и принялись соскребать со своих лиц пот и нечисть диверсантских блужданий. Однако в самый разгар божественного очищения услышали разгоравшуюся километрах в двух южнее руин, где-то в предгорье, стрельбу.

— Уж не наш ли это «одинокий волк»? — кивнул в ту сторону Кульчицкий, которому идея превращать красноармейцев в «одиноких волков» и выпускать их на просторы России понравилась больше всех.

— Было бы лучше, если бы объявился Власевич, — невозмутимо заметил Курбатов.

Очевидно, его слова были услышаны Богом. Еще до того как закончился санитарный час, Власевич наткнулся на стоявшего на посту штаб-ротмистра Чолданова. От усталости подпоручик едва держался на ногах. Мундир его был изорван, а внешне он больше напоминал лесного бродягу, чем красноармейца, форму которого носил. Зато был увешан тремя трофейными автоматами.

— Перевооружайтесь, — сбросил с себя весь этот арсенал.

— С трехлинейками долго не навоюете.

Осел на землю и, по-восточному скрестив ноги, долго сидел так, опустив голову на грудь и безвольно раскинув руки.

— Что это за стычка была, километрах в двух отсюда? — спросил его ротмистр, дав немного отдышаться и протянув флягу с рисовой водкой.

Все они там и остались, — ответил Власевич, не поднимая головы. — Опасаться погони нечего. Кажется, у кого-то из ваших легионеров, князь, имеется в запасе красноармейский виц-мундир. Прикажите расщедриться в пользу безвременно изорвавшегося подпоручика Власеви-ча. Вернемся — с меня два офицерских.

— Этот виц-мундир у меня, — тотчас же отозвался Матвеев.

— Награждаю за храбрость. Хоть и предчувствую, что окажется тесноват.

— В любом случае вынужден буду постоянно ощущать, что прикрываю свою грешную наготу «наградой за храбрость».

Под утро Курбатов провел группу мимо станицы и, приказав ей укрыться в небольшом овраге, вернулся, чтобы проститься с Хорунжим и Алиной.