Читаем без скачивания Гоминиды - Роберт Сойер

— А что это, собственно, такое?

— Компьютеризированное хранилище информации; куб из особого материала. Информация необратимо кодируется в его кристаллической структуре.

— Но если никто её не просматривает, тогда зачем?

— Я неправильно интерпретировала ваше слово «алиби»? — спросила Хак своим собственным, женским голосом. — Я понимаю алиби как доказательство того, что во время совершения преступления обвиняемый находился в другом месте.

— Э-э… да, — сказала Мэри. — Всё верно, это алиби.

— Ну так вот, — продолжала Хак, — архив Понтера является неопровержимым источником алиби для любого преступления, в котором его могут обвинить.

Мери почувствовала, как что-то переворачивается в её желудке.

— Боже мой… Понтер, то есть бремя доказательства невиновности лежит на вас самих?

Понтер мигнул, и Хак перевела его слова мужским голосом:

— А на ком же ещё?

— Здесь, в смысле, на нашей Земле, человек невиновен, пока его вина не доказана. — Уже произнося эти слова, Мэри сообразила, что есть много мест, где это не так, но решила не усложнять.

— И, как я понял, у вас нет ничего аналогичного нашим архивам алиби.

— Да. О, кое-где есть камеры наблюдения. Но они далеко не везде, и дома их точно практически никто не держит.

— И как же вы тогда устанавливаете виновность? Если у вас нет записи того, что происходило на самом деле, как вы можете быть уверены, что перед вами — тот самый, кто совершил преступление?

— Это я и имела в виду, говоря про нераскрытые преступления, — сказала Мэри. — Если мы не уверены… а часто мы не знаем даже, кого подозревать — то преступнику всё сходит с рук.

— Не могу сказать, что ваша система лучше, — дипломатично высказался Понтер.

— Но наша частная жизнь под защитой. Никто не заглядывает нам через плечо.

— Как и в нашем мире — по крайней мере, если вы не… не знаю слова. Тот, кто даёт другим видеть себя всего.

— Эксгибиционист? — предположила Мэри, удивлённо вскинув брови.

— Да. Их общественный вклад состоит в позволении другим просматривать трансляцию их компаньонов. У них специальные импланты с лучшим разрешением и большей дальностью, и они посещают всякие интересные места, так что другие люди могут видеть, что там происходит

— Но ведь, чисто теоретически, кто-нибудь может нарушить неприкосновенность чьей угодно трансляции, даже не эксгибициониста.

— Зачем бы он стал это делать? — спросил Понтер.

— Ну, не знаю. Потому что может?

— Теоретически я могу пить мочу, — сказал Понтер, — но на деле никогда не испытывал такого желания.

— У нас есть люди, которые считают взлом систем защиты интересной задачей — особенно те, что разбираются в компьютерах.

— Это вряд ли можно назвать общественным вкладом.

— Вероятно, — сказал Мэри. — Но послушайте, что если обвиняемый в преступлении не захочет вскрывать свой этот… как вы его назвали?… свой архив алиби?

— Почему?

— Ну, я не знаю. Просто из принципа.

Понтер выглядел озадаченно.

— Или, — сказала Мэри, — потому что во время совершения преступления он занимался чем-то неприличным? — Би-ип. — Неприличным. Ну, тем, чего обычно стыдятся. — Би-ип.

— Возможно, это будет понятнее на примере? — сказал Понтер.

Мэри оттопырила губу, раздумывая.

— Ну… ладно, скажем, я… ну, вы понимаете, занималась, э-э… сексом с… скажем, с чужим мужем. Тот факт, что я это делала, даст мне алиби, но я не хотела бы, чтобы другие люди узнали об этом.

— Почему?

— Ну, потому что адюльтер, — би-ип, — это плохо.

— Плохо? — переспросил Понтер; Хак, видимо, всё же подставила какой-то перевод для незнакомого слова. — Почему это может быть плохо, кроме как в случае ложного признания отцовства? Кому причинён вред?

— Ну, э-э… я не знаю. В смысле, у нас адюльтер считается грехом. — Би-ип.

Мэри предвидела этот гудок. Если у вас нет религии, нет списка вещей, которые, не нанося никому вреда, тем не менее считаются предосудительными — употребление лёгких наркотиков, мастурбация, адюльтер, порнография — то вы, скорее всего, и не будете так ревностно относиться к сохранению тайны частной жизни. Люди настаивают на её соблюдении частично из-за существования в их жизни вещей, огласки которых они до смерти страшатся. Но в терпимом обществе, где преступлением являются лишь те, что направлены против конкретной жертвы, огласка, возможно, не такое уж большое дело. И, конечно же, как недавно Понтер наглядно продемонстрировал, в таком обществе отсутствует табу на наготу — ещё одно явление сугубо религиозной природы — а также потребность запираться в туалете.

Мэри покачала головой. Все те жизненные ситуации, в которых ей было стыдно или неловко, когда она была рада, что никто не видит, чем она занимается: неужели ей было не по себе только из-за нарушения каких-то церковных эдиктов? Стыд от того, что она ушла от Кольма; стыд, который не давал ей потребовать развода; стыд от того, что в её жизни не было мужчины, а потребности никуда не делись; стыд греха… Понтер, как казалось, был свободен от этого; никогда не стыдится того, что доставляет ему удовольствие, если только это не вредит никому другому.

— Полагаю, ваша система может работать, — с сомнением в голосе сказала Мэри.

— Она работает, — ответил Понтер. — И учтите, что в случае серьёзных преступлений доступны два архива алиби: подозреваемого и жертвы. Жертва обычно приобщает свой архив к делу в качестве доказательства, и в большинстве случаев преступник устанавливается тут же.

Мэри чувствовала одновременно восхищение и отвращение. И всё же…

Тот вечер в Йоркском…

Если бы всё записывалось, смогла бы она заставить себя показать запись кому-то другому?

Да, твёрдо ответила она себе. Да. Она не сделала ничего дурного, ничего такого, чего стоило бы стыдиться. Она — невинная жертва. Так говорилось во всех брошюрах, которые дала ей Кейша в центре помощи жертвам изнасилования, и она приложила все, абсолютно все свои силы, чтобы в это поверить.

Но… даже если бы записывалось все, что она видела, помогло бы это поймать чудовище? На нём была балаклава; она не видела его лица, хотя тысячи разных лиц с тех пор преследовали её в кошмарах. Кого бы она обвинила? Чей архив алиби суд постановил бы вскрыть? Мэри не имела ни малейшей зацепки, ни единого подозреваемого.

Что-то сжалось у неё внутри. Может быть, в этом и состоит проблема, которой народ Понтера сумел избежать — в том, что у нас слишком много потенциальных подозреваемых, слишком много тесноты, слишком много анонимности, слишком много злобных агрессивных… мужчин. Да, мужчин. Каждого преподавателя её поколения особо ориентировали на использование гендерно-нейтрального языка. Но насильственные преступления совершаются преимущественно мужчинами.

И всё же она прожила свою жизнь в окружении добрых, приличных мужчин. Её отец, двое братьев, множество доброжелательных коллег, отец Калдикотт, а до него — отец Бельфонтэн, друзья, горстка любовников.

Какая часть мужского населения создаёт проблемы? Сколько процентов буйных, злобных, неспособных контролировать эмоции, неспособных противиться импульсам? Действительно ли их настолько много, чтобы их нельзя было… «вычистить», кажется, так выразился Понтер — какое доброе и оптимистичное слово — из генофонда человечества поколения назад?

Неважно, велик или мал процент буйных мужчин, подумала Мэри, всё равно их слишком много. Даже один такой ублюдок — это слишком много, и…

Вот и она уже думает, как народ Понтера. Генофонду и правда пошла бы на пользу небольшая терапевтическая чистка.

Да, не повредила бы.

Глава 34

Адекор Халд лежал на утопленном в пол ложе и смотрел на вделанный в потолок хрономер. Солнце уже несколько деци как взошло, но он так и нашёл причин для того, чтобы встать.

Что случилось в тот день в лаборатории квантовых вычислений? Что пошло не так?

Понтер не испарился, его не пожрало пламя, он не взорвался. Все эти процессы оставили бы немало следов.

Нет, если он прав и Понтера перенесло в иную вселенную… но…

Но это звучало дико даже для него самого; он вполне понимал, как возмутительно прозвучало подобное предположение для арбитра Сард. Но как ещё это объяснить?

Понтер исчез.

И на его месте появилось большое количество тяжёлой воды.

Предположим, думал Адекор, это был равный обмен: переместилась идентичная масса, но весьма различные объёмы. В конце концов, пропал не только Понтер; Адекор слышал шум врывающегося в вычислительную камеру воздуха, словно там образовалось разрежение. Но даже весь воздух в камере весил очень мало, тогда как жидкая вода — притом жидкая тяжёлая вода — пребывает в своём наиболее плотном из возможных состояний, более плотном, чем если бы она полностью замёрзла.