Читаем без скачивания Похищение Муссолини - Богдан Сушинский

— Что вы сказали? Вы уже успели хоть что-то сказать?

— Существуют доказательства…

— Х-хе! — тяжело выдохнул Скорцени, словно вырвался из холодной глубины водоворота. — Кто же тогда видел? Я спрашиваю: кто видел дуче на этом островке? Есть хоть одна живая душа, имевшая счастье лично лицезреть самого вождя нации?!

— Как я уже говорил…

— Вы еще ничего не говорили, Гольвег, — тихо, почти ласково, напомнил ему Скорцени. — Вы еще слова, того, нужного мне слова, не произнесли. Ни одного нужного слова, оберштурмфюрер. Поэтому начнем все сначала: кто, казни вас иезуитский палач, все же видел, хотя бы мельком, видел дуче? На Санта-Маддалене, на любом другом острове? Но уже после того, как его арестовали?

Не будь Скорцени его шефом, Гольвег врубился бы своим бокалом ему в переносицу — до того он ненавидел сейчас этого обер-диверсанта. Но, видимо, для самоубийства он еще не созрел.

— Такие люди есть. — Знал бы кто, какой силы воли стоил ему этот ответ. — Например, майор итальянской контрразведки Эльруччио. И уже упомянутый мною агент Могильщик. Который лично знаком с Муссолини.

— В таком порядке и я вздерну вас за перилами этой террасы. Если только обнаружится, что все доводы, все доказательства, с которыми я предстану перед фюрером, окажутся вашим блефом. Причем, уточняю, вас на всякий случай вздернут первым.

— Вот схема виллы, нарисованная Могильщиком. Здесь указана расстановка постов охраны. Кроме них, вилла опекается еще десятком тайных агентов в штатском. На острове почти вдвое увеличен гарнизон. Туда стянуты силы полиции, гвардейцев. У побережья курсируют пять катеров. Сама вилла способна выдержать довольно длительную осаду, если только обойдется без тяжелой артиллерии.

Какое-то время Скорцени молча изучал схему, потом достал из записной книжки небольшой снимок виллы «Вебер» и, положив его рядом с рисунком, сопоставил.

— Вы уверены, что могильщик — не подставное лицо?

— Он — «темный агент» Пореччи, которого тот спас от гибели.

— При каких обстоятельствах? В бою?

— Вырвал из рук мафии.

— Могильщик — мафиози?

— Скорее уголовник. Как ни дико это звучит, он увлекался трупами девиц.

— Чем?!

— Трупами.

Скорцени очумело смотрел на Гольвега.

— Насилует, только и всего, — объяснил тот.

— Что с вами, Гольвег?

— Со мной-то ничего.

Какое-то время они сидели, отводя глаза в сторону. Оба вдруг почувствовали себя как-то неловко, словно сами страдали тем же грехом.

— Вся грязь, — поморщился Скорцени, — весь зловонный сброд, извлеченный из канализационных люков нашей цивилизации, почему-то обязательно всплывает в виде агентуры разведки и контрразведки. Задуманных, видит Бог, лучшими, достойнейшими умами, как элитарные. Такова несправедливость нашей профессии, Гольвег, второй после священника, богоугодной и благословенной Господом профессии.

— Что поделаешь? — угрюмо развел руками оберш-турмфюрер, полностью проникнувшись возмущением своего шефа.

— Однако прелесть нашей профессии, — в ту же минуту взорвался Скорцени, — в том и заключается, что очень часто самого большого успеха мы добиваемся именно тогда, когда умело используем все эти «отходы»! Потому что только они и спасают нас от необходимости самим снисходить до всякой несвойственной нам низости.

— И это тоже святая правда, — еще более угрюмо развел руками Гольвег. — Поэтому-то я не откажусь от Могильщика до тех пор, пока его самого не загоню в могилу.

— Вот видите, Гольвег, вот видите! — воодушевился Скорцени. — Даже на вас время от времени находит просветление. И тогда оказывается, что все далеко не так мрачно и безнадежно, как бы вам хотелось это представить.

— Я — оптимист. Иначе не решился бы по своей воле оставить Сардинию и предстать перед вами с этим докладом.

Скорцени никак не отреагировал на это. Он уже весь был поглощен какими-то своими раздумьями.

Молча посидев еще несколько минут за столом, они поднялись и направились к выходу.

— И не надейтесь, господин Шварц, — метнул Скорцени очередные громы в хозяина ресторанчика, оставляя «Солнечную Корсику», — что мне до сих пор неизвестно о преуспевающем члене тайного ордена иллюминатов[44], некой Эрнсте Шварце.

— Вам известно даже это? — обреченно опустил глаза баварец. — Тогда мне остается уповать только на Бога.

— Который не хуже вас знает, что тайные ордена, как и всякие масонские ложи, к которым они примыкают, уже давно не поощряются не только фюрером всех времен и народов Сталиным, но и фюрерами гестапо. Не говоря уже о скромном, всеми забытом СД.

Наступило томительное гробовое молчание, подобное тому, которое, наверное, обычно нависало над площадью при занесенной секире палача.

— Мне трудно понять вас, господин Скорцени, — пролопотал мертвецки бледными губами грозного вида баварец. — Мне крайне трудно понять вас.

— Что, собираетесь отрицать?

— Столько сведений. Такое почти невозможно.

— В этом и заключается ваша главная ошибка, Шварц. Вы считаете, что в мире существуют тайны, проникнуть в которые идиот Скорцени просто не в состоянии. А меня это обижает. Получается, что я зря просиживаю в своей службе СД — как вам уже хорошо известно. Меня это, поверьте, обижает.

— Вы н-не так поняли меня.

— А это ваша вторая ошибка.

— Позвольте…

— Но вам, лично вам, я прощаю даже ее, незабвенный господин Шварц, — дружески похлопал его по плечу Скорцени.

«С таким же радушием можно похлопывать мертвеца: “Спи спокойно. На том свете, надеюсь, увидимся не скоро”, — посочувствовал масону Гольвег. — Но ведь надо же: прослыть масоном в Третьем рейхе!»

60

Шкуро появился у генерала Краснова в новой черкеске из черного английского сукна, из-поД широких подвернутых рукавов которой выглядывал зеленый шелк бешмета. Эта черкеска и короткая кривая шашка с золоченым эфесом превращали кубанца-атамана в привидение кубайских степей, неожиданно появившееся в готических кварталах старого Берлина.

— Ничего, что я так поздно к тебе, атаман Дона великого? Не в обиде?

— Давайте без атаманских титулов, генерал Шкуро, — поморщился Краснов, приглашая гостя присесть за не большой столик, на котором уже стояли коньяк, две бутылки минеральной воды из Марианских Лазней и бутерброды.

— Нет, Краснов, я всегда говорил: нима в тебе ни черта казачьего. Ни нашего, ни кубанского-донского корня, ты — и все тут.

Краснов мужественно стерпел и этот пассаж, наполнил рюмки и, бросив: «За павших казаков», выпил.

— За павших. Храбрейших из храбрецов моей «волчьей сотни»[45], чьи души все еще ходят в атаку над полями сражений, — мрачно поддержал его Шкуро.

Выпили. Несколько минут молча закусывали. Один — мелко откусывая и старательно пережевывая, другой — громко кряхтя и по-крестьянски прицмокивая.

— У Скорценя был, — заговорил Шкуро, теперь уже сам распоряжаясь бутылкой «Наполеона».

— Скорцени, — поправил Краснов, поморщившись словно от зубной боли.

— А я что говорю? Хитрый мужик этот Скорценя, скажу я тебе, — не придавал значения его поправке Шкуро. — Был бы у меня такой на Кубани, я бы его вместо своего есаула Колкова сотником «волчьей сотни» назначил. И не каялся бы.

— Так он что, сам изъявил желание встретиться с вами, генерал?

— Какого черта «изъявил»? Кому здесь, в Германии, нужен генерал Шкуро? Мне бы на Кубань сейчас. Где Шкуро каждая собака при казачьей хате знает.

— На вашем месте я бы не высказывался столь пессимистично, генерал. По моему представлению командир казачьего корпуса генерал фон Панвиц недавно назначил вас начальником казачьего резерва, созданного главным штабом войск СС. И Гиммлер одобрил наш выбор. Но если вы, вместе со своей сотней, желаете отправиться на Кубань — хоть сейчас, — улыбнулся неискренней и какой-то старческой уже улыбкой Краснов. — Все хлопоты беру на себя.

— Не «хоть сейчас», атаман, не «хоть сейчас»… Так мы и ходили «хоть». Брали необученных, необстрелянных и бросали в кубанские плавни да донские овраги. А что из этого вышло? А то, что против них НКВД бросало свою контору… Обученную, вышколенную. Потому и задумал я создать при казачьем, круге специальную школу. Разведывательно- диверсионную. Схожую с той, какая, по слухам, существует под руководством самого Скорценя.

— И он, Скорценя ваш, дал добро? Готов помочь?

Шкуро вспомнился его сумбурный разговор с гауптштурмфюрером. Немного поколебался и, говоря в рюмку коньяка, словно в микрофон, подтвердил:

— А куда денется? Теперь поможет. И словом — перед начальством, и — людьми. Ты-то как к этому относишься, атаман?