Читаем без скачивания Походы и кони - Сергей Мамонтов

— Посмотри хорошенько. Ты нечасто увидишь подобный клинок. Это Кара-Табан, старый и редкий клинок.

Сталь была темная, как бы в волнах.

— Где вы его купили?

Он сверкнул глазами и вложил кинжал в ножны.

— Я не армянин, чтобы покупать оружие.

Я понял, что сказал бестактность, и покраснел. Он это заметил, взял меня за руки и сказал:

— Запомни на всю жизнь: оружие не покупают, а достают.

— Как?

Получают в наследство, в подарок, крадут, берут у врага в бою, но никогда не покупают. Это было бы позором. А разве красть не стыдно? Нет. Украсть коня, оружие или женщину вовсе не позорно. Наоборот... но ты слишком мал еще... Иди играть и оставь меня в покое.

Он встал, чтобы уйти.

— А коня, как достать коня?

Он снова сел.

— Коня?.. Можно получить его от отца в подарок. Можно даже его купить. Да, покупают... Как покупают жену. Случается часто. Но его и воруют или обменивают. За хорошего коня можно отдать настоящий персидский ковер или даже приличную шашку... Но лучший способ достать коня — это, конечно, взять его в бою... Я взял одного кабардинского жеребца, красавца, каракового. Звали его Шайтан, и он им и был. Когда я на него садился, было чувство, что крылья вырастают...

Он замолк, уйдя в воспоминания, уперев глаза в горизонт.

— А что же с ним сталось? Он у вас еще?

Он не шелохнулся. Я думал, что он меня не слышал. Но после молчания, со взглядом, все тонущем в пространстве, он нехотя обронил:

Нет его у меня... Я его обменял. На что? — изумился я. На женщину.

Он встал и пошел. Вдруг вернулся, взял меня за руки и сказал, обжигая глазами:

— Если тебе когда-нибудь придется выбирать между женщиной и конем, возьми коня.

Он ушел, оставив меня как зачарованного.

Я ни словом не обмолвился родителям. Инстинктом я понял, что это значительный разговор, который я запомнил на всю жизнь.

Во время гражданской войны в Нежине вечером я приехал на свидание на своей чудной вороной Дуре. Втроем слушаем соловьев. Она, Дура и я. Она приблизила свои глаза, в которых отражались звезды, к моим.

Если вы меня любите, отдайте мне Дуру.

Она знала, что я Дуру люблю. Я вздрогнул. Вы молчите?

Я молчал. Погладил Дуру и подумал: “Не бойся, Дура, ни за какие коврижки тебя не отдам”. И я тут же вспомнил терского офицера.

По нашей просьбе атаман Матвеева кургана собрал для нас старые шашки. Были старинные и очень ценные. Я выбрал донскую шашку 1877 года. Длинную, тяжелую и кривую. Прекрасное оружие. Рубить ей людей не пришлось, но удивительно, как ее присутствие придавало мне уверенности. Странно, рубил я налево лучше, чем направо.

НА ФРОНТ

В Матвеевом кургане мы очень хорошо отдохнули. Но счастье кончилось. В одно прекрасное утро горнист протрубил поход, и обе батареи выстроились на улице колонии и впервые дивизионом (то есть двумя батареями) двинулись на станцию на погрузку. Выгрузились мы на станции Иловайской. Отсюда мы с кавалерией пошли с мелкими боями по каменноугольному району между Макеевкой и Моспиным. Потом разделились. Первая батарея работала с изюмцами и ингерманландскими гусарами в районе Макеевки, а мы, 2-я конная, с ротой марковцев в пятьдесят-шестьдесят человек, пошли на Моспино.

Я встретил нескольких ингерманландских гусар и спросил о вольноопределяющемся Смирнове, с которым лежал в лазарете в Мариуполе.

— Вчера убит под Макеевкой шрапнельным стаканом в грудь.

ВАЖНАЯ ПОЗИЦИЯ

Перед нами был большой индустриальный центр Юзовка (позднее Сталино). Тут протекала вязкая речка Кальмиус. Это историческая река, ибо раньше она называлась Калка, на ней русские впервые в 1223 году встретились с татарами и были ими разбиты.

Как раз в это время красное командование решило провести большую наступательную операцию двумя клиньями. Один клин был направлен с востока на Новочеркасск, а второй на Моспино, как раз там, где мы находились. Оба клина должны были соединиться и окружить Донскую и Добровольческую армии.

В полном неведении той ответственной роли, которая выпадала на наши малые силы, мы перешли мост и поставили наши два орудия в пятистах шагах влево от моста, у реки. Перед нами были невысокие холмы, которые заняли марковцы. Погода была чудная, выстрелов не было слышно, и мы разлеглись на траве. Я пустил Дуру пастись. Колзаков и Шапиловский находились на холме впереди батареи. Их связывала с батареей цепочка разведчиков, чтобы передавать команды.

Все казалось мирно и тихо, но 48-линейные снаряды стали прилетать и лопаться недалеко от батареи. Красные нас не видели, но подозревали позицию батареи. Мы брали ком земли и ждали, при разрыве мы бросали ком в спящего, который с испугом вскакивал, думая, что ранен.

Но красные снаряды прилетали все чаще, и мы уже больше не смеялись. Стреляли они издали, потому что мы выстрелов не слышали.

Потом внезапно появились четыре броневых автомобиля.

Наша пехота легла в высокую траву и пропустила броневики. Они направились на нас. Мы открыли по ним огонь с близкого расстояния. Они же строчили в нас из пулеметов. Это длилось долгие десять минут, а то и больше. Но несмотря на близкое расстояние, ни нам не удалось подбить броневики, ни им нанести нам потери. Когда волнуются, то плохо стреляют.

Один из броневиков гонялся за нашими командирами — Колзаковым и Шапиловским, которые бегали от него вокруг холма. Стреляя по нему, мы чуть не угробили своих же командиров. Броневики ушли, им не удалось сбить нас с нашей позиции. Наступил перерыв. Появились черные цепи красных, одна за другой и локоть к локтю, очевидно, шахтеры, потому что цепи были черные, а не защитные. Мы могли видеть три цепи, а пехота говорила, что было девять цепей. Нас удивило такое громадное применение сил против наших двух пушек и пятидесяти—шестидесяти марковцев. Мы открыли огонь по цепям, стреляли много, и во все направления, потому что красные старались охватить наши фланги и прижать орудия к непроходимой, вязкой речке. Особенно мы следили за тем, чтобы не дать красным занять мост — наш единственный путь отступления.

Командиры передали, что трубки шрапнелей плохо установлены. Я взглянул на устанавливавшего солдата. Он широко раскрытыми от страха глазами смотрел на красных и, не глядя, вертел ключом головку шрапнели. Я его оттолкнул и стал устанавливать сам нужную дистанцию. Нужно работать сосредоточившись и внимательно, что под обстрелом трудно — руки дрожат. В это время орудие повернули почти под прямым углом и выстрелили над самой моей головой. Я как бы получил сильный удар в ухо. Оглох, и кровь засочилась. Но было некогда обращать на такие мелочи внимания, нужно было лихорадочно работать.